Иоан. IV.,
19. – Женщина говорит Ему: Вижу, что Ты пророк.
20. Отцы наши поклонялись на этой горе; а вы говорите, что место, где должно поклоняться, в Иерусалиме.
21. Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на этой горе, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу.
22. Вы, чего не знаете, то чтите; а мы чтим то, что знаем, ибо спасение от иудеев.
23. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе.
I.
Два старика собрались в Иерусалим, чтобы отслужить Богу службу. Один из них был богатый мужик Ефим Тарасыч Шевелев. Другой – Елисей Бодров, человек среднего достатка.
Ефим был рассудительный мужик, не пил, не курил, не нюхал табаку; никогда ни с кем не бранился, но был человек строгий и суровый. Два срока подряд был старостой в деревне, и сошел с должности без копейки долгу. У него была большая семья: два сына и внук женаты, все жили вместе. Сам он был рослый, с густой бородой, грудью вперед, мужик, и только к семидесяти годам начал седеть. Елисей же, не богатый и не бедный, раньше был плотником, а теперь, состарившись, осел дома и занимался пчеловодством. Один сын его был на заработках, другой – дома. Сам он был человек веселый, говорливый. Пил, нюхал табаку; любил петь песни; но никого не обижал; ни дома, ни на улице не бранился, был человек мирный. Наружность его, как сказано, была среднего роста, смуглый, с небольшой курчавой бородой и… как и его любимый пророк Елисей, был совершенно лыс.
Давно уже старики условились отправиться вместе в путь; но Тарасыч, занятый то одним, то другим делом, никак не мог вырваться. Сегодня одно, завтра другое: то, видите ли, внук женится, то, видите ли, младший сын из армии возвращается; и вот, наконец, он построил дом.
Однажды, встретившись в праздник, старики уселись у сложенных у дома бревен.
– Ну что ж, – начал Елисей, – когда же мы отправимся исполнять наш долг перед Богом?
Ефим нахмурился.
– Погоди, погоди! – сказал он, оправдываясь. – Нынешний год мне тяжел. Я начал строить дом, думал, уложусь в сотню, а вышло триста с лишним. И то еще не конец. Кажется, до лета протянется. Если Бог даст, летом все брошу и отправлюсь, – сказал он.
– Я думаю, – сказал Елисей, – что откладывать нельзя, надо идти сейчас. Весна – самое время для пути…
– Время-то время, но как же бросить начатое дело?!
– Что, нет человека, который бы кончил? У тебя же есть сын?!
– Если бы сын мог сделать это как следует! Старшему сыну нельзя верить – он часто пьет.
– Ну, друг, мы умрем. Разве они не проживут без нас?! В конце концов, сын должен научиться.
– Так-то так, но как же без того, чтобы дело не было закончено на твоих глазах!
– Эх, человек Божий! Разве у живого человека дела кончаются… У нас дома женщины хлопотали, перед праздником все перемывали, перестирывали. То надо сделать, это надо сделать, как все успеть. Старшая невестка – умная женщина, она говорит: «Слава Богу, что этот праздник наступает, независимо от наших хлопот; иначе, сколько бы мы ни старались, разве мы успели бы сделать столько дел за один день». Так вот, всему свое время; иначе разве кончатся мирские хлопоты.
Тарасыч задумался над этими словами.
– Я слишком много потратил на этот дом, – сказал он. – Нельзя же отправляться в путь с пустыми руками. Нужны деньги. Сегодня 100 рублей – немалые деньги.
Старик Елисей улыбнулся.
– Ты что, змей, друг! – сказал он. – Твое богатство не в десять раз больше моего, а ты беспокоишься о деньгах. Скажи, когда мы отправимся, и я найду деньги завтра, даже если сегодня у меня ничего нет.
Тарасыч усмехнулся и улыбнулся в усы.
– Вот так неожиданно! – сказал он. – Посмотри! А где же ты возьмешь эти деньги?
– Я возьму все, что есть дома; а если не хватит – добавлю деньгами от продажи десяти ульев из моей пасеки. Он давно просил.
– В этом году будет хороший урожай меда, ты пожалеешь.
– Пожалею?! Нет, друг! Я никогда не жалел ни о чем, кроме грехов, которые сам совершил. Нет ничего дороже веры в этом мире.
