Не каждый деятель становится поэтом
…Редко кто из поэтов становится деятелем, если таковых не окажется единицы. Точно так же и не каждый деятель становится поэтом. Возможно, это дар природы, дар Всевышнего, передающийся с генами, с кровью. У нашего аға Какимбека были оба этих таланта.
Стихи и песни поэта Какимбека Салыкова, около пятидесяти сборников стихов и около десяти переводных книг – это уже само по себе большая ценность. Как государственный и партийный деятель, он с честью занимал такие ответственные должности, как первый и второй секретарь Джезказганского городского и областного комитетов партии, инспектор ЦК КПСС, первый секретарь Каракалпакского обкома, председатель Комитета по экологии Верховного Совета СССР.
Тем не менее, как говорил великий Абай: «Слово поэта – царь…», возможно, сила поэзии такова, что люди знали его больше как поэта, чем как деятеля. Он был им близок… На собраниях, праздниках и веселых застольях, когда какой-нибудь певец брал в руки домбру и пел:
Жезекик, как ты попал в наши края?
Ты пересек мой путь, промчавшись мимо.
Два глаза твоих, как глаза человека,
О, боже, как я выдержал это зрелище, —
редкий казах не испытывал сострадания к степному зверю, украшению саванны. Когда исполнитель песни или кто-то из присутствующих говорил: «Это песня Жаксыгельды Сейилова на стихи Какимбека Салыкова «Жезкиик»», сердце наполнялось грустью, и вы чувствовали родство с поэтом и композитором.
Немало стихов Какимбека аға, которые сначала изливались из его души, а затем превращались в песни. «Акку жеткен», «Встреча и расставание», «Песня Жайрема», «Тоска» – их много.
Говоря о тоске, строки из его стихотворения, написанного в Москве:
Стал бы я дождевым облаком
Для моей иссохшей степи,
Когда созреет обильный урожай,
Стал бы я жнецом, собирающим его.
Улетающие птицы летят
Через Волгу и Урал,
Достигнув родных краев,
Улетел бы я вместе с ними, —
выражают искреннюю тоску по родному краю, родной земле. Это стихотворение также нашло прекрасную мелодию в аранжировке композитора и певца Шамиля Абильтаева, став песней, которую с воодушевлением пела публика. Оно трогало души многих, кто находился вдали от родины, пробуждало их чувства.
Хотя я был заочно знаком с именем Какимбека аға, я никогда не встречался и не разговаривал с ним. Более близкое знакомство произошло в конце 90-х годов. В январе 1999 года приближался 100-летний юбилей выдающегося ученого Каныша Сатпаева, и мы планировали выпустить номер журнала «Зерде», посвященный этому событию. Ведь именно этот наш аға Каныш, еще в шестидесятых годах, писал письма в ЦК КПСС в Москву о том, что «будущее развитие страны связано с наукой и техникой», и был инициатором и руководителем научно-популярного журнала для молодежи «Білім және еңбек» (позже «Зерде»). Кроме того, его вклад в организацию и развитие казахстанской науки был огромен. Поэтому мы считали своим долгом и обязанностью оказать большую честь на страницах журнала этому выдающемуся сыну нашего народа. В то время Какимбек Салыков возглавлял Международный фонд имени Каныша Сатпаева. Знающие люди говорили, что многие сведения и материалы, связанные с Канышем, можно найти в этом фонде. По их наводке мы обратились к нашему аға Какимбеку.
Будучи человеком, повидавшим многое, деятелем, с душой поэта, мы сразу нашли общий язык и легко разговорились. «Если вы выпускаете номер, посвященный Канышу аға, мы окажем всю возможную помощь», – сказал он. Как и обещал, он выполнил свое слово и предоставил нам имеющиеся у него материалы. Мы тоже приложили все усилия.
Таким образом, №1 республиканского научно-популярного журнала «Зерде» за 1999 год был полностью посвящен 100-летнему юбилею академика Каныша Имантаевича Сатпаева. Опубликованные в нем материалы охватывали жизнь ученого с момента его рождения в родном шаныраке до руководства Академией наук, то есть от юного Каныша до мудрого Каныша.
Когда мы показали этот еще не высохший номер журнала Шамшиябану апа, дочери Каныша аға, она со слезами радости сказала: «Дети мои, это же маленькая энциклопедия, посвященная нашему отцу!» Она снова и снова брала его в руки, гладила. Какимбек аға также выразил свою благодарность и удовлетворение от проделанной нами работы.
Воспользовавшись установившимся за короткое время добрым взаимопониманием, я сказал, немного смущаясь:
— У нас есть вопросы, касающиеся занимаемых вами в прошлом ответственных должностей. Если возможно, мы хотели бы поговорить на эту тему?
— Если ваши вопросы не слишком трудные и сложные, я постараюсь ответить, — сказал аға, разряжая обстановку шуткой.
Чтобы разрядить обстановку и дать ему возможность высказаться, я намеренно начал разговор издалека…
«Ты не инженер, ты Чехов»
— Как вам удается быть и поэтом, и инженером-горняком?
Он немного задумался. Затем начал:
— Мы, казахи, выросли в тесном контакте с прекрасной природой, мы – впечатлительный и чувствительный народ. Поэтому нет казаха, который не пел бы или не сочинял бы хотя бы несколько строк. Все иностранцы, исследовавшие казахскую степь в прошлых веках, от поляка Адольфа Янушкевича до Александра Затаевича, который записал 1000 казахских песен, были восхищены певческим и кюйским искусством, поэтической природой нашего народа. Недаром великий русский географ и фольклорист, верный друг Шокана, Григорий Потанин говорил: «Мне кажется, что вся казахская степь поет». Как говорится, с детства мы были увлечены песнями, стихами, поэмами.
В девять-десять лет я уже сочинял стихи на слух. Писать начал более основательно лет в 16-17. В старших классах школы мои стихи печатались в стенгазетах, а в 1949 году одно мое стихотворение было опубликовано в «Қазақстан пионері». Сочинения по литературе в девятом и десятом классах я писал в стихах.
Если бы так пошло дальше, может быть, после средней школы я бы сразу поехал в Алматы и поступил на литературный факультет одного из вузов. Но мой дядя, народный поэт Молдахмет Тырбиев, когда встречался с Жамбылом в 1942 году, воспевал это в своих стихах. Когда он рассказывал о своем визите в дом Каныша Сатпаева и о том, как группа поэтов была поражена ученым, молодые мы были охвачены самыми разными мечтами и фантазиями. Молдекең не хотел, чтобы я становился агрономом или учителем. А если бы я сказал, что хочу учиться на поэта: «Ой, мы и так живем, будучи поэтами без образования, я был и волостным, и тогда не прекращал писать стихи, не трать пять лет жизни на то, чтобы стать поэтом», – говорил он. В конце концов: «Я поступлю в Московский институт цветных металлов и пойду по стопам Каныша Сатпаева, о котором вы говорили», – сказал я, и он очень обрадовался. По окончании учебы он дал мне сто тенге к серебряной медали и сказал: «Потрать это на дорогу в Москву».
