Один немецкий философ считал миф сном, увиденным перед пробуждением. Другой мудрец оставил слова о том, что в мифе важен не его смысл, а его содержание. Вместе с тем, в обществе постоянно возникает вопрос: «Этот миф правдив, а тот ложен?». Следовательно, в определенной степени миф имеет точки соприкосновения с реальностью.
Возможно, личностями, ставшими мифом в казахском обществе, являются Алькей Маргулан или Бауыржан Момышулы. Помимо них, можно назвать еще ряд личностей, вокруг которых сформировались различные мифы. Непросты и известные «шестидесятники». Если сказать, что среди них самым выдающимся был Мухтар Магауин, вряд ли кто-то будет спорить.
Все началось с истории о том, что «Мухтар Магауин отодвинул историю жырау на три века назад». Затем история жырау отодвинулась на пять веков, а если добавить предыдущие и последующие периоды, то и на семь веков, а затем и в незапамятные времена. Это еще один пример того, что вся истинная реальность в жизни, в том числе и в жизни казахского народа, начинается с мифа.
Однако стержнем всей этой истории жырау стала книга Мухтара Магауина «Қобыз сарыны», увидевшая свет в 1968 году. Тем, кто не хотел этого признавать, сам писатель дал категоричный ответ: «Я открыл Шалкииза, Казтугана, Доспамбета, поэзию великих жырау периода Казахского ханства, теперь они должны быть известны под моим именем».
Так родился первый миф о Мухтаре Магауине. Он предстает перед нами как глашатай, вырвавшийся из среды жырау времен ханов. Неважно, сформировал ли этот миф народ или сам Магауин. Если вы выставите его на обсуждение анонимных комментаторов в интернете, найдутся те, кто поддержит обе стороны.
Наша первоочередная задача – раскрыть этот первый миф. Однажды я увидел семидесятилетнего Серика Негимова, который, переполненный радостью, спешил из архива. «Я нашел удивительное открытие, но страницы слиплись, никто до сих пор не открывал их», – сказал он. Ученый, весь в поту, дрожащий от волнения, не знал, кому рассказать о своей находке, как взволнованный молодой человек, еще не достигший должности!
Попробуйте представить себе, что это ощущение, которое кажется неожиданным на первый взгляд, испытал двадцатишестилетний или двадцатисемилетний юноша, копавшийся в архивах в 60-х годах. Теперь представьте себе состояние Магауина, когда он нашел стихотворение Шалкииза в старом сборнике – «На мгновение мне показалось, что я задыхаюсь». А теперь представьте, что с ним случилось, когда он случайно наткнулся на надпись «Казтуган Суйунишлы» – «Я вздрогнул, когда добрался до середины одной из старых страниц».
Так он вновь вернул к жизни двенадцать жырау. «Я определил начало и конец двенадцати великих личностей, отобранных долгими временами и бурными веками». Я тоже пересчитал по «Қобыз сарыны» и «Алдаспан», и их оказалось ровно двенадцать: Казтуган жырау Суйунишлы, Асан кайгы Сабит улы, Доспамбет жырау, Шалкииз жырау Тленши улы, Жиембет жырау Бортогаш улы, Маргаска жырау, Актамберды жырау Сары улы, Татыкара акын, Умбетей жырау Тлеу улы, Букар жырау Калкаман улы, Котеш акын, Шал акын Кулеке улы. Магауин, очистив от вековой пыли архивов бессмертное наследие этих жырау, вдохнул неугасимый дух в эпоху Казахского ханства.
С тех пор имя Мухтара Магауина стало объектом острых слов и значимых высказываний. Тогда ему было всего двадцать восемь лет. После этого, даже если бы он больше ничего не написал, не было бы сомнений, что он остался бы в истории. Даже если бы он умер в том возрасте, он, возможно, стал бы еще одной звездой, упавшей с казахского неба. Этот труд, высоко оцененный духовной средой, окончательно превратился в миф после выхода его романа-хамсы «Я» в возрасте пятидесяти восьми лет. Как?!.
