Манифест против неоколониализма

Словно сказка, что соперничает с прошедшим днем,

О, мир, каким был Алаш в те дни?!

Магжан

«Табалдырық» — это великое произведение, которое дало теоретическую основу национальному художественному мышлению и вывело его на новое качество и уровень в исторических условиях, сложившихся после очередного поражения казахского национально-освободительного движения (1916-1919 гг.). В казахской литературе ни до, ни после не было такого программного заявления, предложенного в качестве общего принципа национального художественного мышления. Новизна «Табалдырыка», его неповторимая уникальность и ценность как литературного наследия проистекают именно из этого аспекта. «Табалдырық» — это кредо, вера его великого творца. Это не документ преходящего содержания, рожденный в период сложных перемен, это источник силы, который и сегодня актуален и способен придать новый импульс душе национальной жизни. Поэт Магжан говорит, что написал его в 1924 году как программу, идейную установку создаваемой им организации «Алка».

1924-1925 годы — это время, когда Магжан Бекенулы учился на последнем курсе Института художественной литературы в Москве. Это был период, когда поэт, пусть и недолго, получал образование и осмысливал свои идеи в творческой среде столицы империи Советов. К этому времени он уже автор нескольких сборников. Самое главное, поэт только что активно участвовал вместе с национальной интеллигенцией в борьбе за свободу, но, не добившись своего, потерпев поражение, своими глазами увидел это, был сломлен и пережил глубокое духовное потрясение, и только начинал выходить из этого тупика.

Здесь стоит остановиться на вопросе авторства «Табалдырыка», который когда-то вызвал дискуссию среди ученых. Существует мнение, что «Табалдырық» является коллективным произведением [1].

Признавая, что в науке возможны различные мнения по определенному вопросу, тем не менее, следует сразу заявить, что у такого вывода относительно авторства «Табалдырыка» нет оснований. Дело в следующем. Во-первых, «Табалдырық» — это мировоззренческая позиция в творчестве. А выражение позиции на таком уровне, конечно, требует большой теоретической подготовки, огромных способностей. В казахском художественном мышлении того времени было не так много творцов, способных осмыслить такую общую позицию на должном уровне. Ахмет Байтурсынулы, Жусупбек Аймауытулы, Мухтар Ауэзов, Илияс Жансугиров, Бейимбет Майлин… Никто из них не заявлял об участии в написании «Табалдырыка». Да, действительно, Ж. Аймауытулы и М. Ауэзов упоминали, что получали текст по почте и отвечали автору письменно. Также нет фактов, свидетельствующих о том, что со стороны лидеров движения за свободу поступал заказ конкретному творцу на выражение общей позиции.

Поэтому есть достаточные основания полагать, что «Табалдырық» — произведение, вышедшее из-под пера поэта Магжана, прошедшего теоретическую подготовку в Институте художественной литературы в Москве, хорошо осведомленного о различных литературных течениях [2] в столице империи, и, кроме того, глубоко освоившего разницу между европейской, русской литературой и казахским художественным мышлением.

Теперь остановимся на фактах, которые могут служить доказательством этого вывода. По мнению профессора Дыхана Камзабекулы, название документа не «Табалдырық», а «Алка», а под «Табалдырыком» авторы называли только вводную часть программы. Такое мнение ученого можно понять в определенной степени, поскольку ему не были известны другие документальные факты по теме.

Поэт Магжан, будучи арестованным в последний раз 30 декабря 1937 года, в своем ответе следователю 6 января 1938 года излагает следующее обстоятельство, касающееся рассматриваемой темы: «Я задумал организовать литературный кружок под названием «Алка» в 1925 году, когда был в Москве. Программу «Алка» написал я, при ближайшем участии студентов ГИЖ* Жакена Сарсембина и Амангали Сегизбаева. На следующий год Илияс Жансугиров, приехавший учиться в ГИЖ, внес в нее некоторые исправления» [3]. Из этого показания нетрудно понять, что автором идеи создания организации «Алка», а также разработчиком программы этой организации является поэт Магжан. Согласно документальным материалам, наблюдается, что Жакена Сарсембина, упомянутого выше, склонность преувеличивать свой вклад в подготовку «Табалдырыка». Его показания такого содержания, похоже, в определенной степени послужили основой для мнения о том, что «Табалдырық» является общим произведением авторской группы. Утверждение профессора Ш. Елеукенова о том, что московские студенты не смогли подняться до уровня написания такого произведения, как «Табалдырық», является обоснованным. В дополнение к этому, мы можем сказать, что Ж. Сарсембин в анкете, заполненной перед следствием, указал уровень своего образования как «низшее» (начальное). В связи с этим, из показаний Жусупбека Аймауытова следователю от 24 июня 1929 года мы читаем следующие строки: «С платформой «Алка» я впервые познакомился в начале 1925 года в городе Оренбурге при следующих обстоятельствах: Я служил в редакции «Ак жол» в Ташкенте, ушел в отпуск и поехал в город Оренбург. Именно в этой поездке я встретил в редакции Сарсембина, и он сказал, что у него есть ко мне дело… На следующий день, или, возможно, в тот же день, за обедом мы встретились в доме Алдонгарова, где были Сарсембин, Алдонгаров, если не ошибаюсь, Сегизбаев и другие лица, чьи имена мне неизвестны. Я помню, что это были студенты из Костаная. Сарсембин начал читать платформу «Алка», сказав, что ее подготовили московские студенты с участием Жумабаева. Позже, через переписку с Жумабаевым, я выяснил, что автором платформы является сам Жумабаев. Документ был написан почерком Жумабаева. Участвовали ли в его написании Алихан Букейханов и Ахмет Байтурсынов, я не знаю, Сарсембин тоже ничего об этом не говорил. Он сказал, что читал платформу Байтурсынову, но я не знаю, какое мнение высказал Байтурсынов» [4].

Кроме того, сам Ж. Сарсембин не отрицает, что название программы — «Табалдырық», а ее автором является поэт Магжан. В своих показаниях следователю от 5 мая 1929 года он дает следующие показания о встрече с поэтом после собрания по обсуждению сборника Магжана Жумабаева «Стихи», которое состоялось в декабре 1924 года в Казахском представительстве (Казпредставительство) в Москве: «Моя встреча с Жумабаевым состоялась вечером в день собрания. Он жил в бывшем здании представительства Туркреспублики. Магжан подробно расспрашивал меня о собрании по обсуждению его произведений, а затем сказал, что у него есть написанное произведение, которое необходимо распространить. Это произведение оказалось литературной платформой под названием «Табалдырық» [5].

Можно привести и другие факты, свидетельствующие о том, что «Табалдырық» вышел из-под пера поэта Магжана. Однако, мы считаем, что показания поэта следующего содержания внесут окончательную ясность в этот вопрос. В своем ответе от 14 июля 1929 года он пишет: «Будучи в Москве, я ознакомился с трудами Плеханова, Луначарского и других авторов, углубленно занимался некоторыми предметами, затем написал критическую программную статью о направлении литературы под названием «Алка» и ознакомил с ней Жакена Сарсембина и Амангали Сегизбаева. …. Программу «Алка» я, Жумабаев, написал лично сам. Зимой 1924 года, обсудив ее несколько раз с Сарсембиным и Сегизбаевым, я внес изменения и исправления» [6].

Итак, из приведенных документальных фактов можно в достаточной степени убедиться в том, что название программы — «Табалдырық», а ее автором является Магжан Бекенулы.

В вышеупомянутых показаниях Ж. Сарсембина четко передано, что «Табалдырық» — это название программы, а «Алка» — это писательская организация, которая должна была быть создана на основе этой программы. Например, он говорит, что на собрании, проведенном вместе с Ж. Аймауытовым, сначала было объявлено о платформе «Табалдырық», а затем уже перешли к обсуждению создания организации «Алка» [7].

В связи с показаниями Ж. Сарсембина следует учесть следующее обстоятельство. Во-первых, знаменитый Саенко выполнял обязанности главного следователя в первом этапе судебных процессов над группой Алаш (1928-1930 гг.), проходивших сначала в Алматы, а затем в Бутырской тюрьме в Москве. Да, Саенко, собрав богатый опыт в судебных процессах над «врагами народа» в Украине, был специально направлен сюда, чтобы продолжить эту «почетную» обязанность в борьбе с «казахскими националистами», помощник начальника Восточного отдела ОГПУ. Саенко вместе с Альшанским (заместителем начальника ОГПУ в республике) и Петровым (начальником Восточного отдела ОГПУ) сыграл активную роль в следственной работе над Д. Адиловым, Х. Габбасовым, А. Байтурсыновым, Ж. Аймауытовым, М. Дулатовым, А. Байдльдиным и другими в ходе двух судебных процессов над деятелями Алаш в 1928-1932 гг. То, что Саенко, опытный следователь, получивший специальное задание, так глубоко вник в «Табалдырық» М. Жумабаева и пытался получить объяснения от лиц, которые могли иметь отношение к программе, и рассматривать этот факт в более широком и скрытом контексте, конечно, не случайно.

Саенко нужен был вывод о том, что «казахские националисты создали контрреволюционную подпольную организацию против советской власти, и эта организация имела такую позицию, как «Табалдырық»». А «Табалдырық», написанный с пассионарной позицией и на высоком теоретическом уровне, и организация «Алка», которая должна была быть создана на его основе, были для таких, как Саенко, невосполнимой «добычей». Поэтому он получил специальные объяснения от А. Байтурсынова, Ж. Аймауытова (дважды), М. Ауэзова, А. Байтасова, А. Байдльдина, Ж. Тлеулина и других заключенных Алаш по поводу «Алка». Подробные показания по «Табалдырыку» дал и Ж. Сарсембин. В показаниях Ж. Сарсембина, привлеченного в качестве свидетеля по следственному делу, прослеживается давление, оказанное на него следователем Саенко. Возможно, заключенный был вынужден поддаться удобству следователя, ищущего «беду», и допустил путаницу. Например, есть расхождение в показаниях Ж. Аймауытова и Ж. Сарсембина относительно состава лиц, собравшихся на небольшом собрании в квартире Алдонгарова. Состав, названный Ж. Сарсембиным, слишком обширен. Упоминается присутствие А. Байтурсынова среди собравшихся. А Акаң указывает, что никогда не был в доме Алдонгарова. В данном случае состав, названный Ж. Аймауытовым, кажется нам ближе к исторической правде.