Кроме того, в 50-60-е годы после войны партия и правительство, управлявшие страной, уделяли особое внимание добывающей промышленности, горнодобывающей отрасли и подготовке специалистов для нее в Казахстане. Возможно, это тоже повлияло. Таким образом, я поступил в Московский институт цветных металлов и золота, успешно окончил его в 1955 году и стал инженером-горняком. Но где бы я ни был, я не расставался с поэзией. Я также занимался переводами. После второго курса, когда я прошел производственную практику на ряде месторождений в Уральске и написал итоговый отчет, профессор И. П. Каплун пошутил: «Ты не инженер, ты Чехов». Прочитав мое описание одной шахты в месте, похожем на наш Кокшетау, с густыми лесами и живописными горами, профессор сказал: «Хорошо, Чехов – неплохой писатель, я поставлю тебе пятерку, но в следующий раз пиши техническим языком».
После встречи с Канышем аға я понял, что самое большое богатство человека – это характер.
— Как дальше сложился ваш жизненный путь? Ведь не все, кто окончил институт и стал инженером-горняком, добились больших успехов.
— После окончания учебы я начал свой трудовой путь в Джезказганском шахтоуправлении №51 мастером. Затем работал начальником участка, заместителем главного инженера шахты №44, главным инженером шахты «Покро-15», начальником шахты.
В первые годы мы в основном работали с заключенными из ГУЛАГа. Многие из них были жертвами сталинских политических репрессий. Какими бы озлобленными и обиженными они ни были, они подчинялись хорошему руководителю и не наносили ущерба работе. Главным условием было честное начисление заработной платы и ее своевременная выплата. Возможно, потому, что я старался быть максимально честным и справедливым, моя работа там всегда была плодотворной.
Когда я впервые приступил к руководству сменой, здоровенный украинец Василий Степанюк сказал мне с насмешкой: «Как ты, такой маленький и молодой, собираешься нами управлять?» Я без запинки прочитал ему на его родном языке стихотворение Тараса Шевченко, начинающееся словами: «Як умру так поховайте, на Украине милой». Видимо, он скучал по своей родине, он крепко обнял меня и начал хвалить перед всеми. Через год все эти осужденные были реабилитированы и освобождены из тюрьмы. Однажды Степанюк спросил: «Начальник, вы придете на мой свадебный той, если я приглашу вас? Вы же коммунист, не боитесь?» Я ответил ему: «Чего бояться, идти на свадьбу – не преступление, если ты не боишься, то и я не боюсь». Я пришел с женой Мариам. В то время некоторые из освобожденных осужденных не давали жизни своим бывшим начальникам, с которыми у них были обиды и вражда. Слава Богу, я избежал такой участи, и куда бы я ни приходил, мои бывшие коллеги находили меня. Горняцкое дело – это честность. Если ты честный руководитель, горняки выведут тебя из любых трудностей, принесут славу и честь шахте и руководителю. Я поддерживал хорошие отношения как с инженерами, так и с рабочими. Если вы зайдете навестить заболевших забойщиков, они никогда вас не забудут и будут работать с полной отдачей.
Шесть лет моего руководства шахтой принесли плодотворные и победные радости. Поскольку наша шахта была самой крупной, у меня была удобная машина и жилье. Возможно, благодаря этому начальники привозили к нам на шахту гостей извне и не пропускали их мимо наших полезных собраний.
Когда Каныш аға приехал в Джезказган в 1961 году для проведения выездного заседания Академии наук, он упомянул и меня в своем выступлении, и мы вместе обедали. Я почерпнул мудрость из многогранных проявлений настроения великого ученого, из его широкой души и гениальности.
После встречи с Канышем аға я понял, что самое большое богатство человека – это характер. Я был глубоко впечатлен его докладами, выступлениями на диспутах и спорах, а также его бархатным голосом, поющим «Буркитбай». Это впечатление до сих пор не покидает меня, я до сих пор не встречал никого, кто танцевал бы лучше него. Возможно, этому способствовали его статная фигура, необыкновенная внешность и выдающаяся культура. Каныш аға был человеком, одаренным как ученой мудростью, так и выдающейся внешностью.
Встреча с Канышем аға осуществила мою детскую мечту. На одном из собраний, когда искали домбру, принесли мою домбру. Ему понравилась моя домбра, он хотел, чтобы я спел, но я постеснялся и отказался. Тогда он сказал: «Красивая музыка восстанавливает душевное равновесие человека, а пение учит смелости. Ты стесняешься, «батыр мой», я спою сам», – и спел несколько песен. Эти забавные моменты – отдельный разговор…
— Как вы перешли от производственной деятельности к партийной работе? Было ли на это чье-то прямое влияние?
— Когда я руководил шахтой, в 1963 году меня хотели выдвинуть на должность секретаря парткома Джезказганского горно-металлургического комбината. В то время, по указанию Н. С. Хрущева, на этой должности не держали более двух лет. По разным соображениям я отказался от этого предложения. С тех пор городские партийные руководители начали критиковать и осуждать меня. Не найдя недостатков в моей работе, они постоянно поднимали вопрос о неподчинении партийной дисциплине. Таким образом, когда меня снова пригласили в 1965 году, я вынужден был согласиться. За это время Хрущев ушел, а на его место пришел Л. И. Брежнев. Я проработал на этой должности более четырех лет и был повышен до первого секретаря городского комитета партии. В 1973 году, когда была образована Джезказганская область, я был избран вторым секретарем областного комитета партии. Когда меня предложили на должность секретаря парткома, я впервые встретился с Динмухамедом Ахметовичем Кунаевым.
Димекең, узнав, что я окончил тот же институт, что и он, долго беседовал со мной. Он вспомнил старых профессоров, которые его учили. Он помнил всех. Димекең произвел на меня большое впечатление своей простотой и удивительной памятью.
Султан Капарович Досмаганбетов, который в свое время работал вторым секретарем Карагандинского областного комитета партии, не боялся помогать казахским джигитам. Наш нынешний Президент Нурсултан Абишевич Назарбаев также считает Султекеңа своим учителем и очень уважает его. Темеш Садуакасович Садуакасов и Оразай Батырбекович Батырбеков, наши старшие товарищи из ЦК Компартии Казахстана, также заботились о молодых людях в стране. Я был одним из них. Алексей Семенович Колебаев, секретарь ЦК, увидев нашу шахту, когда приезжал в Джезказган, также оказал мне большую помощь и поддержку. Когда моя бабушка хвалила друга моего отца по имени Степан, она говорила: «Он человек безупречный, жаль только, что родился русским, а так ничем не хуже казаха». Встречая Алексея Семеновича, я вспоминал слова моей старой бабушки. Он был одним из честных людей, которых я знал. Таким образом, при поддержке таких благородных людей я активно включился в партийную работу.
«Очень хорошо, больше не буду тянуть», – сказал он. Но эти слова не были выполнены.
— Как вы перешли из производственной сферы в партийную работу? Было ли на это чье-то прямое влияние?
— В 1963 году, когда я руководил шахтой, меня хотели выдвинуть на должность секретаря парткома Джезказганского горно-металлургического комбината. В то время, по указанию Н. С. Хрущева, на этой должности не держали более двух лет. По разным соображениям я отказался от этого предложения. С тех пор городские партийные руководители начали критиковать и осуждать меня. Не найдя недостатков в моей работе, они постоянно поднимали вопрос о неподчинении партийной дисциплине. Таким образом, когда меня снова пригласили в 1965 году, я вынужден был согласиться. За это время Хрущев ушел, а на его место пришел Л. И. Брежнев. Я проработал на этой должности более четырех лет и был повышен до первого секретаря городского комитета партии. В 1973 году, когда была образована Джезказганская область, я был избран вторым секретарем областного комитета партии. Когда меня предложили на должность секретаря парткома, я впервые встретился с Динмухамедом Ахметовичем Кунаевым.