Плач в «Қобыз сарыны» и скорбь в «Алдаспане» переворачивают небо. История выхода этих книг не менее трагична, чем этот плач и скорбь. Во-первых, весь Литературный институт не признает старую грамоту. Во-вторых, у участвовавших в обсуждении ученых было глубоко укоренившееся предубеждение к этой теме. В-третьих, жырау, происходившие из богачей и знати, которые возглавляли и руководили народом, высказывали свое мнение на собраниях, были совершенно не нужны власти бедняков. В-четвертых, бдительные партийные деятели, искавшие политические ошибки в старинных песнях, были не простыми людьми. Более того, каждый второй говорил: «Ты издал «Алдаспан!» – то есть, ты ненадежный, сомнительный человек».
Это первый миф. Вообще, для любого писателя нет большего счастья, чем запрет на его произведение. Но покажет ли время, стоит ли произведение этого или нет. В советское время среди книг, подвергшихся партийной критике, страницы которых были вырваны в типографии, а уцелевшие распространялись тайно, легенда об «Алдаспане» продержалась долго. Эта книга сделала совершенным как ее содержание, так и ее имя прославленным. Если бы он не отодвинул историю жырау на три века назад, кем бы стал Мухтар Магауин?
Оценка, которую он сам дал себе в состоянии сильного творческого подъема, очень сурова. «Если бы не было Шалкииза, Доспамбета, Казтугана, а затем Букара жырау, то и писателя по имени Мухтар Магауин, которого знал народ, не было бы, мы бы пополнили ряды диких писателей с ограниченным кругозором и узким взглядом». Читая это, кажется, что первый миф о нем рассеивается. Но легенда на этом не закончилась.
Ведь все идет по заранее продуманному плану. Здесь есть невероятные, неправдоподобные в жизни ситуации. Без плана невозможно достичь такого успеха, как у него. Интересен тот факт, что он еще в молодости, в двадцать лет, решил написать книгу по казахской истории. То, что он закончит аспирантуру в двадцать пять лет, сделает шаг к учености с монографией «Қобыз сарыны» в двадцать восемь лет, оставит науку в тридцать лет – все это было предусмотрено заранее.
Если вы мне не верите, прочитайте «Мен». По его словам, какой ученик осмелится смотреть поверх плеч своего учителя, «истинного фанатичного националиста, великого наставника Бейсембая Кенжебаева», получая от него задание. К тому же, он еще студент, едва достигший совершеннолетия. «После окончания университета я возьму тебя в аспирантуру, ты будешь исследовать литературу периода Казахского ханства, готовься», – сказал великий учитель. После этого, к предложению «Я подготовился, не только для будущих научных работ, но и для великого писательства», рука сама тянется поставить восклицательный знак.
Наличие такого плана в жизни писателя четко прописано в его автобиографическом романе-хамсе «Мен». Даже мысль о том, что «я могу умереть, не дожив до возраста старшего брата», не помешала его плану. «В то время мне было не больше двадцати восьми, двадцати девяти лет», – говорит он сам. Этот возраст совпадает с выходом «Қобыз сарыны». Вышеупомянутое «если бы он умер в том возрасте, он стал бы звездой, упавшей с казахского неба» – отсюда.
Однако у него был и «сорокалетний конкретный план» по достижению новой цели – «писательского труда». Почему бы не предположить, что «Аласапыран» был задуман еще в аспирантуре? Что бы там ни было, кто из пишущих поэтов и писателей заглядывал в свою ладонь, чтобы узнать, что ему суждено, сколько лет он проживет? «Линия жизни на моей ладони слишком коротка, она резко обрывается, укорачиваясь к основанию большого пальца», – говорит Мухтар Магауин. Он настолько верит в это, что «Теперь я думаю, возможно, данный мне вначале возраст – это тот, который я сам предполагал, двадцать восемь-двадцать девять лет», – говорит он снова.
Теперь посмотрите на это. По своему плану, он должен прожить еще пятьдесят лет, и для того, чтобы не потерпеть поражение в предстоящих трудных делах и тяжелой борьбе, его здоровье должно быть крепким.
