(Краткое размышление по случаю юбилея друга по перу)
…Был юным саженцем,
Раскинувшим свои листья,
Стал ли он тополем по воле Всевышнего?
ШАЛКИЗ
Все еще перед моими глазами. Мы только поступили в университет. Мы еще плохо знали друг друга. Только собирались начинать учебу. Аудитория на солнечной стороне. Последний ряд у окна. Ко мне подошел незнакомый парень с пшеничным цветом лица. На нем был бархатный жилет. На голове казахская тюбетейка с вышитым краем. Кончик носа, похожий на баурсак, слегка блестел. Казалось, он улыбался.
— Я — Мухтар Магауин. Из Шубартау. Медалист. Служил в армии, работал с зерном, — сказал он, едва открыв рот, и выложил всю свою биографию.
С тех пор мы стали неразлучны на каждом уроке, в каждой аудитории.
В тот год в вузы приняли в основном парней, отработавших два года или отслуживших в армии.
Начинался перерыв, они спорили у доски. Те, кто брал мел в руки, вставали в полный рост и на глазах у всей аудитории сочиняли и записывали стихи. Мы, небольшая группа, только что окончившая школу, не осмеливались спорить с ними. Мы с опаской наблюдали издалека. Но мы не сидели сложа руки. Мы анализировали и обсуждали между собой «шедевры», рождающиеся на наших глазах. Среди нас оказалось два строгих критика.
— Это же скотство, — говорил Магауин, раздраженно морщась.
— Ноль, ноль! — восклицал Оразбек Сарсенбаев, еще больше удручая и махнув рукой.
Действительно, после первой сессии споры у доски утихли. А после первого курса мы в значительной степени оправились от поэтического угара. Некоторые из нас, кого не брало никакое лекарство, оставили доску и стали обивать пороги редакций. Большинство из нас, увлекшись языком или литературой, начали «гнаться за наукой». Во всяком случае, мы были книголюбами. Мы даже износили пороги «спецхрана», который не открывал свои двери детям, если не было исследователей. На этом «фронте» впереди нас шел Мухтар Магауин. Он наизусть цитировал Ахмета, Магжана, Шакарима, имена которых тогда были нам еще незнакомы. Он говорил об Абае так, будто жил с ним вместе. Похоже, Мухтар и Магауия не зря шли рука об руку. Его дед Магауия был знатоком лошадей и историй, старым мудрым человеком. По характеру он, похоже, тоже не уступал. Мухтар вырос под его опекой. Он был единственным мужским потомком в роду. Вся семья души в нем не чаяла. Многие качества Мухтара, вероятно, проистекают из его детства. Он родился в краю, где родились Абай, Шакарим, куда наведывались все знатные люди казахов, в месте, ставшем центром многих бурных событий, происходивших до нашего рождения. Он вырос, слушая рассказы старого мудреца, который, казалось, видел эти события своими глазами. Эти обстоятельства, похоже, не мало повлияли на то, что он слышал то, чего мы не слышали, и знал то, чего мы не знали. Когда Мухтар женился, аксакал Магауия сидел в почетном месте. Тогда я сказал молодой невестке: «Раскинь листья единственного сына. Сделай так, чтобы род, несущий имя нашего деда, стал народом, который один сможет заполнить целый аул», — и тогда покойный засуетился. Да упокоит Аллах его душу! Словно по наитию, наш современник Бакыт добился своего.