Димекең, узнав, что я окончил тот же институт, что и он, долго беседовал со мной. Он вспомнил старых профессоров, которые его учили. Он помнил всех. Димекең произвел на меня большое впечатление своей простотой и удивительной памятью.
Султан Капарович Досмаганбетов, который в свое время работал вторым секретарем Карагандинского областного комитета партии, не боялся помогать казахским джигитам. Наш нынешний Президент Нурсултан Абишевич Назарбаев также считает Султекеңа своим учителем и очень уважает его. Темеш Садуакасович Садуакасов и Оразай Батырбекович Батырбеков, наши старшие товарищи из ЦК Компартии Казахстана, также заботились о молодых людях в стране. Я был одним из них. Алексей Семенович Колебаев, секретарь ЦК, увидев нашу шахту, когда приезжал в Джезказган, также оказал мне большую помощь и поддержку. Когда моя бабушка хвалила друга моего отца по имени Степан, она говорила: «Он человек безупречный, жаль только, что родился русским, а так ничем не хуже казаха». Встречая Алексея Семеновича, я вспоминал слова моей старой бабушки. Он был одним из честных людей, которых я знал. Таким образом, при поддержке таких благородных людей я активно включился в партийную работу.
«Очень хорошо, больше не буду тянуть», – сказал он. Но эти слова не были выполнены.
— Как Москва, которая не допускала представителей других национальностей к власти, перевела вас со второго секретаря Джезказганского областного комитета партии в аппарат Центрального Комитета? Была ли у этого какая-то цель?
— Этому могли способствовать различные обстоятельства.
Во-первых, когда создавалась Джезказганская область, я работал не покладая рук. Будучи бывшим руководителем города, я взял на себя большую нагрузку, но за десять дней я сумел наладить работу всех учреждений.
Во-вторых, сотрудники, переехавшие менее чем за год, получили квартиры и полностью обустроились. Я очень благодарен руководителям предприятий и других учреждений, которые, радуясь тому, что наш город стал областным центром, беспрекословно выполняли мои указания, особенно бывшему директору Джезказганского горно-металлургического комбината имени К. И. Сатпаева В. В. Губе. Он был мужественным, гордым, гениальным руководителем, который никогда не отказывал мне в просьбах. В то время как вся страна помогала строить жилье в других новообразованных областях, мы не нуждались ни в чьей помощи, наоборот, мы помогали Аркалыку. Вскоре после этого в Балхаше состоялся семинар секретарей партийных комитетов по цветной металлургии. В нем приняли участие первые секретари областных комитетов партии, и он превратился в большое собрание. В этот раз мы защищали честь страны и проделали большую работу. Мы заранее поехали в Москву и готовились около недели для подготовки необходимых программ и документов. Иван Павлович Ястребов, пожилой человек, возглавлявший отдел цветной металлургии ЦК, был очень доволен моей помощью. Думаю, он посоветовался с начальником этого отдела А. С. Колебаевым и предложил мою кандидатуру, когда потребовался специалист из Казахстана. Кроме того, не обошлось без влияния нашего заместителя в Алматы В. К. Месяца.
Во-вторых, незадолго до образования Джезказганской области нас приняли в Москве после Алматы. Мы ждали приема у Л. И. Брежнева два-три дня, но Генеральный секретарь принял нас в субботу. «Вижу, вы молодые люди, идущие по пути к большим должностям. Я приехал из своей дачи в такой выходной день, чтобы не заставлять вас, моих уважаемых земляков, долго ждать», – сказал он. Генеральный секретарь, сидя за своим рабочим столом, много говорил. В то время Брежнев курил и привел в пример свой золотой портсигар для папирос как «чудо капитализма»: «Нажмешь сюда – выйдет табак, нажмешь сюда – загорится огонь, а если посмотришь сбоку – есть часы», – восхищался он, как ребенок. Вскоре глава подошел к длинному столу, за которым мы сидели. На столе лежали подготовленные папки с документами, описывающими нас лично. Генеральный секретарь продолжал разговор, выпуская дым от сигареты, и перепутал лежащие перед ним бумаги. Так получилось, что мои документы оказались первыми. Не медля, он начал читать: «О, хорошо, что вы выдвинули на должность первого секретаря кадры, начавшие с мастера, руководившего таким городом, как Джезказган, центром цветной металлургии, Магниткой. Наш Димаш – умный человек, очень правильно». Он заставил меня встать. У меня была прядь седых волос, выбивавшаяся из-под пробора. «Хоть ты и молод, а волосы уже начали седеть, это от ума», – сказал он. Все мы замерли, как будто набрали воды в рот. Нас сопровождали секретарь ЦК Иван Васильевич Капитонов и тогдашний второй секретарь ЦК Казахстана Валентин Карпович Месяц. Капитонов осторожно встал: «Простите, Леонид Ильич, я перепутал бумаги, мы предлагаем на должность первого секретаря вот этого человека», – указав на К. С. Лосева. «Ты, Капитонов, постоянно путаешь, но я не ошибаюсь, посмотрим и этого человека», – начал читать бумаги Лосева. «О, это искусственный кадр Хрущева, привезенный из города в колхозы и совхозы под названием «тридцатитысячник». Директор совхоза, народный контролер и т. д…», – посмотрев на Лосева, он сказал: «Как ты согласился, это не Северный Казахстан, где выращивают зерно, а другая земля, цветные металлы», – выразил он свое недовольство.
Константин Семенович Лосев был в целом умным, интеллигентным человеком, но выглядел несколько неловко. «Нет, это неправильно, лучше предложить того парня», – настаивал Брежнев. Тогда смелый и проницательный В. К. Месяц встал и сказал: «Леонид Ильич, простите, товарищ К. С. Лосев имеет большой опыт, будучи вторым секретарем несколько лет, а товарищ Салыков, мы надеялись, поможет как второй секретарь. Мы рассмотрели это на бюро ЦК Компартии Казахстана, Димаш Ахметович передает вам большой привет и просит вашей поддержки».
Л. И. Брежнев промычал: «О, ты хочешь запугать меня решением члена Политбюро? Не дави на меня, не забывай, что у меня тоже есть силы до следующего съезда». Тогда В. К. Месяц сказал: «Леонид Ильич, пусть Салыков поможет год-два, а потом мы повысим и этого человека, республика большая». Генеральный секретарь тогда немного смягчился, начал менять свое решение, встал, подошел ко мне, как бы обнял за плечо и сказал: «В любом случае, давайте поверим им. Если через два года не повысим, у тебя будет телефон «ВЧ», возьми его и сообщи мне, вот и все», – и остановился. Конечно, Капитонов что-то записывал. Думаю, эта ситуация тоже мне помогла.
Перед отъездом в Москву Д. А. Кунаев, находившийся в командировке в одной из областей, нашел меня и поговорил. «Вас вызывает Центральный Комитет, М. А. Суслов мне сказал, ничего плохого не будет, не отказывайтесь», – сказал он. Я поблагодарил его. Так я стал инспектором Центрального Комитета. И так я стал москвичом.
— Вы долго пробыли в Москве. Были ли этому какие-то особые причины?