Таким образом, «Табалдырық» был написан в конце 1924 — начале 1925 года. Очевидно, что на написание этого программного документа повлияло столкновение различных течений и теоретических позиций, сложившихся среди московской писательской общественности того времени. Когда собравшиеся на встрече в доме Алдонгарова спросили Сарсембина о существовании организации типа «Алка», он ответил, что «среди московских писателей существует организация, близкая к ней идейно», то есть ее можно создать среди казахских писателей [9]. Со своей стороны, М. Жумабаев, будучи в Москве, установил контакты с русскими писателями, такими как Вс. Иванов, Первухин и Л. Сейфуллина, «но эти контакты не выходили за рамки деловых отношений» [10].

Есть еще один вопрос, на котором стоит остановиться. Исследователи истории литературы связывают идею М. Жумабаева о создании организации «Алка» с КазАПП (Казахская ассоциация пролетарских писателей), то есть склонны к выводу, что писатели, придерживающиеся позиции Алаш, во главе с М. Жумабаевым, стремились создать организацию как альтернативу КазАПП. В известных нам исторических документах нет фактов, которые могли бы послужить основой для такого мнения. Наоборот, распространение рукописи «Табалдырыка» ускорило принятие властями решения о создании КазАПП.

Как было сказано выше, М. Жумабаев подготовил «Табалдырык» в начале 1925 года, то есть в январе. Об этом говорят Ж. Сарсембин и Ж. Аймауытов в своих показаниях [11]. С. Муканов в своей автобиографической повести «Годы взросления» приводит следующие факты: решение власти о создании КазАПП было опубликовано в печати в июле 1925 года, но создание этой писательской организации было реализовано только в октябре следующего, 1926 года: «Платформа КазАПП, порученная мне, была написана и утверждена на общем собрании трудящихся писателей 4 октября 1926 года. С этого дня КазАПП действовала в направлении этой платформы». Писатель приводит текст платформы, написанной им по партийному заданию, «родившейся в определенный период казахской советской литературы», в полном объеме с намерением, что она будет полезной «в понимании исторической действительности эпохи» [12].

Нетрудно понять из показаний писателя, стоявшего у истоков создания КазАПП и написавшего его платформу, что организация была создана осенью 1926 года. Для того, кто ознакомился с платформой, становятся очевидными цели, которые преследовала вновь созданная писательская организация в своей деятельности. То есть, «казахские баи не получили такого удара Октября, как русские баи. В ауле все еще есть представители баев — влияние Алашорды». В таких условиях «казахские пролетарские, бедняцкие писатели должны помогать партии в воспитании сознания всех казахских трудящихся, в ведении трудящихся масс к социалистической эпохе, в борьбе с мнениями, противоречащими целям трудящегося класса» [13].

Это было принятие вновь созданным Союзом писателей курса «Малого Октября», предложенного Ф. Голощекиным. Ф. Голощекин в своем отчетном докладе на 5-й Областной партийной конференции, состоявшейся в Кызылорде в декабре 1925 года, отмечал: «В ауле нет настоящей советской власти, есть власть баев, власть родов…» [14]. Позже он повторил этот вывод в письме И. Сталину: «…революция не затронула дореволюционные отношения в ауле, оставив экономическую и политическую власть сильных родов и баев без изменений» [15].

То есть, основной задачей вновь созданного Союза казахских пролетарских и бедняцких писателей было стать «инструментом принуждения в духовной сфере тоталитаризма», как точно отметил Д. Камзабекулы [16].

Итак, чего добивался автор «Табалдырыка», какие цели ставил перед собой? Здесь, конечно, можно перечислить многое в качестве целей программы, но в этом нет необходимости. По нашему мнению, это задача литературоведения. Поэтому мы остановимся на «Табалдырыке» только как на историческом документе, свидетельстве определенного исторического периода. С этой точки зрения, цель, поставленная автором «Табалдырыка», в условиях тоталитарной идеологии, стремящейся к установлению своего господства в масштабах союза, была теоретически важной проблемой для казахских писателей, во-первых, определить особенности казахского общества, стоящего перед сложными социальными и культурными реформами, по сравнению с русским обществом, и, соответственно, во-вторых, определить творческую позицию национальных писателей. Решение такой задачи на определенном уровне было равносильно большому испытанию для всей национальной культуры, ее интеллигенции. А то, что поэт Магжан, признанный ведущей фигурой в творчестве того времени, выдвинул свою позицию и предложил такую программу, как «Табалдырық», было совершенно естественным явлением для общества, стоящего на пути цивилизации.

Восстание 1916 года, призыв казахской молодежи на трудовой фронт, последовавшая за этим революционная смута 1917 года, обретение казахским национально-освободительным движением нового, целенаправленного характера, соответствующего времени — в период таких сложных изменений в жизни нации, способность уловить и выразить скорбное настроение народа, ищущего ответы на различные вопросы, заданные временем, и даже радоваться и печалиться вместе с народом — это свойство, присущее поэзии Магжана. А основной стержень творчества Магжана, определяющий его сущность и бытие, его таинственная и глубокая тайна — это идея свободы. Магжан — певец свободы. Свобода личности, всего общества — это фундаментальная тема поэзии Магжана. Магжан — поэт своего времени. Поэтому для него общество — не просто абстракция, это казахский народ, стремящийся к свободе, к равенству. То есть, он — поэт эпохи национально-освободительного движения, певец национально-освободительной борьбы. В этом и заключается особенность творчества поэта Магжана.

Поэтому именно поэт Магжан, глубоко осмыслив поражение движения Алаш после революционных изменений 1917 года, беспомощное положение казахской нации через свое творчество, точно запечатлел особенность этого исторического периода в жизни нации в языке поэзии. Для чуткого поэта жизнь в этот исторический период (примерно 1919-1924 гг.) равносильна «тюрьме», потому что душа поэта, стремясь к луне (то есть к свободе — авт.), но не сумев ее достичь, подобна ребенку с раненым сердцем.

В книге «Алаш ақиықтары» («Исполины Алаша»), составленной и предваренной вступительным словом Т. Журтбая, приводится письмо поэта Магжана, написанное ему в мае 1924 года в Москве Ж. Аймауытовым и М. Жолдыбаевым. Авторы письма отмечают, что только поэт Магжан способен «создать свой собственный стиль» в казахской литературе, что «после серой луны обязательно наступит солнечный день», что «солнце не может быть вечно скрыто облаками», и призывают его «прекратить унывать, изнемогать, насиловать себя» и перейти в состояние поэта, стремящегося к новым желаниям, новым мечтам, то есть к новой созидательной жизни [17].

Заметно, что поэт Магжан получал письма такого содержания и от других представителей национальной интеллигенции, а от некоторых слышал это мнение устно. А «Табалдырық» был ответом поэта на высказанные пожелания. Программный, концептуальный характер и содержание документа также были связаны с изменением в мировоззрении поэта. Поэт, как истинный талант, открыто противостоял деспотичной власти и ее идеологии, посягавшим на его творческую свободу, призывал их считаться с его взглядами и позицией.

В этом отношении, если соцреализм является методом, навязанным казахскому писателю извне как творческая позиция, то «Табалдырық», в свою очередь, является инструментом познания, методом исследования, берущим начало из внутренних особенностей развития казахского общества и отвечающим его внутренним естественным желаниям и потребностям.

Поэт Магжан — диалектик. Он не отрицает влияния европейской, русской жизни на казахское общество, но и не переоценивает его. Россия начала XX века — государство-колонизатор для казахского общества. В этом отношении она лишь продолжает дело европейских государств, стремившихся подчинить себе отсталые в экономическом развитии страны других континентов как источник сырья и рынок сбыта своих товаров. Вместе с тем, по мнению поэта Магжана, «одной из особенностей европейского колониализма является то, что он «превращает раба в героя, обрекая его на смерть», тем самым заставляя его полюбить жизнь, то есть «пробуждает национальное чувство угнетенного народа», «народ, потерявший силы от ударов, начинает приходить в себя». В этом отношении события 1905 года стали моментом начала нового качественного этапа для национальной литературы, появились такие произведения, как «Оян, қазақ!» («Пробудись, казах!»), «Қырық мысал» («Сорок басен»).

В связи с этим существует закономерность, присущая любому обществу. «Пробуждающийся народ вспомнит свое прошлое, когда он был народом». А в такой исторический период единственной задачей литературы является «напомнить пробуждающемуся народу о его прошлом, когда он был народом». Такие действия совершаются не для восстановления прошлого общества, с его несправедливыми общественными отношениями. Воспевание светлых страниц прошлого и ярких личностей необходимо для формирования у народа уважения к своим ценностям, для зарождения веры в свои возможности как народа. Казахская литература только начинала выполнять эту естественную задачу, как тут вмешалась «великая революция». А эта революция — не самобытное явление, порожденное историей казахов, выросшее из их жизни, а чуждое явление, порожденное европейской историей и навязанное извне через русскую действительность. Это один из смелых и обоснованных выводов, сделанных поэтом Магжаном.

Точно так же установившаяся недавно власть призывает казахскую литературу (и не только литературу! — авт.) отказаться от инвентаризации национальных ценностей и перейти к новой позиции, то есть только к учету и защите интересов трудящихся масс. То есть, отказаться от естественного националистического взгляда, присущего обществу в колониальной зависимости, и перейти к большевистско-интернационалистскому, «примитивному» (А. Байтурсынулы) взгляду, ведущему к разделению нации, не сумевшей достичь единства. В понимании Магжана это равносильно требованию играть не на всех струнах домбры, а только на одной. А игра на одной струне не создает глубоко осмысленной мелодии. Это означает ограничение и сужение сферы искусства, которое только стремится нарисовать полноценную картину национальной жизни. Противопоставление одной грани национальной жизни другим ее граням и сторонам равносильно сужению дыхания искусства. Европейская литература имеет богатый опыт освоения жизни во всех ее аспектах, то есть это ее огромное богатство. «Жизнь Европы, ее просторы, грани, южные и северные стороны отразились в ее литературе. Глубокие чувства европейского человека, возвышенные мечты воплотились в прекрасных образах литературных гигантов и были представлены всему человечеству. Черный и хан, богатый и бедный, мудрец и невежда, мужчина и женщина, любящий Бога и любящий родину, любящий женщину, националист и интернационалист, живущий сегодняшним днем и живущий будущим, собственник и чужой, все они были изображены как с хорошей, так и с плохой стороны». Это огромное духовное достояние, богатство европейского народа (в том числе и простого народа), передаваемое из поколения в поколение. Это прекрасный пример, образец для человечества, для каждого народа в осмыслении и переработке своей жизни. То есть, для любого народа, осмысливающего и перерабатывающего свой пройденный путь, свою жизнь, это общий путь, общий опыт, другого пути нет.