Что для этого нужно сделать? Здесь звучат слова, которые казахская молодежь не учитывает ни вчера, ни сегодня, и которые должны служить уроком каждому. Двадцатиоднолетний студент четвертого курса университета, после того как однажды воспалился желудок, перешел на железную дисциплину: «Краткая судьба Султанмахмута, Шокана и других великих талантов хорошо известна – я стал очень бережно относиться к себе. Ел вовремя, вкусно, избирательно, питательно, дорогое. Утром натощак, вечером перед сном по две-три ложки чистого меда. Как бы я ни был занят, я сплю восемь-девять часов»…
После этого я пришел к мысли, что он заранее спланировал жить за границей в пожилом возрасте. Если он хотел быть похожим на Султанмахмута, который умер молодым, то он, похоже, хотел быть похожим на Мустафу Шокая, который провел свою жизнь в Европе с точки зрения одежды и поведения. Если внутренний мир человека отражается во внешнем облике, то вы можете поверить этому.
Он не хотел быть похожим на советского человека, который осудил его деда и отца, ни своим внутренним миром, ни внешним обликом. Этот его характер гармонично сочетается с первым мифом, отмеченным темами «отодвинул историю жырау периода Казахского ханства на три века назад», «заставил петь пять веков».
Писатель передает эту глубокую внутреннюю тайну в постмодернистской манере: «В нашем роду было расстреляно три человека, несколько граждан были оклеветаны, сколько душ стало шахидами в голодную tahun, все это с тех пор, как я себя помню, стоит в моем сознании, в моей груди, кто мог быть более скорбным, более печальным, более горестным, чем я», – говорит он. Он сопоставляет свою скорбь с народной скорбью, а народную скорбь – со своей. Не случайно конец его прозаического предложения похож на припев боевых песен.
Обычно первый миф создает сам человек. Все последующие мифы – второй, третий и далее – принадлежат народу. По мнению этого народа, его художественные произведения тоже должны столкнуться с каким-то противодействием. Его первый рассказ «Кешқұрым», написанный в двадцать четыре года, с трудом прошел в журнал «Жұлдыз», а затем его звезда зажглась только после получения премии всесоюзного журнала «Огонек». Однако мы видели и слышали, что другие его рассказы, повести, романы не подвергались серьезной критике. Тем не менее, сам писатель говорит, что он издал первые четыре-пять художественных книг, и ни одна из них не была рецензирована. Он пишет, что его произведение «Архив хикаясы» было намеренно исключено из сборника избранных рассказов казахских писателей, вышедшего на русском языке.
Если остановиться только на рассказе «Архив хикаясы», то мы сами являемся свидетелями того, что за ним последовала небольшая легенда. Среди ученых, погрузившихся с головой в архив, существует понятие «архивная болезнь». Годы, проведенные Магауином в архиве, тоже относятся к этому. Его мысли о подозрениях, что кто-то узнает о его открытии, о том, чтобы никому не говорить, какие рукописи где находятся, о том, чтобы не публиковать нигде, как бы ни хотелось высказаться, пока не придет срок, – все это тоже легенда. Невольно приходишь к выводу, что это собственная тема Мухтара Магауина.
Его встречи в архиве с «периодами, когда он не мог удержаться от чтения отдельных стихов Магжана», с «прекрасной книгой в зеленой обложке, от которой исходил очаровательный запах столетней старины», моменты тайного проникновения в хранилище старых и редких книг Республиканской библиотеки, куда даже запрещалось заглядывать, – все это события, которые не уступают сказкам. Это не сюжет рассказа, а события, произошедшие с самим Магауином.
Разговор с аксакалом Дыханом еще более удивителен. Он говорит: «Я вроде бы написал исследование о Букаре жырау до войны и сдал рукопись в архив, ищу ее». Тогда Мукан мгновенно отвечает: «Объем восемьдесят страниц, напечатано на латинской машинке, плохое, на пожелтевшей бумаге, с исправлениями, сделанными синими чернилами – так?» «Я не помню, как это было написано», – говорит аксакал Дыхан, не зная, верить ли этому чуду. Ведь прошло сорок лет, а Мукан видел эту рукопись двадцать три года назад. Если понадобится!
Рассказ «Архив хикаясы» похож на эти события, произошедшие с самим автором, даже если сказать, что они схожи по духу, есть достаточно доказательств. С точки зрения психологической борьбы между персонажами, он напоминает знаменитый «Этнографический рассказ» Габита Мусрепова. Сам Мухтар Магауин считает это произведение классическим рассказом. Такие произведения относятся к хрестоматийным творениям, отражающим отдельные периоды. Среди известных произведений, которые остаются в памяти читателя, эти два рассказа совершенно разные. Нет необходимости пересказывать сюжет «Архив хикаясы», его нужно прочувствовать.