— Нет причин без причины. Я пробыл там более девяти лет. Но когда я приехал в Алматы на свадьбу через четыре года, я тогда был депутатом Верховного Совета Казахстана. Я поздоровался с Димекеңом и попросил встретиться после свадьбы. Он принял меня очень вежливо, и в конце концов принял меня на следующий день после свадьбы. Прошло более четырех лет с тех пор, как я уехал из страны, мне было сорок три года, когда я уехал, а теперь мне почти пятьдесят, Димеке, я хочу вернуться на родину, – попросил я. Димекең посмотрел вниз и сказал: «Да, четыре года, четыре года…», – и затем спросил: «Я считал вас найманом из Джезказгана, а вы оказались чабаном из Кокшетау». Я ответил: «Димеке, я окончил тот же институт, что и вы, и приехал в Джезказган, проработал там ровно двадцать лет. Вы говорили «Ак ауыл», «Кара ауыл», но с тех пор я не смог присутствовать ни на одном собрании или празднике в родном крае, только на похоронах моих родителей, которые меня вырастили». Я был взволнован. Потому что я никак не ожидал такого вопроса от старшего брата. Тогда он сказал: «Нет, я просто говорю, что народы атыгай и карауыл были конокрадами и мстительными». В тот момент я сказал: «Димеке, эти слова не вышли из вашей головы, кто-то сказал или вы прочитали их в книге». Он рассмеялся и, встав, сказал: «Вы угадали точно. Я прочитал «Акан Сері» Сакэна Жунусова в журнале». Но Димекең быстро пришел в себя и дал слово: «Хорошо, я займусь вашим возвращением на родину». Через два года я снова встретился с ним после подобного праздника. «Очень хорошо, больше не буду тянуть», – сказал он. Но эти слова не были выполнены. За девять лет мои московские начальники также назвали одну-две области, куда я мог бы вернуться. Когда я говорил с ними в третий раз, я выразил свое недовольство И. В. Капитонову: «Не говорите мне, пока не доведете до Политбюро. Я не прошу о должности. Если вы во мне нуждаетесь, я вернусь в Джезказган и буду руководить своей старой шахтой». Он сказал: «Это правда, были предложения. Знаете, Димаш Ахметович дает согласие, а потом, когда вы возвращаетесь на родину, сообщает: «Ойбай, не смог провести через бюро». В этот раз тоже «не смогли провести через бюро». С тех пор мой интерес угас, и я согласился, когда К. Лигачев предложил Каракалпакстан. До этого я был командирован в Узбекистан – в Каракалпакстан по заданию. Поскольку один из троих был казахом, другой узбеком, а третий каракалпаком, я не возражал.
«Мои стихи и мое сердце остались на родине»
— Какой урок вы извлекли из многолетней работы в аппарате Центрального Комитета? Наверняка большой город оказал на вас духовное влияние?
— Инспекторов Центрального Комитета было не более четырех-пяти, ими руководил только секретарь Центрального Комитета. Мне были поручены проверка вопросов производства и транспорта, жалоб на крупных кадров и вопросы порядка в стране. Поэтому я был хорошо осведомлен о положении в стране, внутренних проблемах и кризисах. Когда возник вопрос об освоении целинных земель Российской Федерации, я максимально убедил И. В. Капитонова, что это пустая трата средств, и что лучше улучшить положение овцеводов Казахстана и других регионов, находящихся на средневековом уровне. Я высказал мнение о необоснованности экономических реформ и внес конкретное предложение. Это предложение было одобрено тогдашним председателем Совета Министров А. Н. Косыгиным, и мы провели большую работу, были на приеме у Л. И. Брежнева, но не нашли его поддержки. После этого я провел дальнейшие исследования и предложил провести партконференцию в трудные для страны времена. Мой непосредственный начальник И. В. Капитонов счел эту идею правильной и поддержал ее, но она снова была отклонена Л. И. Брежневым.
Во времена М. С. Горбачева, перед XIX Всесоюзной конференцией, Е. К. Лигачев позвонил в Каракалпакстан и спросил: «Вы ранее вносили предложение по этому вопросу, это правда?» Капитонов, видимо, рассказал, я не стал скрывать правду. Он попросил подготовленные мною документы. Я вывез все документы из Москвы. Лигачев сказал: «Я сам поговорю с Усманходжаевым, быстро доставь все документы в Москву». Через некоторое время первый секретарь ЦК Узбекистана Иномжан Бузрукходжаевич Усманходжаев позвонил и сказал: «Вас вызывают, не знаю почему. Если предложат другую должность, посоветуйтесь со мной, желаю удачи». Во время XIX партконференции И. В. Капитонов, занимавший другую должность, встретился со мной и сказал: «Какимбек Салыкович, наши усилия не пропали даром, конференция ведь проходит», – выразил он общую радость.
Работая в Центральном Комитете, я ни в чем не уступал другим ни в личной подготовке, ни в чем другом. Я был в центре сложных дел, иногда в начале. Инспекторская работа научила честности, чистоте, справедливости. В целом, я подружился со всеми коллегами, и мы до сих пор поддерживаем связь. Я, наверное, научился уважению и взаимному признанию. Однако, когда я очень скучал по родине, стихи, к счастью, были моим спутником, я не расставался с поэзией, мои сборники также выходили в свет. Мои стихи часто печатались в газетах и журналах.
Возможно, это тоже был приказ судьбы, данный ради поэзии. Величайшим уроком Москвы для меня, вероятно, стала тоска по родине. Наш великий казахский поэт Сырбай Мауленов аға говорил: «Какимбек, эта тоска – это хорошо. Твой «Жезкиик» бродит по стране, мало кто из казахов не поет его. Не сожалей о жизни, ты еще доберешься до родины, продолжай писать стихи, изливая душу», – и цитировал мое стихотворение:
Пусть расслабятся тела моих сверстников,
Давайте петь, пусть казахская песня льется.
Мариам, приготовь казы и карта,
Пусть в Москве пахнет родиной, —
говорил он. Эти братские чувства великого аға были не напрасны. В Москве было много казахов, и это дало возможность узнать о положении казахской диаспоры. Аспиранты, студенты часто приглашали меня на встречи. Было интересно читать им стихи и рассказывать о родине. Еще одно, что дала мне Москва, – это возможность получать все казахские газеты и журналы. Приезжавшие в Москву молодые поэты и писатели, художники, архитекторы, а также выдающиеся мастера старшего поколения стремились к встречам. Все это было лекарством от моей тоски по родине.
Я получал все новые книги, изданные в Алматы. Приезжавшие в Москву Евней Букетов, Туманбай Молдагалиев, Абдильда Тажибаев, Илияс Есенберлин, Хакимжан Наурызбаев, Абдижамил Нурпеисов, Шота Уалиханов, Сакен Жунусов, Толеген Досмагамбетов – мы всегда встречались, делились сокровенным. Разве это не был великий урок? Даже если мы никогда не встречались лично, мой аға Ахмет Жубанов приходил ко мне во сне, и родилось мое большое стихотворение «Ты – мой арым, отец кюя», возможно, это тоже было порождением тоски. Когда Нургиса Тлендиев привез в Москву «Отырар сазы», родилась моя одноименная поэма. Кадыр Мырзалиев – вдумчивый, интеллектуальный, проницательный поэт. В свое время мы обменивались редкими книгами. Однажды, когда он приехал в Москву, он подарил мне непроцензурированный вариант «Алдаспана». Эта книга хранится у меня на самом почетном месте, я часто читаю и перечитываю ее. Я много выучил в юности стихи моих предков – Укили Ибрая, Акана Сери, Балуана Шолака, Биржана Сала. Я стремился передать их таким молодым братьям, как Кайрат Байбосынов. Даже находясь далеко, самое горячее биение моего сердца было связано с родной землей. Это, наверное, и был самый главный урок.