Точно так же и казахский народ имел и имеет «солнечные и мрачные периоды». У казахов был и есть свой собственный взгляд на природу, жизнь, быт, своя философия, глубокое чувство. Обо всем этом еще не написано достаточно. Следовательно, в понимании поэта Магжана, «хан, управлявший своим народом, батыр, защищавший общество, би, бывший защитником своего общества, раб времен хана, холоп времен торе, бедняк времен бая, женщина, бывшая спутницей воина-батыра, наш прошедший сказочный день, наш сказочный день» — почему все это не должно стать темой литературы? То есть, ограничивать искусство, которое только начало стремиться к освоению своей жизни, определенной темой — несправедливо. Чем богаче и плодоноснее древо жизни, тем разнообразнее и многограннее должны быть нарисованные картины, сыгранные мелодии национального искусства. Без развития в этом направлении «казахская литература не сможет стать глубокой литературой. Без этого она не станет нашей литературой».

Это было размышление поэта Магжана, написавшего «Табалдырық» и представившего его казахским писателям, глубоко проникшего в жизнь нации, ее пройденный путь, и, соответственно, принятая им позиция. Вместе с тем, появление такого произведения свидетельствовало о том, что национальная общественная мысль и литература, заложенные великими творцами, такими как Абу Насыр аль-Фараби и Юсуф Хас Хаджиб Баласагун, находятся на своем естественном пути, и что существуют такие гиганты, как Магжан, способные защитить ее ключевые идеи и высокие цели в различные бурные периоды жизни.

В первой четверти прошедшего двадцатого века казахский народ, вставший на путь борьбы за национальное освобождение, пережил удивительный момент стремления в будущее через переоценку своей общественной жизни благодаря деятельности национальной интеллигенции. Ренессансные личности, выражавшие этот глубокий внутренний запрос национальной жизни, также выступили как целое поколение. Тем самым была создана возможность сохранить жизнь нации и ее будущее от угрожающей извне опасности. К сожалению, этот начавшийся процесс, в результате очередного жестокого внешнего вмешательства, не смог пройти положенные стадии развития и изменения в своем естественном русле, и был задушен в зародыше, под натиском силы великодержавного насилия. Таким образом, редкий момент национального возрождения, подобный извержению вулкана, даруемый Всемогущим Творцом, был задушен в колыбели. Программный манифест поэта Магжана под названием «Табалдырық» стал конкретным проявлением сопротивления национального духа идеологической оккупации в этот момент, вспышкой молнии. Это было одно из вершинных достижений его великого таланта, творческого вдохновения.

Итак, вернемся к обстоятельствам, побудившим поэта Магжана написать «Табалдырық». В вышеупомянутых показаниях Ж. Сарсембина (5 мая 1929 г.) говорится, что после вечера, посвященного обсуждению сборника Магжана Жумабаева «Стихи», проведенного казахскими студентами в Москве в декабре 1924 года, на встрече с самим поэтом Магжан показал ему несколько писем от писателей националистического толка, в которых авторы писем предлагали создать организацию типа «Алка» и подготовить ее платформу. Среди тех, кто сделал предложение через письмо, были М. Ауэзов из Ленинграда, Ж. Аймауытов из Оренбурга, Х. Досмухамедов, К. Кеменгеров, А. Байтасов и М. Есболов из Ташкента. Ташкентская группа, похоже, написала не одно, а два письма с таким предложением. Также письма такого содержания пришли от С. Донентаева, Х. Габбасова и М. Турганбаева из Семипалатинска, Алдонгарова и Е. Омарова из Оренбурга, Ж. Тлеулина и Г. Кемелева из Петропавловска, Хайретдина Болганбаева из Акмолы. К сожалению, судьба не предоставила нам возможности ввести эти письма в научный оборот.

Если принять этот факт как истину, то можно предположить, что Магжан приступил к написанию «Табалдырыка» после обмена мнениями с вышеупомянутыми лицами и получения их поддержки в связи с созданием организации «Алка». Другими словами, поэт Магжан, посоветовавшись с единомышленниками по переписке и получив их поддержку, приступил к подготовке «Табалдырыка» в 1924 году и завершил ее в следующем, 1925 году.

Далее оставалось размножить готовый текст платформы путем ручного копирования и разослать по вышеуказанным адресам. Привлечение Жакена Сарсембина к этой работе произошло именно в этот период, то есть на этапе копирования платформы и рассылки по соответствующим адресам. Ж. Сарсембин указывает: «Прочитав письмо, Жумабаев сказал, что платформу необходимо размножить для рассылки по почте указанным лицам. Для этой цели он предложил мне скопировать платформу. Мы, Жумабаев, его брат и я, подготовили 17 экземпляров текста за одну неделю, один экземпляр я оставил себе» [18].

Этим фактам, изложенным в показаниях Ж. Сарсембина, можно верить. Ведь найти пишущую машинку с казахским алфавитом в Москве было непросто, да и в случае ее наличия, размножение текста такого документа, как «Табалдырық», было небезопасным. Поэтому то, что текст платформы был скопирован вручную, и то, что Ж. Сарсембин был одним из трех человек, участвовавших в этом деле, является правдой. А третий человек, названный братом Магжана, в этих показаниях не упомянут. В собственноручно написанных показаниях (6 января 1938 г.) он называет Амангали Сегизбаева в качестве московского студента, участвовавшего в копировании текста. То есть, поэт Магжан ограничивает круг лиц, участвовавших в подготовке платформы (чтение, исправление и копирование), студентами Государственного института журналистики в Москве Сарсембиным и Сегизбаевым, а также Илиясом Жансугировым, приехавшим в этот институт в качестве слушателя. А Сарсембин, называя А. Сегизбаева братом Магжана, вероятно, имел в виду его.

Вместе с тем, исследователи не могут обойти вниманием следующую особенность следственных материалов периода «Большого террора». Большинство следователей (здесь Дмитриенко и Саенко) проявляли стремление максимально расширить число лиц, которые могли быть причастны к делу. Тем самым они пытались представить любое дело как заговор организованной группы против советской власти, а себя — как «фигуру», разоблачившую эту организованную группу. В этом и заключается особенность советской репрессивной машины: человек, попавший в ее сети, оказывался беззащитным, а следователь, вел дело, всегда выступал в роли умной и находчивой фигуры, одерживающей победу. То же самое наблюдается и в отношении «Табалдырыка». Например, следующее обстоятельство, изложенное от имени поэта Магжана, является тому свидетельством: «Итак, программа «Алка», подготовленная мной с участием Сарсембина, Сегизбаева и Жансугирова, а также поддержанная Букейхановым и Байтурсыновым, была размножена путем ручного копирования и отправлена по почте по следующим адресам: М. Дулатову и Е. Омарову в Кызылорду, Ж. Тлеулину в Петропавловск и М. Ауэзову в Семипалатинск. От всех этих лиц я получил поддержку, а также обещание вести работу в области литературы в духе платформы-программы «Алка» [19]. Из этого отрывка ясно видна цель, преследуемая следователем. Во-первых, определены автор программы и его помощники, во-вторых, установлены сторонники и вдохновители программы, в-третьих, также выявлены субъекты, запросившие программу и в дальнейшем «реализующие» ее идеи. Другими словами, здесь, как и планировали следователи, вырисовывается «схема» организации «Алка» «казахских националистов» с «антисоветскими» намерениями. Для следователя самым важным было разоблачение «организованной» деятельности группы против власти, называние имен лиц, вовлеченных в группу. Таков механизм работы репрессивной машины, ее собственная логика.

Стремление следователя Саенко установить причастность лидеров движения А. Букейханова и А. Байтурсынова к написанному в Москве «Табалдырыку» является вполне логичным действием. Ведь без упомянутых фигур конструкция, построенная Саенко, оказалась бы неубедительной.

Поэтому он задал Ж. Сарсембину несколько вопросов по этому поводу, но разговор между следователем и допрашиваемым представлен не в форме «вопрос-ответ», а в форме простого изложения. Тем не менее, следует признать, что факты, изложенные в протоколе допроса по теме, убедительны. Например, Ж. Сарсембин рассказывает, что А. Байтурсынулы, прибывший в Москву на Всесоюзный съезд учителей, телеграфом сообщил поэту Магжану с просьбой встретить его, и что он сам вместе с А. Букейхановым и М. Жумабаевым был на железнодорожном вокзале. Вечером того же дня в комнате А. Байтурсынулы в общежитии, где разместились делегаты, был прочитан текст «Табалдырыка», после чего последовали обмен мнениями. На том собрании Алеко предложил поддержать платформу и рассмотреть вопрос об организации ее распространения. А Акаң, остановившись на положении казахской литературы, заявил, что «европейцы хотят надеть на казахов европейский костюм, но из-за особенностей хозяйства казаху удобнее носить чапан. Они хотят прицепить казахского верблюда к поезду. Такая ситуация ему невыгодна» и пришел к выводу, что «казахская литература должна быть националистической», но при этом «лучше избегать смешивания литературы и политики». Сравнивая с другими источниками, нетрудно убедиться, что эти слова Акаң находятся в русле его общей позиции.

А. Байтурсынулы в своем ответе следователю Саенко от 18 июня 1929 года ограничивается следующими показаниями: «Я знаком с течениями в литературе Казахстана, но ни к одному из них не присоединялся, потому что для меня не так важно, какое направление, пролетарское или националистическое, возобладает в литературе… Я никогда не обсуждал с кем-либо направление развития казахской литературы. Например, я не помню, чтобы мы с Букейхановым читали платформу, подготовленную М. Жумабаевым. Возможно, Букейханов и Жумабаев были у меня в комнате, когда я останавливался в общежитии Наркомпроса РСФСР, приехав в Москву осенью 1924 года на съезд краеведов. Я не могу сказать, что мы читали платформу «Табалдырық». Возможно, мы читали материалы в рукописном или газетном виде, я не помню. Сарсембина я не забыл. Я помню, что он был с Жумабаевым, когда был в Москве» [20]. Обычно А. Байтурсынулы, очень скупой на факты в своих ответах следователям, и в этот раз не раскрылся полностью.

