Дисплей на браслете внезапно загорелся. Еримбет увидел сообщение: «Господин Ли, жандарм махалли, ждет вас в своем офисе в 11:00». «Что ему еще нужно?» – подумал Еримбет. «Я и так весь на виду. У меня есть микрочип, браслет-дисплей, улицы и дворы полны спутниковых камер, даже интернет дома знает, где ты находишься, когда входишь и выходишь. Что еще нужно? Они видят, что я ем, что ношу. Записывается даже, когда я чихаю. Посекундно. Так почему он постоянно вызывает меня на допрос? У меня что, других дел нет?»
Сначала он зашел в магазин за молоком, потом отвел сына в детский сад рядом с домом, после чего вернулся в свою квартиру. Затем не спеша направился к зданию жандармерии махалли. Он должен был добраться быстро, но ноги сами собой замедляли шаг. Ему не хотелось идти. Но делать нечего, он остановился у каучукового тротуара, который бесшумно скользил мимо. Этот тротуар, шириной в полтора метра, проходил прямо мимо здания жандармерии. Он двигался по земле, как безголовая змея, и за пару минут доставил его к месту назначения.
«Господин Еримбет, здравствуйте, проходите, садитесь», – сказал жандарм Ли, вставая. Он улыбнулся и протянул руку. У молодого человека, невысокого, с узкими, серыми глазами, была крепкая рука. То ли он хотел это показать, то ли это была привычка, но при рукопожатии он всегда сильно сжимал правую руку.
«Здравствуйте, господин Султан!» – сказал Еримбет. Ли звали Султан.
«Не устали от мониторов, Еримбет? – затем, не дожидаясь ответа, он быстро продолжил. – Чтобы вы не уставали, пришлось вас пригласить, чтобы поговорить».
Еримбет улыбнулся дежурной шутке молодого жандарма. Он всегда говорил что-то нелепое, неуместное, выдавая это за шутку, и приходилось невольно улыбаться.
Султан Ли расспросил о его делах, рассказал о погоде и городских новостях, а затем перешел к сути:
«Короче говоря, господин Еримбет, вы не сможете самостоятельно вырастить своего трехлетнего сына. У вас нет жены. Вы не женились во второй раз. Ребенок, выросший без матери, не будет иметь правильной психики. Мы передадим ребенка в Общественный дом».
Сердце Еримбета упало.
«Нет, – сказал он охрипшим голосом, – это невозможно. Я не отдам своего ребенка».
«Закон подчиняется вашему «не отдам»? – спросил Султан Ли, перебирая какие-то папки. – Закон на стороне ребенка. Он будет расти в Общественном доме для воспитания, вы сможете приходить раз в неделю и проводить там шесть часов. В этом доме для мальчика будет создано все необходимое, им будут заниматься врачи, его будут воспитывать, это гораздо лучше, чем детский сад. На вас поступили жалобы из ювенальной юстиции и от воспитателей детского сада. Говорят, вы не моете ребенка, он приходит в сад грязным…»
«Какой воспитатель это говорит? – Еримбет чуть не взорвался от возмущения. – Я каждый день мою ребенка, слава Богу, у нас есть ванна и вода. Перед сном обязательно купаю. Если хотите проверить, у вас есть такая возможность, можете даже поставить видеокамеру у нас дома, вы все увидите».
«Дело не в камерах, – сказал молодой жандарм, выставив указательный палец. – Дело в поступивших жалобах. Воспитатель и юстиция не будут писать просто так. Короче говоря, господин Еримбет, вам лучше самому, по собственному желанию, написать заявление с просьбой принять моего трехлетнего ребенка в Общественный дом. Так будет лучше, и вы сможете видеть своего ребенка раз в неделю по шесть часов. Если вы этого не сделаете, то жандармерия, ювенальная юстиция и представители детского сада составят акт, подписанный всеми, на основании этого документа суд вынесет решение, и вы будете лишены родительских прав на ребенка. В итоге вы никогда не сможете увидеть своего ребенка, воспитывающегося в Общественном доме».
Еримбет не выдержал и встал:
«Как вы можете так уверенно говорить, что суд лишит меня родительских прав? Они не лишат».
«Садитесь, садитесь. Таков закон, господин Еримбет. В вашем случае это даже просто. Закон, я же сказал, на стороне ребенка. В кодексе «Родители и дети» есть несколько статей, по которым вас могут лишить родительских прав. Так и есть. У ребенка нет матери, и только по этой причине закон может забрать ребенка».
«Кто написал этот закон, кто его принял?» Еримбет, потеряв опору, сам не заметил, как опустился на стул.
«Парламент Корпорации. Поэтому права вашего ребенка защищены во всех отношениях», – сказал жандарм Султан, склонив голову.
Еримбет почувствовал, что у него пересохло во рту, но, разведя руками, быстро заговорил:
«Эй, ребята, вы бы сначала спросили у моего ребенка, с кем он хочет жить, моется ли он перед сном, готовит ли ему отец горячую еду, спросите у него все не спеша. Он уже все понимает, говорит как взрослый».