Размышления тесно связаны с разумом, особенно если мы обращаемся к истине, все это – духовная пища. Москва также дала немало в области гражданского, социального, и особенно культурного развития. Особенно сильное впечатление произвели ее театры и музеи. Я много читал Пушкина, Маяковского, это было необходимо для перевода стихов этих великих поэтов на казахский язык. Москва – это место, где пересекались девяносто ремесел, я старался освоить все, что было в моих силах. В целом, отношение москвичей к казахстанцам было восхитительным. Более пятидесяти моих друзей, с которыми я учился в институте, жили в Москве, я разделял их горести и радости.
Когда я жил в Москве, мой сын Ерлан окончил институт, женился. Он приехал в Джезказган как горняк и защитил кандидатскую диссертацию. Моя дочь Майра также окончила институт в Москве, вышла замуж и сошлась с москвичом Маратом Бекеновым. Мои старшие внуки родились в Москве. Давным-давно, после окончания института и защиты диплома, я сам женился в Москве менее чем через неделю. Свадьба тогда проходила не в ресторане, а дома. Мы собрались в просторном доме подруги моей жены Мариам, и наши друзья и родственники из других мест стали свидетелями этой свадьбы. А я каждый год проходил мимо этого дома и показывал его детям и внукам. Учитывая учебу и работу, я провел в Москве восемнадцать лет своей жизни. Поэтому я всегда с уважением отношусь к духовным, гражданским и поэтическим урокам, которые дала мне эта удивительная страна.
Я искренне желаю независимости моей родине Казахстану и всегда хочу поддерживать добрососедские отношения с Москвой. Мы достигли суверенитета, о котором мечтали наши предки на протяжении многих лет, и я верю, что для достижения истинной независимости мы не должны разрывать дружбу с таким великим народом, как русский. Москва – это не просто большой город, это столица великой страны, с которой связаны наши исторические корни, и Казахстан внес свой вклад в ее рост и развитие. Как человечество может забыть подвиг казахстанцев, особенно у стен Москвы, в защите всего мира от фашизма? Поэтому Москва – это близкий нам город, город общей судьбы, и я не могу не выразить ей свою благодарность, пусть она процветает. Во время моего пребывания в Москве мой поэтический вдохновение также раскрылось, а мои стихи и мое сердце остались на родине.
— Когда вы были инспектором Центрального Комитета, участвовали ли вы в проверке незаконных действий, крупных уголовных дел, совершенных партийными руководителями на местном, республиканском, областном уровнях?
— Конечно, это одна из больших ветвей работы инспектора. Сейчас нет необходимости перечислять их. Я тщательно уклонялся от проверки таких дел в Казахстане. Хорошо то, что наша страна в этом отношении была чище других, а некоторые перегибы времен Колбина получили справедливую оценку. Я действительно участвовал в проверке незаконных действий в других регионах, в основном на территории России, в краях и областях. Мы не проверяли анонимные клеветнические сообщения без конкретных фактов.
А вот открытые, откровенно написанные заявления и жалобы – это другое дело. До сих пор помню: я получил благодарность от владельцев жалоб, которые сильно пострадали от московских злоупотреблений, когда добились правды. По жалобе сотрудника аппарата по имени Алаев, нам было нелегко раскрыть подлые действия бывшего начальника Управления делами ЦК, Героя Труда Павлова. Известное «Краснодарское дело» – проблема Медунова – это общеизвестное событие. Я убедился, что это была столица систематического взяточничества. Моя приверженность справедливости и чистоте уберегла меня от клеветы и несправедливых обвинений, я испытывал сильную боль и сострадание, это, вероятно, было понимание некоторых недостатков общей системы. В какой бы проверке я ни участвовал, я старался быть справедливым и честным.
— Ходят слухи, что до Колбина ваша кандидатура также выдвигалась на должность первого секретаря ЦК Компартии Казахстана.
— Эти «слухи», возможно, являются чьим-то вымыслом. Никто не говорил мне о таком вопросе. Только один высокопоставленный товарищ сказал: «Было большое обсуждение о вас, сказали: «Он большой поэт, ему некогда будет управлять страной». Мы встретили М. С. Горбачева, когда он приехал в Ташкент, я также был членом ЦК Компартии Узбекистана. На глазах у всех он прошептал мне на ухо: «Как там стихи?» Я ответил: «Михаил Сергеевич, у меня нет времени на стихи, если только после выхода на пенсию». Он сказал: «Нет, пишите, я прочитал ваш сборник, вышедший в Москве, он хорош». Тогда я вспомнил слова того товарища. Все, что я знаю, это. В тот день было много звонков из страны. Все они спрашивали: «Что Горбачев прошептал вам на ухо?», – видя это по телевизору.
— Как вы стали первым руководителем Каракалпакской автономной республики? Кто, по вашему мнению, был непосредственной причиной этого? Или Кремль учел, что мы братские народы?
— На этот вопрос я уже ответил выше. Тем не менее, позвольте привести пару фактов. В Центральном Комитете работал Павел Васильевич Симонов, который проработал там сорок лет. Он был примерно на двадцать лет старше меня. Сотрудники знали о наших хороших отношениях. Он руководил сектором областей Урала. Однажды, когда я вышел в Филевский парк перед домом с внуком, я встретил П. В. Симонова. Мой внук Арман называл его «Симонов-ата». Он сам был очень добр к детям. Глядя на Армана, он сказал: «Твой дедушка Какимбек скоро уедет из Москвы, ты тоже уедешь с ним?» Внук ответил: «Если мама и папа не оставят меня, я тоже уеду». Я тогда выразил недовольство: «Что вы говорите такому маленькому ребенку, у вас нет других тем, Павел Васильевич?» Он сказал: «Ты точно уедешь, начальники стесняются тебя, Казахстан не отпустит, пусть он будет нашим кадром, отправим его в Оренбург». Когда я сказал: «Я боюсь, что этот упрямый, поэтичный парень завтра не присоединит бывшую столицу к Казахстану», – все громко рассмеялись, и он сказал: «О вас много спрашивали. Я твой друг, я говорю то, что знаю». Через некоторое время он сказал: «Тебе будет предложение, не бойся, я тоже руководил Еврейской автономной областью. Был секретарем обкома в Татарстане, Башкирии». Он сказал, что переезжает в Москву в четвертый раз.
Я поверил его словам. Вскоре поступило предложение. Не знаю, по чьей инициативе это произошло, но когда М. С. Горбачев принял меня, он сказал: «К. У. Черненко болен, я договорился с ним о разговоре с вами. Вы недавно были в командировке в Узбекистане, И. Б. Усманходжаев просит вас в Каракалпакстан». Кроме того, мой непосредственный начальник Е. К. Лигачев, который сопровождал меня, добавил: «Вы знаете каракалпакский язык, там много казахов, мы все продумали». Затем они оба похвалили Усманходжаева. В конце концов Горбачев сказал: «Поезжайте, помогите, вас здесь хорошо отзываются, мы тоже в вас нуждаемся. Если захотите вернуться, наша дверь открыта», – и поставил точку. Я решил рискнуть и согласился. Я подумал: «Это и так недалеко от родины, я не вернусь в Москву, ребята что-нибудь дадут».