Очевидно, что «Табалдырық» был разослан по многим адресам. Получившие текст программы по почте не скрывали этого в своих показаниях. Например, М. Ауэзов в своих показаниях следователю Попову от 20 сентября 1931 года говорит: «Я получил от Жумабаева письмо в одном конверте и программу «Алка» в Семипалатинске, но предварительно никакой переписки не было. Я не увидел в этом ничего, что могло бы быть расценено как тайная деятельность «Алка», после получения платформы я показал ее заведующему агитационно-пропагандистским отделом Семипалатинского губкома ВКП(б) и редактору газеты «Қазақ тілі», текст «Алка» остался у меня, и я написал Жумабаеву, что поддерживаю его и считаю необходимым созвать собрание казахских литераторов для официального создания организации с такой позицией. На этом все и закончилось» [21].

Одну копию «Табалдырыка» поэт Магжан отправил в редакцию газеты «Бостандық туы» («Знамя свободы») в Петропавловске, где он ранее работал (1921-1922 гг.) [22]. Об этом говорит Жумагали Тлеулин: «По поводу кружка «Алка» повторяю сказанное мной в предыдущих показаниях, то есть один экземпляр платформы «Алка» поступил в «Бостандық туы». Об этом сообщили на собрании казахских сотрудников редакции Айткожин и его заместитель Бекишев. Больше я ничего об этом не слышал, и никому, кроме самого М. Жумабаева, не писал. В ответном письме ему я сообщил, что со стороны редакции в Петропавловске никаких действий, связанных с «Алка», нет…» [23].

Одним из адресов, куда Магжан отправил «Табалдырық», был Ташкент. В это время многие представители интеллигенции Алаш работали в этом городе, поэтому вполне естественно, что поэт отправил свой манифест единомышленникам и ожидал поддержки. О том, что «Табалдырық» был отправлен в Ташкент по почте, говорится в показаниях его земляка Байтасова Абдоллы следователю (14 июля 1929 г.).

Стоит кратко остановиться на этих показаниях А. Байтасова. Потому что в документе отражена особенность творческой позиции поэта Магжана того времени. «В 1925 году Магжан Жумабаев несколько раз писал мне письма, в которых говорил, что литература должна быть близка к сельским жителям. Письма Жумабаева о направлении литературы я видел и у Мухтара Ауэзова, работавшего в редакции в Ташкенте. В 1925 году Магжан Жумабаев из Москвы отправил мне программу «Алка» о направлении казахской литературы для группы, состоящей из Аймауытова, Кеменгерова и Ыскакова, и просил обсудить ее и высказать свое мнение. Письмо было отправлено по почте, и оно было адресовано как членам партии, так и тем, кто вне партии», — отмечает А. Байтасов [24]. В этих показаниях А. Байтасов указывает, что копии программы были у А. Сегизбаева, Ж. Сарсембина и М. Ауэзова, а также что А. Байдльдин знал о программе «Алка», и что С. Садуакасов, Муканов и другие, возможно, были осведомлены.

Абдирахман Байдльдин, в свою очередь, признает, что знаком с «Табалдырыком». В сведениях, данных следователю 1 июля 1929 года, он указывает, что услышал о программе в 1925 году и даже о том, что «националист» М. Жумабаев уже «создал» организацию «Алка». Он также отмечает, что Жумабаев, находясь в Москве, преподавал в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ) и излагал там основные положения «Табалдырыка» [25].

Из показаний А. Байдльдина, а также из других фактических материалов, относящихся к этому периоду, становится ясно одно. Восточная печать в Москве, газета «Акжол» в Ташкенте и другие печатные издания стали ареной, где творческая группа национально-освободительного направления всячески сопротивлялась новому колониальному курсу центральной власти, осваивая новые методы интеллектуальной борьбы. На страницах газет и журналов организовывались дискуссии о направлениях развития и изменения литературы («Акжол», «Еңбекші Қазақ», «Қызыл Қазақстан» и др.). Для проведения своих позиций через цензуру они использовали эзопов язык, то есть метод скрытого, завуалированного выражения основной мысли, например, через действия героев сказок, легенд. Эта деятельность деятелей Алаш в 20-е годы заслуживает оценки как уникальный пример интеллектуальной борьбы.

Ф. Голощекин в свое время также заметил, что казахские националисты в новых политических условиях перешли к эзоповым методам выражения своих мыслей и позиций народу. На 5-й конференции Областного партийного комитета (декабрь 1925 г.), останавливаясь на содержании материалов в казахских изданиях («Еңбекші қазақ», «Акжол» и др.), он пришел к выводу, что эти средства массовой информации «привыкли писать языком аллегорических легенд и примеров о том, что нельзя сказать открытым и понятным языком, это стало повсеместным явлением. За определенным примером стоит чье-то действие. Такой метод в царской прессе назывался эзоповым языком» [26], приблизившись в определенной степени к истине.

Метод выражения непрямых, открытых вопросов намеками, скрыто, особенно прекрасно освоила Восточная печать в Москве (руководителем казахской редакции был Назир Торекулов). А в это время в газете работали такие мастера слова, как А. Букейханов, М. Жумабаев, искушенные в скрытом выражении мысли. А. Байдльдин, работавший в этой газете непродолжительное время с этими людьми, говорит, что руководитель газеты Н. Торекулов относился к этим штатным сотрудникам «с большим уважением и доверием». Взаимопонимание между руководством газеты и ее сотрудниками дало возможность деятелям Алаш использовать это важное место, пусть и на короткое время, для публикации лучших произведений народного творчества (старинные легенды, сказки, песни и т. д.), а также своих собственных произведений, с целью не прерывать связь с казахским обществом. Например, книги «Ер Сайын» (1923 г.) и «23 жоқтау» («23 плача») (1926 г.), собранные, отредактированные и подготовленные А. Байтурсынулы, могут служить доказательством этой мысли.

Эти две книги, составленные из образцов народного творчества, конечно, сообщали о настроениях деятелей Алаш того исторического периода. В своем вступительном слове к «23 жоқтау» Ахаң представляет эти произведения как образцы казахской языковой культуры. Он заявляет, что руководствуется только этой мыслью. А на самом деле скрытый смысл лежал глубже. «23 жоқтау» в определенной степени состояли из произведений, выражавших скорбное настроение лидеров национально-освободительного движения, только что потерпевших поражение:

Ударив хвостом, улетая,
Словно лиса, убегая,
Разрывая нашу тьму, уходишь
От нас, о, мир.
Много лет гнался я за тобой,
Стремясь, словно сокол, к земле. [27].

А. Букейханов, вынужденный по решению советской власти жить в однокомнатной квартире в Москве, на вопрос следователя, «с кем вы можете поделиться сейчас?», отвечает: «Я могу поделиться только с двумя людьми, это А. Байтурсынулы и М. Дулатулы, но даже если бы мы поговорили наедине, мы не смогли бы избавиться от печали и скорби». Приведенные выше строки из плача поэта Шангеря точно передавали настроение лидеров казахского освободительного движения того времени.

Мы вернемся к этой теме несколько позже, а теперь остановимся на попытке автора «Табалдырыка» расширить свое произведение. Итак, в 1925 году с манифестом поэта Магжана ознакомились представители интеллигенции из Оренбурга, Ташкента, Кызылорды и Петропавловска. Хотя они почти все выразили поддержку позиции, предложенной поэтом Магжаном, наблюдалось их колебание приступить к созданию «Алка» с полной отдачей. В этом, конечно, нет ничего непонятного. Очевидно, что диктаторский режим, набирающий силу в Союзе, не позволит казахской интеллигенции создать «Алка». В связи с этим трудно поддержать мнение Т. Журтбая о том, что организация «Алка» действовала тайно. Фактов, которые могли бы послужить основой для такого вывода, почти нет. А принимать показания, полученные в ходе следствия, как есть, — значит совершить ошибку.

Тем не менее, есть основания говорить о стремлении националистически настроенных интеллигентов страны опубликовать «Табалдырық». Ж. Сарсембин признает, что после окончания учебы в январе 1925 года он был призван, вернулся в Оренбург и занялся журналистской деятельностью, в этот период он рассматривал пути публикации манифеста Магжана. Первым человеком, с которым он говорил по этому делу, был тогдашний главный редактор «Еңбекші қазақ» Смагул Садуакасулы. С. Садуакасулы поддержал идею манифеста и дал согласие на его публикацию в газете, но сначала предложил ознакомить с ним Е. Омарова, С. Кожанова и Ж. Аймаутова, чтобы узнать их мнение. Ж. Сарсембин сообщает, что в беседе с С. Садуакасулы также обсуждался вопрос о создании кружков «Алка», и что Смагул проявил к этому делу интерес. Эти показания Ж. Сарсембина не были беспочвенными. Другие источники также подтверждают, что С. Садуакасулы был знаком с идеей создания организации «Алка», предложенной поэтом Магжаном.

Решение было принято в 1925 году, а организованный осенью 1926 года КазАПП (Союз казахских пролетарских и крестьянских писателей) вызвал различные противоречивые позиции среди творческой интеллигенции. Как было указано в его платформе, основной задачей была «помощь партии» в борьбе с баями в казахском ауле и «влиянием алашординцев, представителей баев» [28]. С самого начала было ясно, что этот союз был создан, во-первых, как идеологический инструмент партии, сосредоточившей в своих руках политическую власть в стране, а во-вторых, ему была поставлена задача играть активную роль в открытом наступлении на творческих деятелей, чья естественная направленность была националистической. Другими словами, КазАПП, приняв идеологию классовой борьбы в России в неизменном виде, встал на путь борьбы с казахским национализмом, который находился в своем естественном русле на казахской земле (в постколониальный период). Это означало создание идеологической основы и предпосылок для политики массовых репрессий против талантливых и активных казахских писателей в условиях советской власти 20-30-х годов, тем самым открывая путь к теоретическому и идеологическому господству великодержавных сил в имперском центре и способствуя их активной деятельности.