Однако, когда мы говорим об этом, душа Мухтара еще не была полностью захвачена Бакытом. В то время единственной любовью Мухтара, с которой он не расставался ни днем, ни ночью, была книга. Что интересно, наше поколение кажется слишком благочестивым. В юности, будучи крепкими парнями, мы не посещали общежития девушек, которые цвели, как тюльпаны, одевались и говорили сдержанно, а проводили время, склонившись над бумагами в темных читальных залах. Судя по всему, мы правильно поняли завет Мусрепова из «Казахского солдата», который мы читали в детстве, припадая к земле: «Читай для себя, читай для отца, даже читай для дедов». Говоря современным языком, мы хотели наверстать упущенное из-за нехватки информации, которая иссушила рты нескольких поколений нашего рода. Кроме того, мы, родившиеся уже после того, как классовые битвы поглотили наших предков, мировые войны — наших отцов, почитавшие комсомол как дядю, а партию как отца, считавшие интернат своим домом и колыбелью, привязанные к казенному котлу и не слышавшие ничего, кроме официальной пропаганды, были во многом невежественны. Хотя в школе мы зубрили историю древних греков и поздних славян, о себе мы ничего толком не узнали. В литературе мы перепрыгнули от эпохи Абая к сказкам о животных. Не говоря уже о другом, батырские сказания ограничивались Камбаром на вороном коне. Даже о Кыз Жибек и Кобыланды мы узнали не из книг, а от сказителей, приходивших в аул и тайно распевавших песни. Но известно, что чем голоднее скот, тем он более жаден. Наше поколение шестидесятых годов, оказавшись в период небольшого потепления, стало ненасытным, как ягнята, случайно попавшие в загон. Мы погрузились во многие густые заросли духовного леса того времени. Мы прочитали все, что смогли найти о нашей литературе и истории того времени, несмотря на запреты и разрешения. Не довольствуясь этим, мы обратились и к другим областям, которые были нам незнакомы. Западная, восточная классика… Древняя и поздняя история… Духовные поединки прошлого и настоящего… Битвы взглядов, явных и скрытых в наше время… История национально-освободительных движений… Жизненные пути выдающихся деятелей литературы и философии, даже политики… Новые течения в советской литературе и общественной мысли… Все это тогда очень привлекало наше любопытное сердце.
Конечно, мы тогда не могли предвидеть, что все это однажды станет знакомыми тропами на новых рубежах времени. Но говорят, что даже скот находит себе корм на густой траве. Похоже, не только книголюбие вело нас к таким областям. В глубинах души общества, которое нас воспитало, были какие-то тайные нужды, которые тогда были еще неясны многим из нас. К тому же, в советском обществе того времени установилась весьма неопределенная ситуация. Одни смотрели на нее с надеждой, другие — с сомнением. Но лед прежней пассивности и косности, казалось, значительно растаял. Была и опасность возвращения холодов. В такой двусмысленный период естественным кажется любопытство подрастающего поколения. Юность всегда склонна к надежде: «Этот мир не останется таким. Он все равно изменится». В такие моменты нас волновала и судьба нашего народа. Не только у нас, но и во всех национальных литературах советского пространства стало отчетливо ощущаться беспокойство за судьбу своей самобытности и будущего.
Нам кажется, что за этим вниманием к национальному характеру и историческим темам того времени скрывается такая же причина. Это была неожиданная и странная инициатива, исходящая не сверху, а снизу, не с верхнего слоя, а из глубины. Для одних это ограничилось временным увлечением, для других стало конечной целью, фундаментальным направлением.
Мне, выросшему вместе с Мухтаром с юных лет, кажется особым долгом сказать, что именно Мухтар Магауин первым из нас направился в этом направлении. А в то время это было нелегкое дело.
В этой связи невольно вспоминается один случай. Мы отправились на педагогическую практику. Урок вел уважаемый учитель литературы, аксакал. Он радостно нас встретил. Мы не пропускали его уроки. Много раз он похлопывал нас по спине. Вдруг этот человек полностью изменился… Мухтар вел урок о произведениях, посвященных восстанию 1916 года. Как только он начал свой рассказ, аксакал позади него стал все больше хмыкать и пыхтеть. Во время обсуждения на перерыве он сказал: «То, о чем говорит этот студент, не соответствует ни учебнику, утвержденному министерством, ни программе. Такое нельзя говорить в школе». Мы пытались поддержать нашего коллегу, вступиться за него, но разговор зашел в тупик. Нам запретили дальше вести уроки. К счастью, вмешались представители университета и министерства, сказав: «Это молодежь, сказали сгоряча», и с трудом уговорили аксакала изменить свое решение.
К сожалению, это не было чем-то настолько удивительным для общества того времени. От общества, где социальная хищность была искусственно раздута, а духовная изнеженность годами ценилась как гражданская активность, где скромные люди были подавлены, а наглые — совершенно одурманены, нельзя было ожидать иного. Это было признаком того, насколько сильно классовая идеология, насильственно навязанная значительной части человечества, успела отравить наше сознание. Идеология, которая при малейшем поводе сеяла раздор, сталкивала людей друг с другом, подталкивала к социальному противостоянию, называя «тем классом