— С чего вы начали работу там? Какие вопросы вы взяли в первую очередь?
— У меня был определенный опыт работы на родине и в Центральном Комитете, поэтому я решил сначала ознакомиться с общей ситуацией. В то время Союзная прокуратура занималась вопросами «приписок» и «хлопкового дела». Я слышал, что они набросились на многие области и арестовали ряд крупных начальников. Поэтому, чтобы сначала разобраться в сути дела, я не трогал даже водителей моих бывших коллег. Я начал с вопроса Арала, решив увидеть своими глазами тяжелую жизнь пострадавших народов и хорошо разобраться. Я увидел, что дело идет к краху. Море ушло далеко от берега, рыбаки остались без работы, белые корабли, некогда плававшие по синему морю, пришли в ужасное состояние, их остовы торчали, оставшись на песке.
Не хватало электроэнергии, дороги были плохими, во многих совхозах работы, начатые Минводхозом, остались незавершенными. Мы договорились с Ташкентом об увеличении мощности ТЭЦ и четырехкратном увеличении объемов дорожного строительства. Я много раз возил министра, занимающегося дорожными вопросами, по разным местам, установил конкретные сроки выполнения работ, поставил этот вопрос на бюро. Это решение нашло большую поддержку. За два года были заасфальтированы дороги до всех совхозов, где не было нормальных дорог. Мы увеличили ежегодную мощность ТЭЦ и создали энергетический резерв на многие годы. Еще одной большой работой стало приведение в порядок коровьих ферм. Там процветали «приписки», показ несуществующего молока как имеющегося. В некоторых районах только тридцать процентов молока, сданного государству, было реальным молоком, остальное регистрировалось как молоко, «надоенное» на бумаге. Кроме того, в целом в этой стране мало лошадей, в основном ценится говядина, много детей, не хватает молока и говядины. Начальная работа началась с лечения таких «запущенных ран». Различение истины и лжи потребовало больших усилий.
В советское время приписки были широко распространены везде. В некоторых отраслях они были даже такого масштаба, что правительство не могло справиться. Автомобильная отрасль также была полна проблем.
Третья большая группа проблем – дефицит питьевой воды, тяжелое положение народа. Вблизи более тысячи двухсот населенных пунктов не было бань. В стране широко распространились инфекционные заболевания, высокая детская и материнская смертность. Большой проблемой было отсутствие медицинской помощи, недостаток чистоты. Кроме того, были свои проблемы, связанные с обмелением Аральского моря. Условия жизни народа, особенно в сельской местности, были плохими. Даже в самом Нукусе проблема отопления не была должным образом решена. Вокруг столицы было много лачуг, непригодных для проживания. Связывая эти проблемы с вопросом Арала, мы дважды добивались принятия постановлений Центрального Комитета и Совета Министров. Первое постановление было посвящено только помощи Каракалпакстану (1986), второе – всему Аральскому региону (1988). Была оказана конкретная помощь. При выходе первого постановления работала большая правительственная комиссия. Народ ощутил благотворное влияние этих двух постановлений.
Дефицит питьевой воды был настолько велик, что в самом Нукусе возможности водоочистных сооружений были очень малы, они охватывали лишь двадцать процентов населения города. В течение года город был полностью обеспечен, и чистая вода была доставлена в небольшой городок Халкабад рядом с городом. Мощности водоочистных сооружений Тахияташ и Туймоюн были достаточны для всего региона. От этих водоочистных сооружений были проложены водопроводы, крупные водопроводные системы во всех районах. Одним из больших достижений стало увеличение обеспечения природным газом с двенадцати процентов до восьмидесяти пяти. Это было достижение, которого не было нигде в то время. Хотя у нас были деньги на газификацию, было трудно получить проект, для этого мы отправили человека в Ленинград, поговорили с руководством и ускорили решение вопроса с проектом, вот в чем секрет нашей работы. Газ для страны, где не было топлива и угля, был как рай.
Было сделано и много другой работы. Получение надбавки к заработной плате для работников и служащих Аральских районов и Нукуса было большим достижением. Борьба за спасение Арала, спасение людей шла полным ходом. В первую очередь мы направили усилия на спасение людей. Благодаря последовательному расположению озер Судочье, Машанкёль, озеро между Кос алка, Жалтырбас, Тогыз торе вблизи Аральского моря, мы уменьшили наступление подвижных песков на Хорезмскую впадину. Мы проверили всех жителей и определили, какие заболевания у кого имеются. Большая помощь Москвы, мобилизовавшая всю страну, была в этом. Летом прибыло более трех тысяч врачей, все они работали за свой счет, а мы хорошо их разместили, выразили им благодарность при отъезде и оказали знаки внимания. После постановки правильного диагноза начали решаться и вопросы лечения.
Мы запустили экологическое подразделение ООН ЮНЕП и донесли трагедию Арала до всего мира. Приезжал и нынешний вице-президент Америки Альберт Гор, он также ознакомился с ситуацией, этот человек еще до своей высокой должности был в числе всемирно известных экологов. Благодаря этому правительство США оказало значительную помощь в решении проблемы Арала. Во время такой напряженной работы было немало казахов и русских, желавших прийти ко мне и работать. Я никому из них не дал согласия. Все работы мы выполнили с собственными гражданами этой страны, пусть и в небольшом количестве. Особенно я благодарен интеллигенции страны: академику Марату Нурмухамедову, Сабыру Камалову, Дамиру Салиху Ядгарову, Турсын Ешимбетовой, Аменбаю Тажиеву, Сагындыку Ниетуллаеву, Тимуру Камалову, Убениязу Аширбекову, Малику Сарсенову, Кудайбергену Джумабекову, Кожаниязу Режепову, Даулетбаю Шамшетову, Сапарбаю Нуркожаеву, Чарджоу Абдирову, Коныратбеку Дошымбаеву. Большие задачи были возложены и на других граждан. За пять лет у меня было пять помощников, все они сейчас занимают высокие должности. В 1996 году, когда я поехал по делам, связанным с проблемой Арала, я побывал там с группой казахстанских граждан, и мы услышали благодарность от народа, все это стало для меня духовной пищей, источником силы. Я до сих пор занимаюсь проблемой Арала, возможно, потому, что знаю тяжелое положение каракалпакского народа. Я очень сочувствую этому народу. Это трудолюбивый народ, скромный, братский народ. Обо всем этом я написал в поэме «Каракалпак». Начатые важные дела немало, дай Бог, чтобы они не застопорились, – выражаю я свою искреннюю поддержку издалека.
— Какую оценку вы даете Л. И. Брежневу? Говорят: «При нем мы жили спокойно. Коммунизм прошел мимо нас тогда».