С. Садуакасулы был среди тех немногих, кто правильно понял суть задачи, возложенной на КазАПП. Именно по требованию и при активном участии этой группы в 1926-1927 годах на страницах казахскоязычной печати развернулась бурная дискуссия вокруг КазАПП. Писатели, поддержавшие идею КазАПП, объединились вокруг литературного сборника под названием «Жыл құсы». Дискуссия достигла своего апогея в 1927 году. Именно в ходе этой дискуссии противники КазАПП предложили закрыть эту организацию и создать вместо нее «Союз советских писателей». В начале 1927 года в отделе печати Областного партийного комитета состоялось 2-3 совещания, посвященных обсуждению этого вопроса. В своих показаниях во время следствия А. Байдилдин отметил, что споры, возникшие на этих совещаниях, были гораздо более непримиримыми и открытыми, чем на страницах печати. На первом из этих совещаний (март 1927 г.) С. Садуакасулы и Ш. Токжигитов предложили распустить КазАПП и создать вместо него Союз советских писателей, объединяющий писателей различных направлений. Их предложение поддержали О. Жандосов, Ж. Султанбеков, Г. Тогжанов и Орынбаев. По поручению этой группы Г. Тогжанов обратился в Областной партийный комитет с указанным предложением. Областной комитет оценил это предложение как деятельность «алкашников» и отклонил его [29].

Из изложенных фактов нетрудно понять, что С. Садуакасулы был хорошо знаком с манифестом «Табалдырық» и стремился реализовать изложенные в нем позиции. Тем не менее, было очевидно, что хотя С. Садуакасулы и имел мужество опубликовать «Табалдырық» в открытой печати, партийная цензура не позволяла этого.

Следует отметить, что следователь Саенко и его соратники, хорошо понимавшие место и роль С. Садуакасулы в казахском национально-освободительном движении, стремились получить максимально точные и полные ответы на этот вопрос во время следствия.

Одним из важнейших, возможно, главным вопросом, связанным с «Табалдырық», является определение, по возможности, казахских писателей, чьи позиции были изложены в платформе, и их произведений, созданных в этом русле. В связи с этим следует остановиться на следующей ситуации, сложившейся в национальном художественном мышлении в этот исторический период.

Вторая половина 20-х годов XX века ознаменовалась формированием нового течения в казахской литературе. Лозунгом, выдвинутым художественной мыслью нового содержания, рожденной на волне освободительного движения начала века, и поставленным вопросом было пробуждение казахов, донесение до самого народа их жалкого и опасного положения. Из самих названий произведений, опубликованных в этот период («Оян, қазақ!», «Маса», «Тұр, қазақ!», «Сарыарқа кімдікі?» и др.) были видны их цели и задачи, а также они внесли прямой вклад в формирование новой ситуации в казахском обществе на пороге революционных перемен. Национально-освободительное восстание 1916 года, казахские съезды, состоявшиеся в следующем 1917 году по всей казахской земле, и, как следствие, возникновение казахских комитетов (стремление к национальной государственности), поддержка партией «Алаш» казахским обществом в определенной степени были результатом целенаправленной деятельности казахской общественной мысли и национальной литературы начала века. Создание государства Алашорда, попытка провозглашения автономии Алаш были совокупным отражением просветительской и политической деятельности поколения, породившего литературу начала века.

К сожалению, героическая деятельность этого поколения не принесла ожидаемых результатов, освободительное движение потерпело поражение. Конечно, было бы неправильно винить первое поколение национальных интеллигентов в этом. Корни трагедии лежали в антидемократической природе новой большевистской власти, отказавшейся признать свободу малых народов, входящих в состав империи. Национальное самосознание, только что поднявшее голову и стремившееся к свободе, теперь было вынуждено испить чашу поражения. В связи с этим новый этап в творчестве национальных интеллигентов, начавшийся с середины 20-х годов и охвативший первую половину 30-х годов, стал отражением двойственного (двустороннего) настроения в казахской общественной мысли. Сборник Ахмета Байтурсынулы «Жоқтау» и «Бесік жыры», увидевшие свет, выражали подавленное настроение первого поколения национальных интеллигентов после поражения освободительного движения 1917-1918 годов, в то время как произведения поэта Магжана «Табалдырық» и «Жүсіп хан», М. Ауэзова «Хан Кенесі», И. Жансугирова «Күйші» и «Құлагер», отражая трагическое положение второго поколения творцов после поражения, стремились предостеречь его от отчаяния, полного уныния, воодушевить и подготовить к новой борьбе, новому стремлению. Ведь в этом поколении был новый импульс, огонь любви к родине и народу, готовый разгореться, данный старшим поколением. Они также верили в завет Абая:

Когда приходит горе, противостой, не падай,

Когда приходит радость, не радуйся, не поддавайся.

Однако в условиях политической власти, готовой силой подавить любое малейшее недовольство большевистским порядком, не было места и свободной литературной мысли. В связи с этим казахским писателям националистического направления пришлось освоить эзопов язык, то есть метод глубокого сокрытия и намека на правду. Новое поколение национальных писателей во главе с поэтом Магжаном не было безуспешным на этом пути. Появился целый ряд содержательно новых и целостных художественных произведений. Теперь остановимся на произведениях, написанных в русле позиции «Табалдырық».

В своих показаниях от 6 января 1938 года М. Жумабаев называет Ж. Аймаутова, А. Байтасова, М. Ауэзова, К. Кеменгерова и И. Жансугирова в числе казахских литераторов, активно придерживавшихся платформы «Алка». В связи с этим он признает, что Ж. Аймаутов и А. Байтасов опубликовали несколько острых статей в ташкентских изданиях, а И. Жансугиров написал свои произведения «Күйші», «Құлагер» и другие в духе «Табалдырық» и исторического романтизма.

Таким образом, национальные писатели, придерживавшиеся позиции, изложенной в «Табалдырық», не смогли создать свою организацию в виде «Алка», и сложившаяся политическая ситуация в стране показала, что новая власть не допускала таких действий. Вместе с тем, если прийти к выводу, что идея, предложенная поэтом Магжаном, осталась лишь предложением, то мы бы ошиблись, не поняв ряд произведений казахской художественной мысли, созданных в русле позиции «Табалдырық». По нашему мнению, есть все основания рассматривать ряд произведений, созданных пером писателей, названных выше Магжаном Жумабаевым, как совокупность произведений в позиции «Табалдырық».

Газета «Ақжол» в Ташкенте активно обсуждала позицию, изложенную в «Табалдырық». В 1925 году на страницах газеты регулярно публиковались статьи под рубрикой «Наши вопросы (анкеты)» и статьи писателей и журналистов, анализирующих литературный процесс. В рамках этой дискуссии, организованной газетой, были опубликованы материалы Ж. Аймаутова, А. Байтасова, Ж. Сарсембина и других авторов. В своих статьях они искали ответ на вопрос «В каком содержании и направлении должна развиваться казахская литература в новое время», и их общая позиция соответствовала выводу о том, что «литература господствующей, угнетающей нации и литература низшей, слабой, угнетенной, порабощенной нации не могут быть одинаковыми. Казахская литература отличается от великой русской литературы и будет отличаться», а национализм в казахской литературе имеет полное жизненное основание, и, подобно тому, как это жизненное основание не исчезнет сразу, национальное чувство в литературе «не может исчезнуть в одночасье» [31].

Они понимали казахский национализм следующим образом: «казахский национализм — это не крайний, деспотичный национализм, стремящийся к господству и подчинению, а прежде всего национализм просителя, стремящийся к защите, спасению и, если возможно, к равенству. Пока широкие массы малых наций не уравнены в жизни, национализм не исчезнет» [32].

Особо следует остановиться на драме М. Ауэзова «Хан Кене» (1928 г.), написанной в русле националистической позиции в художественной мысли того времени. А обсуждение этого произведения, состоявшееся 8 мая 1934 года в Казкрайкоме, следует рассматривать как удар по националистическому, то есть «Табалдырық» направлению, а также как партийную поддержку творчества в позиции социалистического реализма.

В своих показаниях следователю от 20 сентября 1931 года М. Ауэзов сказал: «…Я получил письмо от Жумабаева, когда был в Семипалатинске. В конверт был вложен текст «Алка». Предварительного обмена мнениями по почте не было. Я лично не видел в этом «Алка» никакой тайны.

Получив платформу, я показал ее заведующему агитационно-пропагандистским отделом Семипалатинского губкома ВКП(б) и редактору газеты «Қазақ тілі» Токжигитову. Текст «Алка» остался у меня, а Жумабаеву я написал письмо, сообщив о своей поддержке и о необходимости созвать собрание казахских литераторов для официального создания организации писателей, придерживающихся этой позиции. На этом дело и закончилось» [33].

В конце своих показаний, касающихся «Табалдырық», М. Ауэзов уточняет свою позицию относительно программы, предложенной Магжаном: «…Я не помню, о чем еще писал в своем письме, но я определенно поддержал платформу, а почему Жумабаев указал, что я не поддержал платформу, считая ее «слишком левой», я не понял». Конечно, здесь нет ничего тайного. Поэт Магжан явно защищал своего друга Мухтара от опасности, связанной с «Табалдырық». Мухтар, несомненно, чувствовал это. Тем не менее, он остался на стороне поддержки и защиты программы.

Таким образом, хотя драма «Хан Кене» была написана в 1928 году, из-за преследований и последующего ареста автора она оставалась неопубликованной до 1934 года. Только зимой 1933-1934 годов коллектив Казахского музыкально-драматического театра приступил к подготовке постановки этой пьесы, и примерно в апреле состоялась ее первая постановка, после чего она была снята со сцены. Причиной этого стало преобладание партийной позиции по отношению к этой пьесе. 8 мая состоялось собрание при отделе культуры и пропаганды Областного партийного комитета для обсуждения постановки «Хан Кене».

Прежде чем остановиться на мнениях известных деятелей, высказанных на собрании, обратимся к письму Г. Мусрепова, которое стало причиной этого обсуждения, направленному тогдашнему руководителю Областного партийного комитета Л. Мирзояну относительно «Хан Кене». В конце письма указано: «7 мая 1934 года: Мусрепов». В то время Г. Мусрепов занимал должность заведующего театральным отделом Народного комиссариата просвещения (Наркомпрос).

В письме Г. Мусрепов, отмечая, что Народный комиссар Т. Жургенов и режиссер-постановщик и руководитель театра Орынбек Беков совершили большую ошибку, представив «Хан Кене» М. Ауэзова широкой публике, минуя общественное обсуждение (то есть с участием идеологических работников, причастных к постановке – авт.), выражает свою позицию по пьесе следующим образом: «…Товарищ Беков, как постановщик (режиссер), готовился всю зиму определить творческий путь своего театра через постановку «Хан Кене», но для революционного театра ставить такие цели ошибочно, поскольку такое творческое направление закрепит театр не на революционную советскую тему, а на тему старой жизни».