– Так-то так, но без порядка в доме нет благодати…
– Если наша вера не очистится и душа не обновится, то неверие будет еще больше. Мы решили исполнить свой долг – надо идти! Честное слово, пойдем.
II.
Так Елисей уговорил своего товарища. Ефим долго думал и наконец пришел к Елисею утром.
– Ладно, пойдем, – сказал он, – все, что ты сказал, правда. Умрем мы или будем жить – все в руках Божьих. Пока есть силы и здоровье, пойдем и вернемся.
Через неделю старики начали собираться.
Деньги Тарасыча были дома. Он взял 100 рублей на дорогу, а 200 оставил жене.
Елисей тоже собирался в дорогу; он продал десять ульев из своей пасеки соседу, отдав ему весь рой, который выйдет из них. За это он получил всего 70 рублей. Остальные 30 рублей он собрал понемногу дома. Жена дала ему то, что копила, говоря: «Пусть будет на погребение, если я умру». Невестка предложила свои сбережения.
Ефим Тарасыч все дела поручил старшему сыну: где взять покос, куда вывезти навоз, как построить этот дом и как покрыть его крышу – все подробно объяснил. Он все обдумывал и всем распоряжался. Елисей же, пересадив молодые побеги из проданных ульев, наказал жене завтра отдать их соседу без всякого ущерба и, не говоря ни слова о домашних делах, сказал: «Вы сами хозяева; делайте, как вам удобно!»
Так старики подготовились. Они испекли дома хлеб, сшили мешки, сделали новые чулки, надели новые башмаки, а старые, лишние, сложили в мешки и отправились в путь, полностью готовые. На следующий день их провожали до конца деревни, попрощались и старики отправились в долгий путь.
Елисей отправился в путь с радостным настроением, и как только они отошли от деревни, он совершенно забыл о своих хлопотах. В его голове была только одна мысль: не расстроить ли своего товарища в пути; не сказать ли ему чего-нибудь грубого; вернуться ли домой благополучно, в мире и уважении. Едет Елисей, едет… Едет и про себя бормочет молитвы или жития святых, которые знает. Он старался быть вежливым со всеми встречными и с теми, у кого останавливался на ночлег, не жалея добрых слов и пожеланий. С тех пор, как он отправился в путь, он был бодр и весел. Только одно Елисею не удалось. Он хотел бросить нюхать табак и нарочно оставил свою табакерку дома, но от этого ему стало скучно и очень тоскливо. Один встречный дал ему табаку. Елисей, чтобы не грешить своему товарищу, иногда отставал и теперь нюхал табак один, скрываясь.
Ефим Тарасыч тоже шел бодро и уверенно; он был далек от зла. Он не говорил пустых слов, но в душе его не было радости. Мысли о доме не покидали его. Как там они поживают, – беспокоился он. Не забыл ли он поручить сыну то и это; делает ли он все так, как я сказал? – тревожился он. Стоило ему увидеть кого-нибудь, кто косил траву или возил навоз, как он думал: делает ли мой сын так, как я сказал? – Он думал, что если он не сделает так, как он сказал, то вернется и все покажет снова, или сделает сам.
III.
Пять недель шли старики; их башмаки износились, пришлось купить новые; и вот они добрались до хохловской земли. С тех пор, как они вышли из дома, они платили за ночлег и еду; как только они добрались до хохлов, их стали приглашать по очереди. Не только приглашали в дом, но и кормили, и денег не брали; более того, при отъезде они клали им в мешки хлеб, а некоторые даже запекали им вкусный хлеб. Так старики без всяких трудностей прошли около семисот верст; пройдя еще одну область, они попали в район, где не было урожая. Люди давали им место для ночлега, не брали денег за ночлег, но перестали давать еду. Более того, хлеб не всегда предлагали, а иногда его и вовсе не было. «В прошлом году урожая не было. Богатые обеднели, продали все свое имущество; средние – остались ни с чем; а бедные – исчезли из этих мест; некоторые стали нищими и просили милостыню, а те, кто остался дома, вероятно, ели всякую всячину. Всю зиму люди ели пшеничные отруби и ячменные колосья», – говорили люди.
Однажды старики, остановившись на ночлег, купили около 15 фунтов хлеба, переночевали там и, чтобы пройти некоторое расстояние, пока не стало жарко, отправились в путь на рассвете. Пройдя около 10 верст, они дошли до реки, сели, наполнили свои кружки водой, намочили в воде засохший хлеб и съели его, снова надели обувь. Посидев еще немного, они хорошо отдохнули. Елисей достал свою роговую табакерку. Увидев ее, Ефим Тарасыч покачал головой.
