Между намаздыгером и акшамом прогремел гром, разрезав середину весны. Село, измученное зимними оковами, подставило спину под проливной дождь, радуясь и надеясь на грядущий день. Скот, вернувшийся с пастбища полуголодным, не спешил в хлев, где лежала солома, а спокойно пасся, не проявляя спешки. В это время Базаркуль доила свою черную корову, а Омирбай, взяв палку, подгонял молодого теленка.
– Эй, старик, что слышно? Говорят, Такай, который ушел за границу, преследуя родственников, вернулся. Корзина полна. Привез много разноцветных вещей, – сказала жена, дергая за полусогнутые соски. Молодая женщина, полная сил, смотрела на голодного теленка, жадно лакающего молоко, и молоко лилось в ведро. – Я слышала от соседки. Говорят, он хочет жениться. – Омирбай, словно внезапно проснувшись, огляделся на жену, сидящую на коленях, на черную корову, стоящую в недоумении, и на неутомимого пестрого теленка. – И-и, давай, помучай ее! Смотри, как она жалеет молоко для теленка. Как будто последнего молока не хватает. А ты, чертовка!
Невысокий, с жесткими усами, с курносым носом, черный человек казался обессиленным, словно попал в вечерние сумерки.
Базаркуль, словно что-то вспомнив, резко поднялась:
– Они бежали из Китая, их вши были как воробьи. Говорят, они все были заразны.
Сумерки, когда глаза едва различают, и колкие слова жены одновременно обрушились на Омирбая, затуманив его взгляд. Он не обратил внимания ни на Базаркуль, которая с грохотом вошла в дом, ни на пестрого теленка, который тыкал своим влажным носом в ее бок, пуская белую пену изо рта. Только одно слово «Такай вернулся» звенело у него в ушах.
Беспорядочные мысли, разбегавшиеся в разные стороны, не давали покоя даже за столом, когда он кусал край чашки.
– Боже, люди так насытились дешевым китайским блеском.
Женщина, на красивом светло-желтом лице которой начали появляться морщины, кипела от гнева вместе с медным самоваром рядом.
– Почему ты так бледен?
– Просто так.
– Если просто так, то только что звонили из Астаны, сказали, что дочь и зять приедут. Ерлан сказал, что соскучился по дедушке и бабушке. Дай Бог здоровья! Завтра не выпускай ту бесплодную овцу на пастбище. Пусть пьет молодой бульон.
Как только Базаркуль собралась что-то сказать, дверь со скрипом открылась, и вошел Такай. Он с грохотом поставил свой увесистый узелок у порога и, распевая, поздоровался.
– Ойбай, посмотри на нее! Щеки красные, совсем помолодела. Неужели смазали чем-то?
– Ну-ка, невестка, разогрей чай! Смазали и в дорогу положили, что еще спрашивать?
Омирбай, растерявшись, пропустил своего соседа вперед и сам отодвинулся к печи.
– Говорят, их собака не ест сливочное масло. – Базаркуль, сама не своя, взяла в руки свой кисет.
– Все ли в порядке в деревне? – спросил он спустя некоторое время.
– Ой, брат, старики и молодые передают вам большой привет. Времена, когда мы были бедны, прошли. Что говорить, живем богато.
Перед глазами Омирбая снова возникла та дымка. Он смутно слышал шутки и споры жены и свояка.
Когда они остались одни, он услышал слова жены:
– Вот, примерь. Говорят, «от врага и пустяк полезен». Твоя жена, оставшаяся в Китае, передала тебе, – он держал в руке блестящую голубую ткань.
– Красивая! – восхитился он. – И этот магнитофон, размером с ладонь ребенка, тоже положили. Ну, бедняга, что поделаешь?!
Черная шуба, мягкая, как бархат, и сшитая искусно, сидела как влитая. Подол был круглым и касался лодыжек. Тепло разлилось по телу.
– Тебе не идет. Разве одежда идет старикам? Говорят, в Астане сильные морозы. Отдай зятю! Посмотри на его рот. Я говорю о той девушке. У нее износились плечи. Пусть сошьет платье. Представляешь, как обрадуется Ерлан, увидев магнитофон! Ладно, старик, ложись. Завтра пораньше выгоним скот на пастбище, – сказала Базаркуль, внезапно повеселев, и, как в первый раз, начала стелить постель. Она расстелила белоснежную простыню. Она аккуратно сложила шубу и блестящую голубую ткань и убрала в шкаф.
Хотя ночь давно прошла, Омирбай не мог сомкнуть глаз. Женщина рядом с ним, на чьем светло-желтом лице начали появляться морщины, повернулась к стене и ровно дышала. Он ворочался под одеялом до утра, борясь сам с собой, как сазан, выброшенный на берег.
– У моей невестки есть два выдающихся качества. Сон крепкий, как камень, а слова – острые, как яд, – так шутил Такай.
Как он мог сомкнуть глаз, когда весь его разум блуждал по Китаю? Он хотел бы прокатиться на том синем коне. Проехать от одного холма к другому, поднимая пыль…
Когда белое начало уступать место красному, родители, испугавшись, перешли границу. Они добрались до окрестностей Кульджи и жили в нищете. Он был единственным сыном и вырос в нужде. Вокруг не было ни одного китайца. Позже привезли и расселили много неженатых парней из внутренних провинций. Не прижились ли они? Сначала вечерами собирались у костра и плакали, глядя в сторону, откуда пришли. Они с любопытством и насмешкой смотрели, как эти люди, приехавшие из разных казахских родов, ели жареных мышей. Кто бы мог подумать, что те, кто выглядел как сироты, когда времена изменились и началась стрельба, возьмут в руки оружие и в одно мгновение превратятся в солдат?
Он женился на девушке, которую выбрал отец. Не успел остыть постельный жар, как его дядя Оспан, поднявший бунт, охвативший четыре региона. Не желая подчиняться узким рамкам, он сначала вступил в схватку с прежним правительством, а затем выступил против гоминьдана.
– Мой дорогой дедушка, пусть все мужчины, любящие свою родину, сядут на коней! А трусы пусть будут раздавлены красными каблуками китайцев! – провозгласил он.
Мать не хотела расставаться с ним живой. Несмотря на сорок причин, как она могла противостоять своему набожному отцу?!