Г. Мусрепов обращает внимание на принципиальное значение этого вопроса. Ведь театр с большим вдохновением ставил «Енлик-Кебек», «Аркалык батыр», а также «Хан Кене», но проявлял вялость в отношении постановок на революционные темы, таких как «Майдан», «Турксиб». По мнению автора письма, с такой позицией театра, конечно, нельзя мириться категорически.

Г. Мусрепов, требовавший обсуждения «Хан Кене», по-видимому, не смог принять участие в этом обсуждении, проходившем под председательством заведующего отделом культуры и пропаганды ленинизма Областного партийного комитета И. Кабылова. Поскольку в стенограмме его имя не упоминается. Хотя Г. Мусрепов не смог принять участие в этом обсуждении, принявшем решение снять пьесу с постановки, он полностью выразил свою позицию по произведению в своем мнении «Как нужно переделать «Хан Кене»?». В архивном фонде сохранился перевод этого мнения Г. Мусрепова на русский язык. Переводчик подписал этот документ как «Исмагилов», а его автор дал ему заголовок «Как нужно переделать «Хан Кене». Мнение производит впечатление написанного после обсуждения. Поскольку Г. Мусрепов ссылается на слова участников обсуждения в рукописном тексте. Мы сочли целесообразным остановиться на некоторых выводах из его мнения, поскольку они выражают вторую позицию, противоположную «Табалдырық».

По мнению Г. Мусрепова, тема пьесы выбрана неправильно, а автор «стремился затронуть чувства зрителей, обратившись к войску выдающихся героев нации, и зажечь в их сердцах сочувствие». В этот исторический период, когда советская власть набирала силу, противопоставление новой социалистической общественной реальности и прошлой феодальной реальности было распространенным методом. Руководствуясь этой партийной позицией, Г. Мусрепов предупреждает, что театр может «оторваться от реальности» с такой постановкой, как «Хан Кене». По мнению Г. Мусрепова, Кенесары Касымов «не Пугачев и не может им быть». Какую идею хочет донести автор, взяв в качестве темы произведения национальное сопротивление во главе с ханом Кене? Соответствует ли эта идея интересам советского общества (читай: партии и центральной власти – авт.)? По мнению Г. Мусрепова, это первое, что нужно выяснить. Конечно, критик здесь прямо понимает, что стержнем пьесы М. Ауэзова является идея национальной государственности и независимости. Эта идея также не соответствовала интересам советского общества. То есть, «Хан Кене» является свидетельством того, что М. Ауэзов, освободившийся из советской тюрьмы (в 1932 году), «еще не избавился от буржуазно-националистической позиции». Критика Г. Мусрепова сводится к этому выводу [35].

Таким образом, в обсуждении, состоявшемся 8 мая 1934 года, помимо автора, приняли участие С. Сейфуллин, С. Асфендияров, Г. Тогжанов, Ирубаев и О. Беков.

После Народного комиссара Т. Жургенова слово взял М. Ауэзов, начав с информации о том, с какой подготовкой он приступил к написанию этого произведения. Вместе с тем он не стал излагать основную идею, побудившую его взяться за эту тему. Причину его нежелания касаться этого вопроса можно понять и сегодня, и это было правильным поступком.

Для М. Ауэзова восстание под предводительством Кенесары Касымова – это тема борьбы за национальную независимость. Документальные материалы свидетельствуют о том, что эта тема, касающаяся важнейшего периода жизни нации, вызвала глубокие размышления у великого писателя и сопровождала его до конца жизни. В связи с этим, например, достаточно упомянуть, что глава «Борьба казахского народа за свободу под предводительством Кенесары Касымова (1837-1847 гг.)» (том XIV, стр. 217-241) в книге «История Казахской ССР», опубликованной в 1943 году и вызвавшей большое беспокойство среди партийного руководства в Москве, была включена в книгу как отдельная тема непосредственно благодаря активной позиции М. Ауэзова, а также то, что М. Ауэзов оказал решающее влияние на Е. Бекмаханова, выбрав эту научную проблему в качестве темы своего специального исследования. Если бы в обществе сложились благоприятные условия для свободного творчества, то М. Ауэзов мог бы посвятить восстание под предводительством хана Кене широкомасштабному произведению.

Другими словами, появление такого талантливого человека, как М. Ауэзов, в этой теме, конечно, не было случайным явлением. Невозможно, чтобы М. Ауэзов не размышлял о взаимосвязи между потерпевшим поражение национально-освободительным (Алаш) движением, свидетелем которого он был в 1917-1919 гг., и национально-освободительным движением под предводительством Кенесары Касымова, а также о причинах и следствиях трагического поражения этих движений. Целенаправленно обращаясь к таким темам, как «Хан Кене», он побуждал читателей задуматься о причинах поражения Алашского движения в начале XX века, а также художественным языком доносил, что борьба за будущее нации не закончится этим. В одной из последних сцен трагедии писатель вкладывает в уста хана Кене, прощающегося со своим любимым сыном Сыдыком, следующие слова. Хан Кене говорит Жоламану: «Эй, оставь других, принеси Сыдыка, я поцелую его в лоб…», а когда приносят ребенка: «… вырасти и стань мужчиной. Не бойся ничего, не защищайся! Стань человеком, который оставит пример после себя…. Будь героем своего народа. Следуй по стопам предков…, ты мой единственный надежда… Ты будешь прав… Но время будет каким-то образом. Кто знает» [36].

Начав с изложения того, с какой подготовкой он подошел к этой теме, М. Ауэзов сказал: «…Прежде чем приступить к написанию пьесы, я собрал большой материал, поэтому могу с уверенностью сказать, что знаю историю движения хана Кене. Я ознакомился с документальными материалами в Оренбурге и Омске, а также с материалами среди казахского и киргизского народов. Например, период отношений хана Кене с киргизами не отражен в документальных материалах, поэтому пришлось собирать сведения об этом периоде среди киргизов.

…Каждый исследователь может иметь свой взгляд на любой исторический факт, однако, если автор не сформирует свою собственную концептуальную позицию по отношению к исторической теме, он не сможет освоить материал. Точно так же каждый руководствуется своей философией истории. Я осмыслил и интерпретировал эту написанную историю с этой точки зрения.

Я должен сказать, что моя пьеса имеет определенную идею и цель. А принимать ее или не принимать – это другой вопрос…» Одним этим вступительным словом М. Ауэзов намекнул на свою основную мысль. Однако для ораторов, участвовавших в дискуссии, твердо стоявших на позициях большевистской идеологии, совершенно не нужны были аргументы и доводы, высказанные в пользу другой, «туманной» философии истории. Их задачей было заставить «алашевца» Ауэзова покориться перед новой классовой точкой зрения. Поэтому следующий выступавший С. Сейфуллин отметил, что пьеса была написана несколько раньше в непролетарском русле, а внесенные в нее позже изменения выглядят как «приклеивание ярко-красного флага на зеленый фон», а также обратил внимание на то, что интерес Ауэзова направлен не на революционных героев, а на националиста Наурызбая.

По мнению С. Сейфуллина, целью Кенесары было использование движения казахов против царской власти в личных интересах и восстановление ханской власти, павшей во времена его деда хана Абылая. А эта ханская власть не принесла ничего полезного народу. «Для меня герой, хан и би в этом движении представляются представителями феодального сословия, героями общей цели.

…На мой взгляд, «Айман-Шолпан» также далека от истины. В «Айман-Шолпан» мы видим потомков крупных казахских баев. Это казахские феодалы, а простого черного казаха нет. В пьесе мы видим блестящих, ослепляющих дочерей и сыновей феодалов, а казахская масса в ней не участвует».

С. Асфендиров и Г. Тогжанов, выступавшие на дискуссии, также обратили внимание на попытку чрезмерного изображения хана Кене и султана Наурызбая в пьесе, поддержав вывод о том, что «ошибочно показывать хана Кене как народного героя, поскольку он был ханом». Они также не имели возможности говорить иначе, придерживаясь этой позиции.

Председательствовавший на обсуждении И. Кабылов также пришел к выводу, что «подготовка новой пьесы – это дело не только работников нашего театра, но и всего общества, правительства, а также партийной организации», и почему в советском театре потомки ханов должны выступать на сцене как герои, и даже уходить из жизни как герои, это, конечно, недостаток пьесы.

Конечно, после такого обсуждения не вызывает удивления, что «Хан Кене» был окончательно снят со сцены казахского драматического театра, который только начинал развиваться.

Здесь не должно возникать мысли, что дело не в С. Сейфуллине или Г. Мусрепове лично, а также в том, что происходивший процесс характерен только для казахской литературы. Дело в том, что при поддержке Г. Мусрепова и С. Сейфуллина ценности, соответствующие новой советской идеологии, стали историческим фактом.

В то же время, было бы неуместно описывать социалистический реализм в литературе и искусстве только черной краской. Ведь простой труженик, его быт, его благополучие, как точно отметил поэт Магжан в «Табалдырық», должны занять достойное место в литературе.

Как отметил поэт Магжан, к позиции «Табалдырық» относятся произведения И. Жансугирова «Күйші» (1935 г.) и «Құлагер» (1936 г.). Дастан «Күйші» был создан после дастана «Күй», опубликованного в 1929 году [37]. Основная мысль дастана «Күй» построена на кюе «Бозінген». Поэт увидел гармонию между стариком Молыкбаем, игравшим этот скорбный кюй, и «плачущей душой дикой степи», придя к выводу, что «я бы не отдал за мелодию мира этого кюйши, игравшего скорбь казахов», но смыл это настроение «красным, бурлящим потоком октября», уступив место новому социалистическому кюю, прогремевшему по степи. Тем не менее, в 1934 году поэт Илияс вернулся к теме скорбного кюя и написал «Күйші». Так кто же этот кюйши, о чем рассказывает исполняемый им кюй?

В «Күйші» больше вопросов, чем ответов. Смысл «Күйші» многослоен. Героиня – жестокая красавица знатного рода Карашаш, любящая кюй и глубоко понимающая его. А Кюйши, владеющий девяноста кюями и тонким искусством, «один стоит всех Уйсинов», из простого народа. То есть между ними стоит возведенная веками огромная стена.