– Как же… – сказал он, – ты не можешь отказаться от этой мерзкой вещи!
Елисей махнул рукой.
– Грех победил меня, – сказал он. – Что поделать!
Они встали и продолжили свой путь. Прошли еще около десяти верст. Они вошли в большое зимовье, прошли его без остановки. Солнце уже сильно припекало. Елисей, сильно вспотевший, хотел отдохнуть, попить воды; но Тарасыч не собирался останавливаться. Вообще, Тарасыч был вынослив в ходьбе, и Елисею было нелегко идти за ним.
– Может, выпьем воды, утолим жажду… – сказал он.
– Пей, если хочешь. Я не хочу пить, – сказал его товарищ.
Елисей остановился.
– Ты, – сказал он, – иди дальше, а я быстро сбегаю к тому дому и выпью воды. Я догоню тебя.
– Хорошо, – сказал Ефим Тарасыч и пошел дальше один, а Елисей повернул к дому.
Он пришел к бедному, покосившемуся дому; низ был обмазан черной глиной, а верх – побелен; но по виду было видно, что он давно не ремонтировался: глиняные стены обвалились кусками; крыша тоже была покосившаяся и потеряла свой вид. Вход в дом был со двора. Елисей вошел во двор; увидел, что у кучи навоза лежит худой человек; сам он был очень худ, подпоясан по-хохловски, штаны заправлены в сапоги. Вероятно, он прилег в тени, но яркое солнце, казалось, светило прямо на него. Человек лежал неподвижно, но не спал. Елисей громко спросил: «Можно ли выпить воды?», но тот не ответил. «Наверное, больной или не любит гостей!» – подумал Елисей и подошел к двери. Из дома послышался плач ребенка. Зазвенел дверной колокольчик. Тишина. «Хозяин!» – крикнул он. Тишина. Он постучал в дверь палкой: – «О, крещеные братья!» – сказал он. Никто не шелохнулся. «О, рабы Божьи! – сказал он. Никто не ответил. Елисей уже собирался уходить, как вдруг… из-за двери послышался тяжелый стон. «Неужели они попали в беду? Посмотрю!» – подумал Елисей и быстро направился к дому.
IV.
Елисей повернул дверной колокольчик, но дверь не была заперта. Он распахнул ее и вошел в сени. Дверь в дальнюю комнату тоже была распахнута. Слева – печь. Напротив – угол у двери; в углу – обычное место для молитвы и стол; за столом – небольшой сундук; на этом сундуке сидела женщина в одном платье, с растрепанными волосами; она опиралась головой на стол. Рядом с этой женщиной, едва держась на ногах, худой, как будто из воска, желтый, иссохший, с раздутым животом ребенок тянул ее за рукав и плакал, прося что-то. Елисей вошел внутрь. В доме стоял сильный запах. Он увидел, что на кровати за печкой лежала женщина. Она лежала на животе, не могла ни на кого смотреть, только храпела и то вытягивала ноги, то подтягивала их к себе. Когда болезнь становилась невыносимой, она переворачивалась с боку на бок, и тогда от нее исходил сильный запах – видимо, некому было сменить постель больной, которая испражнялась под себя. Только старуха подняла голову и увидела стоящего перед ней.
– Что, – сказала она слабым голосом, – тебе нужно? Что ты спрашиваешь? Нет, милый, ничего. Ничего нет!
Елисей понял смысл слов старухи и подошел ближе.
– Я тоже раб Божий, – сказал он. – Я зашел только выпить воды.
– Я же говорю, ничего нет, – ничего нет! В этом доме нет ничего, что можно было бы взять. Иди своей дорогой.
– Боже мой, неужели нет ни одного здорового человека, который бы помог этой женщине, – спросил Елисей настойчиво.
– Да, никого нет; один наш человек умирает во дворе, а мы здесь…
Ребенок, который плакал, увидев незнакомца, перестал плакать, а теперь, услышав, что старуха заговорила, снова схватил ее за рукав: «Дай хлеба, бабушка! Хлеба…» – заплакал он.