– Леонида Ильича Брежнева поначалу люди полюбили за то, что у него не было такой «шумихи и помпезности», как у Н. С. Хрущева, и за то, что он вернул старую министерскую систему времен Сталина. Позже, сколько ни латали старую систему, она начала рваться, как изношенный плащ. Раньше железные дороги имели большой авторитет в стране, а затем попытки «как бы чего не вышло» и «залатать дыры» привели к краху этого «государства в государстве». Технологии производства не обновлялись, в сельском хозяйстве было мало техники. Усилилась только военная техника. Л. И. Брежнев слишком увлекался увеличением количества звезд на груди, превзойдя в этом Хрущева. По моему мнению, простота подошла бы руководителю такого большого государства. В последние годы, несмотря на ухудшение здоровья и преклонный возраст, он не желал уступать свое место, демонстрируя, что не откажется от власти. Его приближенные и льстецы очень сильно пользовались этим его характером. Вместо того чтобы думать о народе, преобладало стремление укрепить свое теплое место. «Безмятежная жизнь» привела к предоставлению ложной информации о выполнении плана. Когда мы готовились к XXVI съезду партии, только Карагандинская область и Минская область Белоруссии выполнили все свои показатели и были достойны упоминания. Экономическое положение ухудшалось. Как он сам состарился и устал, так и положение страны погрузилось в тяжелый кризис и стало ухудшаться. Некоторые поколения, например, родившиеся в тридцатые годы, не попали в элиту руководства страны. Я был близок с ним и сопровождал его на праздновании 60-летия Казахстана в 1980 году, и уже тогда он едва ходил. На многих пленумах в Москве он с трудом добирался до трибуны и с трудом уходил. Возможно, это и есть «безмятежность», когда он, не имея сил управлять страной, молча выполнял принцип «не трогай меня, и я тебя не трону». Я думаю, что эта «безмятежность» стала источником догматизма, ведь нет такой должности, как «хороший человек», я не говорю о его человеческих качествах. Запах распада Союза начался еще при Л. И. Брежневе.
Автор книги «Одиночество» – известный английский адмирал Берг – сказал: «Жизнь без цели всегда ведет к регрессу великой личности». Я думаю, эти слова можно отнести и к Л. И. Брежневу. Он не смог продвинуть страну вперед. Таково мое мнение.
– Каким, по вашему мнению, был Д. А. Кунаев как личность? В чем заключались его достижения и недостатки?
– Наш Димеке – политическая фигура. От природы ему была присуща широта души, соответствующая его личности. Одной из его хороших черт было то, что он очень тепло приветствовал при встрече. В конце приема, когда меня рекомендовали на должность первого секретаря города Жезказгана, он, пожав мою руку, сказал: «Удачи, желаю успеха!» Я был очень рад его теплым словам, и это чувство радости долго не покидало меня.
На одном собрании, выступая с докладом, я восхвалял Жезказган, говоря, что его богатства неисчерпаемы. Тогда сидящий в Президиуме старший товарищ спросил: «А где Алтай?» Я ответил: «Алтайцы сами скажут, Димеке, я просто восхваляю, но дела этой земли не решаются должным образом. Например, мы не можем получить мясо, кроме свинины, а какое у нас баранины, которую сдает наш регион, и какое замечательное конина, а они не попадают на стол шахтеров и металлургов». Тогда Димеке остановил меня и, подняв министра мясной и молочной промышленности, сказал: «Пусть больше не будет таких упреков, не играйте с Жезказганом, Карагандой, Темиртау». Бог помог, и наш авторитет вырос. Мы доставили много мяса на мясокомбинат, прежде чем оно дошло до народа. В тот год я с гордостью рассказал о заботе Кунаева о нашем городе.
Когда я работал в Каракалпакстане, я всегда здоровался. А когда получил вторую и третью звезду, я работал в Центральном Комитете, и меня не пропускали на праздники. Я трижды был депутатом Верховного Совета Казахстана, и думаю, что это было с одобрения Димеке, иначе этого бы не случилось. Поэтому я никогда не обижался на него. Он всегда спрашивал: «Хаке, как дела в Каракалпакстане, какая нужна помощь, скажи». Когда я говорил: «Димеке, почему вы называете меня Хаке, а не Какимбек?», он красиво отвечал: «Нет, ты человек, который руководил страной, это уважение к тебе и к этой стране».
К Пленуму Центрального Комитета, на котором должны были исключить Димеке из состава, шла большая подготовка. Меня вызвали за два дня до этого с семьей с курорта, и руководители организационного отдела сказали: «Готовься, говори против, поэтому и вызвали раньше». Я категорически отказался. Они приводили в пример, что вы трижды посещали свою область, давали согласие здесь, а потом, приехав в Алматы, меняли свое решение. Я и на это ответил прямо и без обиняков. Если вы не можете добиться выполнения сказанного, вы сами виноваты, я ни у кого должности не просил, к тому же я казахский поэт, мы выросли, уважая старших», – сказал я.
Накануне Пленума Центрального Комитета вечером меня пригласил на ужин первый секретарь Узбекистана И. Б. Усманходжаев в своей резиденции. Иномджан Бузырыкович был человеком мягкого характера, богобоязненным, радушным, крупным, рассудительным, весомым. Начав издалека, он сказал: «Какимбек Салыкович, я знал вас заочно, прежде чем увидел, и попросил вас в Каракалпакстан, мы еще долго будем работать вместе. Я искренне желаю вам вернуться в свою страну и занять высокие посты, примите мой искренний совет». Далее, не вдаваясь в долгие рассуждения, он сказал: «Видимо, вам предстоит выступить завтра на Пленуме Центрального Комитета с критикой Д. А. Кунаева, а вы категорически отказались, и это правильно? Разве узбеки и казахи не говорят: «Не закрывай дверь, через которую можешь вернуться», если вы думаете о своем будущем, то лучше выступить. Видимо, есть причины для обиды».
Я снова начал доказывать, что не буду выступать. Главным моим аргументом было отсутствие каких-либо обид на Д. А. Кунаева, во-вторых, я привел традицию моих предков, казахов, которые «хоть и обидятся, но не предадут смерти», «хоть и вступят в спор, но не предадут врагу», в-третьих, я поэт, поэтому не пойду ни на какие «подстрекательства», это повредит моей поэтической и гражданской чести. Даже если я пойду пешком из Каракалпакстана на родину, я не буду участвовать в завтрашнем споре». Начальник изменился в лице, отпил горячего чая и сказал: «Простите, я понял». Было около десяти часов вечера, как вдруг в его кабинете зазвонил телефон. Я сделал вид, что курю, и вышел в соседнюю комнату. Издалека я услышал: «Я говорил, он не согласился. Действительно, он известный поэт в своей стране, я читал его сборник на узбекском языке, я не смог уговорить поэта, с таким делом не получится». Позже я твердо стоял на своем и отказался выступать на Пленуме. Возможно, мое поведение не понравилось руководству, но у меня не хватило смелости очернять Димеке.
Парни, приехавшие из других регионов, превосходили друг друга в нападках, это была неловкая ситуация. Не говоря уже о других, я очень смутился, когда господин Мендыбаев, недавно бывший первым секретарем Алматинского областного комитета партии, начал меня очернять. Мысль «Боже мой, если бы он тебя ненавидел, разве он поставил бы тебя на эту должность?» не давала мне покоя. Во время перерыва Димеке подошел ко мне и сказал: «Милый мой, забудьте, что говорят эти люди, я ждал критики и обид от вас, я думал, что вы обижены, потому что я не смог вызвать вас в страну много раз, когда хотел», – и, казалось, был тронут. «Димеке, что вы такое говорите, вы сделали для меня очень много добра. То, что я приехал из Казахстана в Центральный Комитет и стал инспектором, это тоже большая забота. Я не обижен на вас», – сказал я. Он обратился к В. П. Демиденко (тогда первому секретарю Кустаная), который стоял рядом: «Вася, почему ты меня не защитил? То, что Какимбек Салыкович не выступил, это его защита». Демиденко ответил: «Димаш Ахметович, вы же знаете, разве это не кампания, которая идет по известному сценарию? Что бы я сказал, не дало бы ничего, не обижайтесь».