Мы сказали, что в «Күйші» больше вопросов, чем ответов. Почему кюй скорбный, но сладок для тронутого сердца? Почему один из девяноста кюев важнее всех остальных? Почему юноша-кюйши, виртуоз искусства, не равен красавице, любящей кюй? Почему трагична судьба лучника Арша, застрелившего своего единственного сына, приняв его за дичь? Почему красавица, понимающая и принимающая девяносто кюев, не может понять единственный кюй, рожденный из души кюйши?…

На все эти вопросы невозможно дать однозначный ответ, и мы не сможем этого сделать, попробуем ответить только на один. Священная домбра, все девяносто кюев, исходящие из нее, – это жемчужины, безграничные грани и моменты человеческой души. Но среди этих девяноста кюев есть один особенный – это кюй Свободы. У красавицы Карашаш, любимой сестры хана Кене в «Күйші», есть все: знатное происхождение, исключительная красота, власть, богатство. Но красавица Карашаш, не понявшая кюй свободы, отличный от других девяноста кюев, в глазах Кюйши – «не девушка, а чудовище», «извивающаяся как змея ящерица», «холодная как черный камень». Для поэта Илияса Карашаш – это власть, возможно, царская, возможно, советская, какая бы она ни была, это власть. Она достойна уважения только тогда, когда уважает свободу личности, когда относится к свободе личности как к высшей ценности. «Свободная голова человека – это богатство, воля человека – это красота», поэтому «домбра, играй ритм свободы!» – говорит поэт.

«Құлагер» – это тоже кюй. Как сказал поэт Илияс, это «хороший конь казахской фантазии», аргамак. Автор скорби «Құлагер» Акан сері, по мнению Илияса, – «человек, который не был святым, но был изгнанником». Почему? Ответ на этот вопрос, а также объяснение глубинных причин личности и творчества Акана, автор «Құлагер» оставляет будущим историкам [38].

Этот вопрос был рассмотрен в фундаментальных монографических трудах как тема исторического исследования, поэтому ограничимся здесь только основными выводами. В период после окончательного изгнания джунгарских калмыков в 50-х годах XVIII века на земле Арка, преимущественно заселенной казахами Среднего жуза, на короткое время установился мир, и в этом крае, очень благоприятном для скотоводства, казахские аулы пережили период относительного свободного роста и процветания. Именно в это время в сознании казахов закрепилось сказочное представление о прекрасной жизни в свободной Арке.

Однако и этот период не продлился долго. Начиная с 20-40-х годов XIX века казачьи поселки стали проникать вглубь казахских земель, располагаясь в районах Кокшетау, Акмолы, Атбасара. Примерно к этому времени относится размышление поэта Шортанбая: «Свободных времен больше нет, есть сеть, сплетенная врагом. Теперь каждый идущий юноша несет на лбу свою беду». Печаль, наполняющая песни Акана сері и Биржана сала, вероятно, выражает настроение народа, скорбящего по утраченной свободе, по родной земле, ускользающей из-под ног.

Любимая Акана сері, Ильяса поэта, – красавица Акмарка, его скакун – Кулагер, его заученные песни, его скорбь – земля. Акан сері, «прежде всего наказывавший себя» за то, что не смог получить Акмарку, не смог сделать Кулагера своим спутником до конца жизни, не смог удержать такие земли, как Кокшетау – Бурабай, – это печальный и скорбный Акан сері. Таким образом, он остался один, «лишний человек», отчужденный от общества. Тем не менее, Илияс поэт имел в виду не это. Он имел в виду Кулагера Акана. Точнее, скорбь по Кулагеру. Казахское сердце может это понять. Аргамак – это крылья джигита, то есть в казахском понимании это единственный эквивалент свободы. Поэтому «Құлагер» Илияса поэта читается как скорбь по свободе. Основная мысль, которую Магжан поэт хотел донести, когда в 1937 году приехал в Алматы и прочитал «Күйші» и «Құлагер» Жансугирова, сказав: «Я убедился, что он с большим рвением искал в русле платформы «Алка»», – вероятно, была именно этой.

Илияс поэт стремился через образ Акана сері, скорбящего по своему Кулагеру, выразить скорбное настроение казахов, не достигших свободы.

А сам поэт Магжан, написавший манифест «Табалдырық» и задумавший создать организацию «Алка», писал ли произведения в соответствии с предложенной им позицией в это время? Нетрудно понять, что творческая судьба поэта после 1925 года не сложилась легко. После письма И. Сталина в Казахский областной комитет партии в мае этого года положение алашских интеллигентов стало еще более сложным, чем раньше. Они были уволены с работы в печатных и редакционных органах в Москве, Ташкенте, Кызылорде и других центрах. А. Бокейханов также был уволен с работы в Центральной печати в Москве. Творческие деятели, работавшие в редакциях газет «Ақжол» и «Еңбекші қазақ», признанные участниками Алашского движения, остались без работы. Другими словами, открытое преследование писателей националистической направленности началось. Учитывая сложившуюся в стране новую политическую ситуацию, одним из последних объемных произведений, написанных поэтом Магжаном с подтекстом и некоторой свободой, является «Жүсіп хан». В сборнике произведений поэта, изданном в 1988 году, эта поэма указана как написанная в октябре 1924 года [39].

В это время поэт Магжан работал в казахской секции Центральной печати в Москве. Один из национальных интеллигентов, работавший с поэтом в эти годы, высказал следующее мнение: «В деятельности казахской секции Центральной печати преобладала алашординская позиция. Н. Торекулов (руководитель секции – авт.) всегда поддерживал предложения Бокейханова. Сам Торекулов любил образцы народной литературы. Он писал хвалебные слова и предисловия от своего имени к некоторым из них (например, к исторической поэме «Кенесары – Наурызбай», сборнику «Тысяча и одна пословица», издательство «Восток», 1923 г.). Он любил всякие сказки. Например, по его заказу М. Жумабаев написал поэму «Жүсіп хан» на основе очень двусмысленной, аллегорической и контрреволюционной по содержанию сказки из жизни Ирана. Эта сказка была опубликована в 1926-1927 годах. Я был против публикации этого произведения» [40].

Действительно, как сказано в этих показаниях, поэма «Жүсіп хан» была написана аллегорическим, эзоповым языком и имела много смысла для мыслящего читателя того времени. В поэме Жүсіп хан, занявший ханский трон на «один миг», спешно проводит меры по конфискации в пользу бедноты.

…Указ изливал Жуке,
Изгнал визиря,
Приказал отрубить голову казы.
Шейха, муллу,
Важного полководца,
Отправил в тюрьму.
Многих мучителей,
Злодеев, разорявших народ,
Обезглавил как зерна.
Собрал и согнал богачей,
Надел им намордники.
«Ух!» – сказали многие бедняки [41].

Таким образом, Жүсіп хан «разорял трудовой народ, сплошь угнетателей». Но парадокс в том, что эта мера, принесшая «праздник» бедноте, противоречила законам общественного развития. Поэтому правление «дон Кихота» Жүсіп хана продлилось всего десять дней.

«Оставшиеся в живых после конфискации» псы, придя в себя, на десятый день убили Жүсіпа на троне. А обширная страна, теперь она сирота. Увидев произошедшее, «Кап!» – ударил себя по бедру и, не издав ни звука, разошлись. На этом его активность закончилась.

Магжан поэт, наблюдавший революционные изменения в России, в 1924 году задается вопросом, не приведет ли этот хаос к реальности, подобной иранской сказке? В связи с этим мы полностью согласны с профессором Ш. Елеукеновым в поиске сходства между Жүсіп ханом и И. Сталиным [42]. Если учесть, что имя героя поэмы Жүсіп происходит от имен пророков Юсуфа в исламе и Иосифа в Библии, а также то, что имя руководителя Советского Союза Сталина также Иосиф, и что политика конфискации в стране проводилась под его руководством, то совершенно нетрудно понять, на какой риск пошел Магжан поэт, написав поэму «Жүсіп хан» с вышеизложенным содержанием и опубликовав ее в Москве.

Заключение. В свое время в следственных материалах «Табалдырық» называли «платформой». «Платформа» – французское слово, если взять его политическое значение, то оно означает программу действий определенной политической партии, общественного объединения, группы [43].

В 20-30-е годы прошлого века, в период проведения политики массовых репрессий в нашей стране, следователи в ходе судебных процессов над алашскими интеллигентами пытались придать этому документу максимально политический окрас и подтекст, рассматривая его как общую программную декларацию казахских националистов против советской власти и коммунистической идеологии, и назвали его «платформой». То есть, «Табалдырық» – это платформа казахских националистов, противопоставленная большевистской платформе. А поэт Магжан не называл свою работу программой или платформой. Учитывая сложившуюся ситуацию, кажется, у поэта не было такой возможности.

«Табалдырық» – это не просто текущее произведение. Это произведение, рожденное в условиях сложных и коренных политических, социальных и духовных изменений в обществе. Его породила казахская реальность, подвергшаяся давлению в тот исторический период.

После победы Октябрьской революции в Российской империи и установления советской власти большевистская партия во главе с В.И. Лениным начала внедрять общественный строй, названный социализмом. Казахское общество, в отличие от русского народа империи, совершенно не было готово принять новую политическую и экономическую систему. Поэтому большевистское правительство могло достичь своих целей только опираясь на силу.

Попытка насильственного принуждения к новому политическому порядку проводилась и в сфере духовной жизни, культуры. Активная часть казахской интеллигенции в творчестве ответила на такое насилие сопротивлением. Произведение Магжана Жумабаева под названием «Табалдырық», написанное в конце 1924 года и в первые дни 1925 года, заложило основу литературного течения, противостоящего большевистской идеологии, направленной на установление тоталитарной системы власти в этой стране, в результате чего появилось множество произведений, выражающих точку зрения политической группы «Алаш» на события после 1917 года.

Мы считаем целесообразным назвать это литературное течение, основанное на эзоповом языке и методе, «Литература сопротивления».

Ясно, что «Табалдырық» является документом, выражающим настроение против насильственного навязывания Коммунистическим Центром своих позиций в сфере духовной жизни как универсальных ценностей, без учета национальных особенностей народов, подобных казахскому, в общественной жизни империи. Вместе с тем, «Табалдырық» был обоснованным и убедительным ответом на вопрос о том, какой должна быть позиция национального художественного мышления и литературы в тот сложный период перемен.

Время написания «Табалдырық» было сложным и тяжелым для казахской интеллигенции. Поражение национально-освободительного движения, неосуществление попытки получения государственной автономии поставили национальную интеллигенцию в тупик.