Елисей хотел спросить старуху еще что-нибудь, как вдруг показавшийся издалека мужчина, пошатываясь, подошел к скамье и, не дойдя до места, упал у порога. Он не пытался встать, но язык у него был жив. Он говорил слово за словом, отдыхал и с трудом произносил следующее.
– Голод… пришел… Умирают… эти… от голода! – сказал мужчина, указывая подбородком на ребенка, и заплакал.
Елисей, стряхнув мешки с плеч и освободив руки, сначала поставил мешки на землю, затем снова поднял их и поставил на скамью, и начал развязывать. Развязал мешок; достал хлеб, нож; затем отломил большой кусок хлеба и дал мужчине. Мужчина не взял хлеб, а указал на ребенка с блестящими глазами и на маленькую девочку рядом с ним, и кивнул головой, как бы говоря: «Отдай им, этим бедным». Елисей дал и ребенку. Ребенок, почувствовав запах хлеба, тут же бросился, схватил его обеими руками и уткнулся носом в хлеб. Девочка, вышедшая из-за печки, тоже увидела хлеб, и ее глаза устремились на него. Елисей дал и ей. Он дал еще кусок старухе. Старуха тоже взяла и медленно начала жевать.
– Принеси воды, – сказала она, – у меня пересохло во рту. Вчера или сегодня – не помню, – я хотела принести, но упала по дороге; если кто-нибудь не унес, ведро, наверное, там и лежит.
Елисей спросил, где их колодец. Старуха объяснила. Елисей пошел, нашел ведро; принес воды, утолил их жажду. Дети снова ели хлеб, размоченный в воде, старуха тоже болтала; мужчина же ничего не ел. «Не могу, – говорит. – Что поделать!» Женщина, лежавшая на кровати, даже не подняла головы, не пришла в себя, только ворочалась. Елисей пошел в лавку в зимовье, купил очищенное зерно, соль, муку, масло. Вернувшись домой, он нашел небольшой топор, нарубил дров и разжег печь. Маленькая девочка помогала ему, чем могла. Елисей сварил похлебку и кашу и накормил ими всех в доме.
V.
Мужчина немного пришел в себя, старуха тоже поела; а маленькая девочка и мальчик, облизывая свои миски, уснули в обнимку.
Только тогда мужчина и старуха начали рассказывать, как они попали в такое положение.
– Раньше у нас было немного богатства, – говорят, – а в прошлом году в этой местности совсем ничего не выросло, и мы начали есть свои запасы с начала осени. Что было у нас немного, когда оно кончилось, пришлось просить у соседей и у богобоязненных людей. Сначала люди давали что-то, потом стали отказывать. А у тех, кто хотел дать, к этому времени ничего не осталось. Постепенно просить что-либо стало стыдно: мы всем должны деньги и то, и другое. Я искал работу, – говорит мужчина, – работы нет. Куда ни пойдешь, везде люди ищут работу только за еду, ищут и бродят. Если работаешь один день, два дня не находишь работы, и бродишь впустую. Старуха и эта ворона-девочка ходят просить милостыню. Милостыня не приносит пользы; хлеба нет ни у кого. Мы как-то добывали себе пропитание; думали, что дождемся нового урожая. Но весной люди совсем перестали давать милостыню; к этому добавилась эта болезнь. Это страшная беда! Если едим один день, два дня голодаем. Пришлось есть траву. От этой травы, или от чего-то другого, на ту женщину напала беда. Вот, она слегла; а я, – говорит мужчина, – не могу двигаться. Нет возможности выздороветь, что поделать.
– Только я, – сказала старуха, вмешиваясь в разговор, – ударилась головой о гору и о камень. Но как долго я могу терпеть без еды; я совсем ослабла и вот, на грани смерти. Эта маленькая девочка тоже измучилась, и ей стало стыдно. Мы сказали ей: «Пойди к соседям» – она не пошла. Она сидит в углу, надувшись. Вчера заходила соседка, увидела, что мы голодны и больны, и быстро ушла. Что делать, у нее самой муж ушел, и ей нечего дать детям. Мы тоже думали: «Вот наша смерть», и ждали, когда закроются наши глаза…
Елисей, который слушал их молча, отказался от мысли догнать своего товарища в тот день и остался ночевать здесь. Рано утром он встал и, как будто он был хозяином этого дома, сразу же принялся за работу. Вместе со старухой он замесил тесто и разжег печь. Вместе с маленькой девочкой он ходил к соседям и собирал необходимое. Если он хотел что-то попросить – ничего не было, все было продано; не было ни инструментов для работы, ни одежды, чтобы носить. Елисей начал сам собирать необходимое: что-то сделал сам, что-то купил в лавке. Так он провел один день; следующий день тоже пролетел быстро: он остался и на третий день. Мальчик окреп, начал играть на скамье и ласкаться к Елисею. А девочка даже расцвела, помогала во всех делах и была веселой. Она ходила за Елисеем, говоря: «Дедушка! Дедушка!» Старуха тоже выпрямилась и сходила к соседям. Мужчина смог ходить по двору. Только женщина, лежавшая на кровати, не могла поднять головы; только на третий день она открыла глаза и смогла попросить еды. «Ой, – подумал Елисей, – я не думал, что потеряю столько времени, теперь я пойду».