Четвертый миф, придуманный народом о Мухтаре Магауине, – это история о «множестве его врагов». Я был поражен, читая его поздние, полные доброты воспоминания. Особенно меня тронуло эссе о Мукагали Макатаеве. Он написал об их человеческих отношениях с такой теплотой. Человек, не знавший его близко, мог бы подумать, что этот человек не похож сам на себя. Мне же Магауин представляется человеком, пропитанным тем самым «бродяжничеством», о котором он сам говорит, поэтому он стойкий ко всему, но при этом величественный, как народ, переехавший на летние пастбища, человек, в котором гармонично сочетаются изобилие и праздник.
Однажды я встретил его в толпе. В фойе Театра оперы и балета, перед лестницей, ведущей к гардеробу. Он стоял там с женой, оба в верхней одежде. Хотя здесь были все наши коллеги, он улыбнулся с теплотой, как будто встретил знакомого в незнакомой обстановке. Думаю, в то время еще не было мобильных телефонов, позволяющих фотографировать везде. В конце концов, появился фотограф, и мы втроем с женой встали рядом и сфотографировались. Фотография у меня до сих пор есть, и на ней изображен не тот человек, который готов включить в свой круг кого угодно, будь то ребенок или малыш.
Что бы там ни говорили, сердце этого человека все же мягкое. Он может быть холодным, как лед, и таять, как снег. По сравнению с Мухтаром Магауином, у Шерхана Муртазы более суровое выражение лица. Некоторые думают, что Шерхан Муртаза и он не уважают друг друга. Кто-то хочет этим воспользоваться. «Ох, если бы они схватились, это было бы великое сражение». Как было на самом деле?
Магауин в своих воспоминаниях пишет: «Одна газета опубликовала обо мне хорошую статью, такую статью невозможно было бы опубликовать без поддержки главного редактора Шерхана Муртазы». Если этого мало: «Вышла «Қобыз сарыны». Ее хвалят. В «Қазақ әдебиеті» выступил Маргулан. В других изданиях – Рахманкул Бердибаев и другие интеллигентные, образованные люди. «Лениншіл жас» (главный редактор – Шерхан Муртазаев), на которую я обижался, опередила всех и опубликовала прекрасную статью моего дорогого брата Буркита Искакова под названием «Открытие молодого ученого», с моей фотографией, что было беспрецедентным случаем». Если Шерхан Муртаза не уважал Мухтара Магауина, пошел бы он на такой шаг? Если бы Мухтар Магауин не уважал Шерхана Муртазу, написал бы он такие воспоминания через сорок лет?
Четвертый миф о Магауине – это самоотверженная жизнь, посвященная творческой конкуренции, ученость, накопленная в архивах, неприступность, не допускающая игры и смеха, зрелая благородность, аристократизм, не допускающий пыли. «Я пил молодой кумыс в течение двух недель. Спал по десять-двенадцать часов в сутки», – сказал он перед началом большой работы. «Я полностью изучу пятьсот книг, изданных до революции, и тысячу восемьсот рукописей, собранных с тех пор», – сказал он, когда начал заниматься наукой. «Все равно мне не хватит, все равно я напишу больше», – сказал он, когда ушел из науки и занялся писательством.
Такой писатель, для которого обычай мусульманина начинать дело с «Бисмилла» стал ритуалом, встречается редко. То, что он готовится к каждой своей книге, как к скачкам на аламанских бегах, само по себе является историей. Он готовится к каждой книге, как к хаджу, потому что книга, которую он пишет, не для развлечения и не для славы. Если бы это было не так, то, не говоря уже о «Қобыз сарыны» и «Алдаспан», откуда бы взялся такой величественный роман, как «Аласапыран», другое дело – напряженное произведение «Шақан Шері», и вряд ли был бы написан четырехтомный назидательный труд «Чингисхан». Следовательно, четвертый миф, упомянутый выше, тоже возник не на пустом месте, если сказать, что он порожден уникальным и жизненным ритуалом его труда ради нации, мы не ошибемся.