Достижения Димеке известны народу, я не буду их перечислять, они написаны в газетах и в его русских и казахских книгах. А недостаток – это недостаток всей советской тоталитарной системы. Кроме того, влияние некоторых приближенных и льстецов. Храбрый человек бывает простодушен, мудрый человек склонен к доверию. Я избегаю возлагать все недостатки системы на одного человека.
Однажды известный писатель Илияс Есенберлин, будучи в Москве, рассказал одну историю. Когда он ждал приема у Димеке, перед ним выступил один крупный идеолог. После его ухода вошел Илеке, Димеке был взволнован, взял платок и вытер глаза. На вопрос «О, Димеке, почему вы так взволнованы?» он ответил: «Пришел тот идеолог, рассказал кое-что о нашем брате в Москве и дал стихотворение, опубликованное в газете «Правда», а затем сказал: «Зачем мы держим в ЦК таких тоскующих поэтов?» Я прочитал это стихотворение и волнуюсь. Меня Леонид Ильич пригласил на работу вместо Пельше, зачем мне уезжать из страны в зрелом возрасте, я поступил правильно, стихотворение этого брата заставило меня задуматься». Вот это, скажите, какая поэтическая душа, какая доброта.
Илеке и Димеке были друзьями, а Димеке также любил Олжаса. То, что он прочитал мое стихотворение и волновался, было его благословением моей поэзии. В конце он сказал: «Ну, разве не нужно хвастаться, радоваться, что стихотворение казахского поэта напечатано в «Правде», ой, алла-ай-ә?» Илеке спокойно, рассудительно говорил и, улыбаясь, красиво передал мне эту историю. Я еще больше полюбил Димеке за уважение к моему поэтическому таланту. Не подобает разбирать недостатки наших старших, наш долг – передать их замечательные качества будущим поколениям, поэтому я специально останавливаюсь на этом.
– Некоторые русские историки, журналисты и писатели пишут о различных событиях и фактах, связанных с высокопоставленными руководителями Кремля. Не вспоминаются ли вам такие события, которые не были написаны или сказаны?
– Из высокопоставленных руководителей Кремля, которых я видел, я некоторое время работал с Семеном Кузьмичом Цвигуном, заместителем председателя Комитета государственной безопасности Союза. Он был простым, скромным, поэтически одаренным человеком. Сам был хорошим писателем. Я также способствовал знакомству моего младшего брата-писателя Токтасына Беркимбаева с ним, и в итоге Токтасын перевел на казахский язык несколько трудов С. К. Цвигуна и издал их в виде книги. Его книгу «Тайный фронт» автор подарил мне с личной подписью, эта книга до сих пор хранится у меня дома. По моему мнению, в его внезапной смерти есть какая-то большая тайна.
Когда Советское правительство было «несокрушимой» крепостью на одном из двух идеологических фронтов в мире, стремление этой большой страны постоянно усиливать военное вооружение, несомненно, отрицательно сказывалось на жизни народа. Как бы интенсивно ни шла подготовка к будущей войне, так же сильны были и меры по защите от атомной войны. Существовала большая система обороны под названием «Гражданская оборона». На нее было потрачено много средств, и в итоге все оказалось напрасным.
Одним из видов этой подготовки было большое секретное дело под названием «Подготовка к переходу от мирного положения к военному». Мы были в центре этого дела, побывали во многих городах и военных объектах большой империи, готовили программу партии. Мы разработали объемный план управления для районных, областных, республиканских партийных организаций, программы обучения руководящих партийных работников и конкретные документы. В конце концов, занятия проводились и среди руководителей самого Центрального Комитета. На этапе завершения этого дела вопрос должен был обсуждаться в Политбюро. Основной доклад по нему должен был сделать С. К. Цвигун, а я был назначен его докладчиком. Работая день и ночь, мы все закончили и должны были встретиться в «большом зале» в одиннадцать часов утра следующего дня. С. К. Цвигун был статным мужчиной, крупного телосложения, с румяным лицом. Казалось, у него не было никаких проблем со здоровьем. В тот же вечер он внезапно скончался. Эта загадочная смерть никогда не покидает меня, и никакого объяснения ей тогда не было дано. Если бы был писатель, я бы мог ему немного помочь.
Среди умных и внушительных, компетентных и смелых, решительных и влиятельных руководителей Кремля, которых я видел, есть Егор Кузьмич Лигачев. По многим актуальным вопросам его жизни в то время и ранее. Я прочитал несколько его брошюр, в которых Е. К. Лигачев приводит множество фактов. Люди, особенно ультракрасные журналисты, прозвали его «вождем борьбы против алкоголя». На самом же деле борьба с пьянством не была порождена только его инициативой, а Политбюро и подписание основного постановления было за Генеральным секретарем М. С. Горбачевым. К сожалению, Горбачев не смог защитить своего друга, равного ему по должности второго секретаря, и сказать: «Мы все в этом участвовали». Вместо этого он подорвал его авторитет, вызвав смех у друзей и насмешки у врагов.
У меня иногда возникает мысль, что честность этого честного человека осталась нераскрытой. Однажды, когда Олжас читал у меня многие мои книги и мы обсуждали их, я сказал ему: «О. Сулейменов не является националистом, он редкий талант, замечательный поэт, защитите его». Позже, когда я встретился с ним в кабинете по какому-то делу, он сказал: «Какимбек Салыкович, вы правы, Олжас Сулейменов великий поэт». На что я спросил его: «Разговор об Олжасе Сулейменове не закончен? Почему вы снова начали?» Он ответил: «Люди, которые говорят, что он не был должным образом наказан, поднимают голову. Мы остановим все это». Я был рад его такой честности. Он был человеком как знатного рода, так и озорным, иногда упрямым в своем решении. Его знаменитые слова «Ты, Борис, не прав!» некоторые превратили в шутку. Лично я, если говорить о том, что видел, хотел бы поблагодарить Е. К. Лигачева за то, что он, не поленившись, тщательно обследовал Аральское море, приехав в Каракалпакстан, и в итоге добился принятия Политбюро постановления о защите Арала. Он открыл «закрытый котел» и оказал тогда большую помощь. Это постановление Политбюро привело к созданию специального треста «Аралводстрой» в Каракалпакстане. Правительство тоже стало смотреть на это дело благосклонно. Такое добро нельзя забывать. А другие вопросы, касающиеся Лигачева, меня не волнуют. Было бы хорошо, если бы и сейчас среди государственных деятелей нашелся такой человек, который бы решительно взялся за защиту Арала.
В Москве есть много выдающихся соотечественников, которые долго живут и остаются непризнанными, один из них – наш старший брат Нуртас Ондасынов.
– Были ли моменты, когда вы сожалели о чем-то, что не смогли сделать? Чему вы радуетесь?
– Мой предок-казах говорил: «Не жалей о прошлом». Это философское понимание. Нет смысла жалеть о прошлом. Но учиться на прошлом – это долг. Поздно или рано, но Всевышний дал нам свободу, независимость. Я радуюсь этому. У меня есть страна, которая с надеждой смотрит в завтрашний день, земля, полная сокровищ, дальновидный лидер. Поэтому я полон надежд на будущее. Мы обязательно догоним мировую цивилизацию и сравняемся с ней.
Беседовал Аширбек Амангельды
Январь 1999 г.
Газета «Алматы ақшамы»