VI.
Четвертый день пришелся на канун праздника «Красного яйца»; «Ладно, – решил Елисей, – поучаствую в празднике вместе с народом, куплю этим людям что-нибудь к празднику, подниму им настроение; потом вечером пойду дальше». Он снова пошел в центр зимовья, купил молока, белой муки, свиного сала. Затем они со старухой весь день готовили, жарили, пекли – не знали покоя, а на следующее утро Елисей пошел на утреннюю службу; пришел сюда и вместе с народом участвовал в празднике. Оказалось, что в этот день женщина, лежавшая на кровати, тоже встала на ноги и начала ходить, пошатываясь. Мужчина побрился, надел чистую рубашку, вымытую старухой, и пошел просить милости у самого богатого мужика в этом зимовье. Дело в том, что его покос и поле были заложены в долг у этого очень богатого мужика, и он хотел попросить, чтобы ему вернули это поле и покос до нового урожая. Но вечером хозяин, подавленный, еле дошел до дома: «Не оказал милости, что делать! – заплакал он. – Принеси деньги и возьми!»
Елисей снова задумался. «Ой, как же они теперь будут жить? – подумал он. – Завтра люди пойдут косить, а у них ничего нет: их покос в залоге. Рожь уже почти созрела, люди собираются жать (в этом году урожай хороший, если Бог даст!); а у них нет надежды на хорошее; они уже давно продали ему десять соток земли. Если я уйду завтра, разве они не вернутся к прежнему состоянию?»
Тяжелые мысли давили Елисея, и он снова не смог уйти вечером – «Надежда дня от Бога», – сказал он и пошел спать во двор. Он молился Богу, но не мог уснуть: ему нужно было как можно скорее отправляться в путь, – он и так потерял много денег и золотого времени, – но и этих людей было очень жалко. «Видимо, не всех можно благословить одинаково. Я думал, что достаточно принести воды и раздать по куску хлеба, но посмотри, что получилось! Теперь надо купить им покос и поле. Если купил поле, то и корову для молока детям, а мужчине – лошадь для перевозки дров. Поистине, брат Елисей Кузьмич, вот где ты запутался. Потеряв главную цель, ты перестал понимать что-либо!» Елисей поднял голову, достал из кармана чекменного плаща роговую табакерку и, чтобы открыть внутренний дворец, с наслаждением нюхал табак, но не получилось: сколько ни думал, ничего не приходило в голову. Ему нужно было идти в путь, и бросить этих людей так было грешно. Но что делать, было неизвестно. Он снова сложил чекмень и положил его под голову, снова лег. Лежал, лежал, и даже утренний крик петухов давно утих, и тогда он начал засыпать. Вдруг… как будто кто-то разбудил его. Он увидел, что мешок был у него на спине, посох в руке, он был одет, и теперь оставалось только выйти за ворота. А ворота были низкие, чтобы мог пройти только один человек. Он собирался пройти через эти ворота, но что-то зацепило его мешок; пока он пытался освободить его, его чулок зацепился за что-то и развязался. Когда он начал снова завязывать его, он подумал, что его одежда снова зацепилась за что-то на заборе; но оказалось, что маленькая девочка этого дома схватила его за подол: «Дедушка, дедушка, дай хлеба!» – кричала она. Его взгляд упал на ноги, и он увидел, что мальчик держал его за чулок; из окна старуха и хозяин-мужчина смотрели на них и молились… Проснувшись, Елисей начал бормотать себе под нос: «Завтра куплю им и покос, и поле, – сказал он. – Куплю и лошадь; куплю и муки на новый урожай, и ко