Через «Табалдырық» поэт Магжан предложил своим собратьям по перу путь выхода из этого тупика. Позиция Магжана заключалась в том, что литература не должна быть инструментом идеологии. Ее задача – подготовить нацию к новой жизни, пробуждая и формируя в ней высокие нравственные, гражданские и эстетические чувства.

А путь, предложенный большевистской идеологией, заключался в признании решающей роли Центра в определении направления и содержания национального образования в казахском обществе и неукоснительном выполнении его директив, то есть в переходе народа, создающего культурные ценности, на путь потребления образцов, созданных другими культурами.

То есть, «Табалдырық» является не только интеллектуальным ответом на идеологическое насилие в сфере культурной жизни, но и программным документом, определившим направление национального искусства и литературы в тот бурный период. Важно оценить обе эти стороны «Табалдырық». Ведь он не только выражает позицию против новой колонизации, но и отвечает на вопрос о том, каким должно быть содержание новой позиции в художественной мысли.

Название любого документа эпохи, времени, конечно, соответствует его содержанию и несет в себе груз. С этой точки зрения, «Табалдырық» является не только протестом против навязанной извне официальной идеологической позиции, но и документом, который служит заявлением, открыто и четко выражающим национальную точку зрения по данному вопросу. Основываясь на этих аспектах документа, мы предлагаем назвать его манифестом. То есть, открытая позиция, манифест поэта Магжана Жумабаева по вопросу о содержании национального художественного мышления.

В заключение, мы гордимся тем, что в 20-е годы прошлого века в казахской литературе появилось такое произведение, как «Табалдырық», благодаря которому казахский народ смог выразить свой взгляд и позицию по отношению к сложным изменениям, заняв свое место среди стран. «Табалдырық», рожденный пером великого поэта Магжана, связал казахскую художественную мысль и культуру с мировой цивилизацией, подняв казахский народ до уровня нации, имеющей свое место и свой почерк в мировом культурном пространстве. В понимании Магжана поэзия, литература могут помочь не только пробуждению национального сознания, но и достижению зрелости национального сознания в новом веке, в новых условиях. Если литература соцреализма отодвигала национальное сознание на второй, третий план, то «Табалдырық» выступает за выдвижение общенациональных ценностей на первый план, придавая им новый импульс и жизненную силу.

Также следует отметить, что в середине 20-х годов в казахской художественной мысли сформировалось целое течение против нового советского колониализма. Это течение было отражением казахского национализма того времени, имевшего полное жизненное основание, в литературе. Если казахский национализм как течение нашел свое отражение в деятельности таких деятелей, как Т. Рыскулов, С. Садуакасов, Н. Нурмаков, Ж. Мынбаев, С. Кожанов и др. в государственном строительстве, то в художественной литературе он нашел такое же отражение в произведениях писателей, таких как М. Жумабаев, М. Ауэзов, Ж. Аймаутов, И. Жансугиров, К. Кеменгеров и др.

Мамбет Койгелдиев

Примечания

1. Д. Камзабекұлы. «Алка» – Клятва национального пера». //Қазақ əдебиеті, 25 июня 2010 г.; «23 жоқтау – памятник казахскому духу». //«Аңыз адам», 2010, № 11, с. 38.

2. Сергей Есенин в своей статье «О советских писателях», написанной в 1924 году, писал: «В годы революции, когда старый быт рушился, а из хаотичной жизни еще не родился новый быт, художественное творчество в нашей стране также находилось в состоянии хаоса. Возникло бесчисленное множество групп и течений» //Есенин С. Собрание сочинений в трех томах. М., 1983, Т.3, – Стр.173.

3. Архив Департамента Комитета национальной безопасности Республики Казахстан по городу Алматы (далее – Архив ДКНБ РК), дело № 07875, фонд 6, том 2, л. 54 об. Оригинал: «Организация литературного кружка «Алка» (ожерелье) была задумана мною, кажется, в 1925 году в Москве. Программа «Алка» также была составлена мною ближайшем участии студентов ГИЖ-а Жакена Сарсембина и Амангалия Сегизбаева и с некоторыми коррективами приехавшего в ГИЖ, кажется, в следующем году Ильяса Джансугурова».

4. Там же, том 3, л. 7.

5. Архив ДКНБ РК., дело № 011494, фонд 6, том 2, л. 94-95. Оригинал:

«Встреча моя с Джумабаевым состоялась после собрания вечером. Жил он в доме быв. Представительства Туркреспублики. В беседе на тему о собрании по поводу его произведении, Мағжан меня, как выступавшего в его защиту, распрашивал подробно о собрании, а затем рассказал что у него имеется написанное произведение, которое необходимо будет распространить. Произведение это оказалось литературной платформой под названием «Табалдырық».

6. Архив ДКНБ РК., дело № 011494, фонд 6, том 3, л. 159.

7. Там же, л. 97.

8. К сожалению, из-за того, что документальные материалы, касающиеся деятельности Саенко, хранятся в секретных фондах, мы не смогли предоставить более подробную информацию об этом следователе. В исследовательских работах встречаются сведения о двух Саенко, служивших в системе ОГПУ. Первый – С.А. Саенко. Он служил в Харьковской области Украины и отличался особой жестокостью (И. Баберовски. Красный террор. История сталинизма. М., 2007. С. 40). Второй – Г.Н. Саенко, начальник Секретно-политического отдела Омского областного управления НКВД, был обвинен в незаконном аресте 443 человек, заключен в тюрьму и повесился в камере в 1939 году (Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибирь в 1929-1941 гг. М., 2008. С. 291).

9. Там же, том 3, л. 7-8.

10. Там же, том 2, л. 44.

11. Архив ДКНБ РК, дело № 07875, фонд 6, том 2, л. 320; там же, том 3, л. 7.

12. Муканов С. Есею жылдары. Өмірбаяннан хикаялар. Алматы, 1964. – С. 229-234.

13. Там же, – С. 230.

14. Отчет Казрайкома РКП (б) 5-ой Всеказакской конференции РКП (б). Доклад ответственного секретаря Казрайкома РКП (б) тов. Голощекина, на заседании конференции 1-го декабря 1920 г. Кзыл-Орда, 1926, с. 14-15: «В ауле действительной

советской власти нет, есть господство бая, господство рода….»

15. Голощекин Ф.И. Поставить развитие Казахстана на социалистические рельсы / в кн.: «Партийное строительство в Казахстане. Сб. Речей и статьей (1925-1930 гг.)» М.-А., 1930, с. 151: «…революция не затронула старые дореволюционные отношения, оставив в полный мере экономическое и политическое господство сильных родов и бая».

16. Камзабекұлы Д. Алаш и литература. Астана, 2002. – 418 с.

17. Журбай Т. Алашские пророки. Алматы, 2006. – 11 с.

18. Архив КНБ РК, ф. 6, д. 011494, л. 2, л. 96-97.

19. Архив КНБ РК, ф. 6, д. 07875, л. 3, л. 54-54 об.

20. Там же, л. 3, л. 1-2.

21. архив КНБ РК, д. 2370, л. 4, л. 829-831.

22. Акын работал редактором областной газеты «Бостандык туы» в Петропавловске в 1921-1922 гг. / архив КНБ РК, ф. 6, д. 07875, л. 2, л. 16-20.

23. Там же, л. 814.

24. Там же, л. 3, л. 1430-1431.

25. Там же, л. 73-76. В этом показании А. Байдилдин сообщает, что в 1923-1924 годах в Москве под руководством Н. Торекулова он работал в Центральном издательстве вместе с А. Бокейхановым и М. Жумабаевым, и из-за совпадения взглядов был вынужден оставить эту должность в 1924 году.

26. Отчет Казрайкома РКП (б) 5-ой Всеказахской конференции РКП (б). Доклад ответственного секретаря Казрайкома РКП (б), тов. Голощекина, на заседании конференции 1-го декабря 1925 г. Кзыл-Орда где он заметил: «Вещи, которые боятся писать открытым языком пишут в виде побасенок, — это очевидно общепринятое явление. Скрывать под какой либо басней какое-нибудь имя. Это называалось когда-то, в царской печати, эзоповским языком».

27. Байтурсынов А. Ак жол. Алматы, 1991. – 14 с.

28. Муканов С. Годы взросления. Рассказы из автобиографии. Алматы, 1964. – 230 с.

29. архив КНБ РК, ф. 6, д. 011494, л. 6, л. 177-178.

30. Там же, ф. 6, д. 09797, л. 87.

31. Журбай Т. Алашские пророки. Алматы, 2006. – 43 с.

32. Там же, – 59 с.

33. архив КНБ РК, ф. 6, д. 06610, л. 4, л. 829-831.

34. Архив Президента РК. ф. 141, л. 1, д. 7641, л. 12.

35. В этой связи нелишне вспомнить, что тема казахского движения за свободу под руководством Кенесары Касымулы в XIX веке (1837-1846) стала спорной темой в национальном общественном сознании в XX веке при советской власти, и официальная идеология породила это. Эта тема в определенной степени служила барометром, показывающим температурное давление в казахском общественном сознании (в литературе и истории). Коммунистическая идеология нанесла «удар булавой» драме «Хан Кене» (1928), которая стала проявлением подъема в общественном сознании после поражения движения Алаш.

В 1943 году в книге «История Казахской ССР» история движения под руководством Кенесары Касымулы была включена как отдельная глава по прямому требованию М. Ауэзова. Впоследствии, в 1947 году, вышла монографическая работа Е. Бекмаханова, посвященная этой теме. (Бекмаханов Е. Казахстан в 20-40 годы XIX века. Под общей редакцией доктора исторических наук, проф. М.П. Вяткина. Алма-Ата, 1947.) Коммунистическая партия не смогла вынести такой свободы. Е. Бекмаханов был арестован в 1952 году и приговорен к длительному сроку. На этот раз роль «булавы» партии сыграли Т. Шоинбаев, Х. Айдарова и др. Рассматривать прошлое и его деятелей положительно, «отвернуться» было признано бесполезным делом для казахов.

В 1969 году вышел роман И. Есенберлина «Кахар». Казахский роман, посвященный теме хана Кене. Читатель внутренне понял книгу и тепло ее принял. Это было время, когда народ начал искать осмысленную книгу, сытно поесть. Партийная власть также была вынуждена признать невозможность сохранения жесткой сталинской