Этим самоотверженным трудом он четко и твердо определил место писателя в нашем обществе.
Пятый миф – «что бы ты ему ни сказал, ему не понравится». Зная это, его коллеги боятся его хвалить. Я тоже задумался над этим. Меня удивили его теплые слова о Бекежане Тилегенове. Кроме Магауина, я ни от кого не слышал, что есть такой великий писатель, как Бекежан Тилегенов. Оказалось, что Бекежан Тилегенов в своей книге «Тайна замкнутой жизни» подробно описал, как, работая в Центральном комитете, он столкнулся с несправедливостью по отношению к Мухтару Магауину. Он подробно описал, как они разоблачали «панисламистские, националистические, ретроградные» идеи в сборнике «Алдаспан», как будто это делали не они сами, а другие. На собрании Союза писателей я, еще совсем молодым, услышал своими ушами, и теперь, видя своими глазами, не могу не удивляться.
Я хочу сказать, что Магауину не то чтобы не нравится похвала, ему не нравится, когда не говорят правду. Он очень внимательно относится к жизни, обществу, окружающему миру, вот и все. Те, кто столкнулся с тем, что «я не смог похвалить его на должном уровне», если бы они исправили свои слова на «я не смог сказать правду на уровне Мукана», было бы очень хорошо. Иначе я тоже знаю, что слова «Мукану ничего не нравится, как бы ты его ни хвалил» – пустые, и если кто-то спросит, я, возможно, расскажу ему наедине.
А шестой миф связан с именем Мухтара Магауина, то есть с его именем и фамилией. «У тебя большое имя», – сказал ему Габит Мусрепов при первой встрече. Глубокий человек с тысячей тайн, он, вероятно, имел в виду не только Мухтара Ауэзова, но и Магауию, сына Абая, и через него – землю Абая. На самом деле, имя Магауия кажется обладающим какой-то таинственной магией. Изначально он представлялся как юноша, рано ушедший из жизни, но потом, познакомившись ближе с его биографией, мы тоже узнали немало тайн. В жизни человека не последнюю роль играет имя, данное ему при рождении. Тот факт, что предки нашего героя были проницательными, образованными и мудрыми людьми, также многое говорит.
Но что вы видите здесь, в имени и фамилии Мухтара Магауина, как миф? Я сказал это потому, что сам писатель говорит: «Я один несу дух одного рода». Он приписывает свою единственную судьбу всему казахскому народу. Ведь именно одиночки, пережившие резню белых и красных, два голода, последовавшие за этим, и сталинские репрессии после этого, продолжили род казахской знати. Один из них, Мухтар Магауин, чьи многочисленные награды можно не перечислять, сегодня, живя в Америке, отмечает свое восьмидесятилетие.
Седьмой миф, связанный со священным для казахов числом, возник отсюда. Одни говорят, что он «обиделся и уехал», другие – «уехал к детям». Отсюда возник еще один миф: «ойбай, это то», «ойбай, это другое». Нельзя отрицать все это полностью. Однако, кажется, на этот самый вопрос Мухтар Магауин уже давно дал ответ. «Мы не диссиденты – есть надежда и на будущее», – сказал писатель в одном из своих высказываний, касающихся репрессий в советское время. Почему бы нам не скрыть тот факт, что здесь кроется суть слова, которое нам так трудно принять.
Таким образом, писатель, который когда-то думал, что ему не больше двадцати семи, двадцати восьми лет, с большим творческим рвением шагнул к восьмидесятилетию. У меня есть своя философия: «Человек, много работающий умом, живет долго». Если пятивековая история жырау помогла Мухтару ага пережить рубеж тридцати лет, то, возможно, сегодня его четырехтомный исторический роман «Чингисхан» помог ему достичь восьмидесяти лет.
Независимо от того, создал ли он сам миф или его создали другие, кто может стать мифом при жизни? Иногда, даже если правда забывается, миф не забывается. Мухтар Магауин – личность, ставшая в определенной степени мифом, и его скандально известный «Мен» – тоже миф. Только Аллах знает, сколько времени наше общество будет жить этим мифом.
Жусупбек КОРГАСБЕК,
«Egemen Qazaqstan»