«Закон не спрашивает мнения ребенка, господин Еримбет, мнение ребенка до совершеннолетия не учитывается. Если не верите, прочитайте этот кодекс от корки до корки».
«Какой воспитатель из детского сада подал жалобу? Можно узнать его имя?»
«Покажем жалобу позже».
«Да ладно, воспитатели там знают, какой я человек. Я не пью, не курю, не веду разгульный образ жизни, не замешан ни в каких сомнительных делах, все знают. Вы тоже знаете, господин Ли».
«То, что вы говорите, – это разговоры из прошлого, господин Еримбет, – сказал жандарм Султан, вытаскивая сигарету из пачки, задувая ее и закладывая за правый угол рта. – Сейчас, я же сказал, закон строг, если одного из родителей нет в живых, или он долго болеет и прикован к постели, ювенальная юстиция может подать в суд на вашего ребенка в соответствии с законом, и по решению суда он будет передан в Общественный дом для воспитания. Вы подходите по всем параметрам. К тому же поступила жалоба. Мой вам совет: напишите заявление по собственному желанию о передаче вашего трехлетнего ребенка в Общественный дом. Взамен вы сможете видеть своего ребенка раз в неделю. Если же решение суда будет принято, вы сможете видеть его только раз в год. Подумайте».
«Думать нечего. Заявление писать не буду».
«Кроме того… кроме того, если ваш ребенок будет расти в Общественном доме, у него будет большое будущее. Дом воспитания берет на себя все расходы. Питание, одежда, четырехразовое питание, по желанию ребенка – различные спортивные секции, музыкальные, художественные кружки и так далее. Воспитывать будут сильные специалисты. Все учителя – лучшие. Все выпускники Общественного дома поступают в специализированные высшие школы. Корпорация выделяет большие средства лучшим ученикам для определения их будущего места в жизни. А какое будущее будет у ребенка, воспитанного вами? Скажите, нет же будущего!..»
«Будущее посмотрим. Но я не могу отдать воспитание своего ребенка Корпорации».
«Что плохого в Корпорации?»
«Ребенок, вышедший из Общественного дома, не будет моим ребенком, это понятно. Он выйдет сотрудником Корпорации. Всю жизнь проведет как раб Корпорации».
«Не говорите таких клеветнических слов. За такие слова вы будете отвечать перед законом».
Еримбет замолчал. Опустив взгляд, он погладил подбородок левой рукой.
«Как бы то ни было, я не отдам своего ребенка, – сказал он через некоторое время. – Ни добровольно, ни принудительно».
«Если закон заставит, куда вы денетесь, – сказал Ли с горькой улыбкой. – А если вы его не отдадите, что будет с этим ребенком, когда он вырастет? Не боитесь ли вы, что в наше время он будет жить на уровне ниже биоробота?»
Сердце Еримбета похолодело.
«То, что он будет всю жизнь безработным, – это одно. Он может остаться без пособия, которое Корпорация выделяет безработным, без медицинской помощи и помощи юридических органов. Короче говоря, он может стать человеком, малополезным для общества».
«Так что, общество – это только Корпорация?»
«Конечно. Вы, например, где работаете?»
«Я сижу дома и занимаюсь переводами. По заказу. Вы это хорошо знаете».
«Заказчики, которые дают вам эти переводы, тоже работают на Корпорацию, получают деньги от отделов Корпорации. В конечном итоге, Корпорация кормит всех вас».
«Если система такая, что мы можем сделать…»
«Вот, вот. Вы пришли к пониманию, господин Еримбет. Система такая. Поэтому мы должны ввести вашего ребенка в эту систему, думая о его будущем, иначе вы понимаете, что у этого ребенка не будет будущего. Если он не сможет представить свое будущее в юном возрасте, не сможет найти свое место в жизни, то потом он впадет в депрессию, проживет жизнь в тоске».
«Разве Корпорация определяет место человека в жизни?» – спросил Еримбет с сарказмом.
«Конечно. Когда он вырастет, он пополнит ряды тех, кто сидит без дела в резервациях, бездомных, без средств к существованию, чьи дни проходят в мечтах о еде на один раз. Вот так, господин Еримбет. Я желаю вам добра, чтобы будущее вашего сына было светлым».
«Нет. Как бы то ни было, я не могу смириться с этим насилием».
«Говорите осторожнее, господин. Кого вы называете насильником? Я объяснил вам требования закона. – Затем он пристально посмотрел на него своими серыми глазами. – Хорошо, – сказал он после паузы. – Я предупредил. Другого пути нет: либо вы сами подадите заявление, либо представители закона составят акт, и на его основании суд вынесет решение, после чего мы заберем ребенка у вас и передадим в Общественный дом для воспитания. Даю вам три дня на размышление. Всего доброго. Учтите одно: чтобы ваш ребенок не оказался на ступени ниже биоробота в будущей жизни. Ваше мнение, ваше сопротивление ничего не решают, вы должны это хорошо понимать».
***
Вечером того же дня Хауа, жена Еримбета, подошла к нему сзади, ее дыхание коснулось его уха, и, обняв его за плечи, сказала: «Ереке, у меня сегодня две новости для тебя: одна плохая, другая хорошая. С какой начать?»
«Это как в сказке, – улыбнулся Еримбет. – Конечно, всегда начинай с хорошей».
«Тогда… тогда скажу. Но ты, наверное, не поверишь».
«Почему? Разве я когда-нибудь не верил тебе?»
«Ты обрадуешься?»
«О, сначала скажи, дорогая».
«Я беременна, Ереке», – сказала Хауа, нажав кнопку на стене. Вспыхнул свет, залив потолок.
«Я не понял…»
«Ты все понимаешь, глава семьи. Я беременна».
«Да ладно, – Еримбет выпрямился и повернул шею, посмотрев на смуглое, красивое лицо своей жены. Неверие читалось в его глазах. – Где же те врачи, которые пятнадцать лет твердили: «Ты не сможешь забеременеть»?..»
«Ты же знаешь, Ереке, – сказала Хауа, присев на кресло напротив. – Я ведь немного поработала биохакером. Изучая новейшие достижения биотехнологии, работая в лаборатории с биотехнологами, я заметила особый метод и, с его помощью, создала лекарство, убедившись в его способности усиливать работу яичников… Разве не было моей мечтой всей жизни увидеть младенца? Я принимаю его уже шесть месяцев. Слава Богу, может, это лекарство помогло, сегодня я сделала снимок, и это правда».
«Сколько месяцев?» – спросил Еримбет, пристально глядя в черные, как черника, глаза Хауа.
«Два месяца».
«Вот это да, – Еримбет встал. – Эй, Хауа, эй, это действительно потрясающая новость. Неожиданно. Но… но пока не увижу своими глазами, не поверю, как…»
Хауа молча улыбнулась.
«Да, мне самой кажется, что я не до конца верю».
«Новость чудесная! – сказал Еримбет, потирая руки. – Тогда приготовь ужин», – сказал он, вспомнив свою старую привычку, когда при виде жены у него начинало болеть в желудке.
Через некоторое время Хауа приготовила что-то на дисплей-сковороде и поставила на стол.
«Ереке, ты так обрадовался, или задумался? Ты не спросил мою вторую новость?» – сказала Хауа, наливая горячий чай.
«Запах не тот, что раньше, но вкус необычный, – сказал Еримбет, попробовав кусок жареного мяса. – Что это за блюдо? Опять синтез?»
«Глава семьи, разве сейчас можно найти еду без синтеза?»
«Это не вредно, хоть?»
«Не вредно. Не брезгуй, дорогой, ешь. Где я тебе найду мясо бычка, как в старые времена? Ешь, что есть».
«Да, так что говори свою неприятную новость. Я весь внимание».
«Хотя… скажу позже, пусть еда переварится».
«Ну, хорошо».
«Посередине зимы стало жарко, 26 градусов, что же будет летом?» – сказала Хауа.
«Не говори».
Они поговорили о том, о сем, поужинали и вышли в парк, чтобы прогуляться.
Еримбет был в хорошем настроении.
«Ереке, ты же настоящий мужчина, – начала Хауа, когда они вышли на широкую, каменистую дорогу парка. – В молодости ты был сильным, умным, проницательным. Жизнь сжимала тебя с двух сторон, но ты, мой широкий, как лев, не унывал».
«Ой-ой-ой! Эй, дорогая, говори прямо», – рассмеялся Еримбет.
«В старые времена, во времена войн, наши предки говорили: «Жена – в пути, ребенок – на поясе». В те времена жизнь тоже не была легкой. Жизнь – это бесконечная борьба. Ты сам закончишься, твоя жизнь подойдет к концу, но если у тебя есть потомство, которое продолжит твой путь, сохранит твои традиции, то несгибаемая надежда не угаснет. Именно эта надежда ведет человечество вперед. Поэтому что такое сорок лет для мужчины? Не унывая, не уставая, веря в завтрашний день, нужно идти вперед. Ты, Ереке, был острым, смелым парнем еще до нашей встречи, тебя не так просто сломить».
«Ты увлеклась, жена. Говори уже, хоть и плохую новость», – сказал Еримбет, не останавливая шага, но чувство тревоги, появившееся откуда-то, пронзило его тело.
Хауа шла молча, затем не спеша ответила:
«Врачи поставили мне диагноз – лейкемия. Причем тяжелая форма. Я буду проходить лечение, но, кажется, недолго протяну».
«Что ты говоришь?! – Еримбет резко остановился. – Они там всегда так говорят, – добавил он тут же. – Нужно проверить в другом месте. Последний диагноз может оказаться другим».
Хауа взяла Еримбета под руку и, как бы приглашая идти, сделала шаг вперед.
«Прежде всего, они поставили мне условие. Современные аппараты могут вылечить лейкемию