О творчестве Акберена Елгезека
Гетто избранничества
Вал. Ров.
Не жди пощады.
В этом христианнейшем из миров
Поэты — жиды.
Слова Марины Цветаевой. Вечная истина. В какое бы время, в каком бы обществе ни жил хороший поэт, его преследуют, как будто он еврей. Сегодня, смотря один из многочисленных ток-шоу, заполонивших эфир, я задумался об этом. Сколько людей собралось и как будто волокли тушу, как будто травили собаками молодого талантливого поэта, чья личность и стиль речи ни на кого не похожи.
Конечно, вопросы литературы и искусства не решаются в шумном ток-шоу. Такие «спектакли» — очевидно, часть шоу-бизнеса. Но ведь и на любом самом буйном празднике можно не давать волю безумцам. Казахи и при перегоне скота не шумели бы так.
Если задуматься, в тенденции, в природе таких «спектаклей» кроется, как будто, большой вопрос, охватывающий наше нынешнее состояние, наш вкус, и, в конечном итоге, нашу человечность.
***
Что же такое вкус?
В моем понимании вкус — это эстетическая совесть человека. Конечно, в отличие от совести в повседневной жизни, в быту, вкус — это совесть, прошедшая особую закалку, формирование. Если идти дальше, вкус — это самая тонкая форма развитого сознания. В общественной формации, которую мы только что пережили и которая сегодня становится достоянием истории, для всего остального было место, но для вкуса места не было. Советская система воспитала и вырастила целое человечество без вкуса. Здесь я не говорю, что западное общество превосходит нас в этом отношении. Дегуманизация, масскульт — явление, присущее всей мировой культуре. Человек без вкуса — это общемировая фигура.
Суверенитет — это, прежде всего, суверенитет сознания, ментальное явление. Мы говорим, что обрели суверенитет, достигли свободы. Но мы не осознаем, что наш умственный мир еще не избавился от прежних штампов, комплексов и синдромов… Мы не чувствуем, что то время, которое мы пережили, его порядки до сих пор тянут нас за подол. Мы думаем, что можем высказывать свое мнение о новом искусстве, культуре с нашим мировоззрением. Но мы, пришедшие из общества без мнения, без вкуса, из времени, когда общественное мнение, вкус были полностью уничтожены, конечно, не можем высказать свое мнение о искусстве нового поколения, родившегося под новым небом.
А чтобы иметь возможность высказаться, мы должны прежде всего избавиться от утилитарного взгляда на искусство и литературу, вообще на духовную культуру, то есть от привычки оценивать культурные явления с точки зрения их конкретной пользы.
Жан Кокто сказал: «Жить без искусства невозможно, но я не знаю, зачем оно нужно» («Я знаю, что искусство совершенно необходимо, только не знаю зачем»).
Джон Рёскин сказал: «Помните, что едва ли не все прекраснейшие в мире творения совершенно бесполезны: например, павлины и лилии» («Помните, что едва ли не все прекраснейшие в мире творения совершенно бесполезны: например, павлины и лилии»).
И снова Жан Кокто сказал: «Красота действует даже на тех, кто ее не замечает» («Красота действует даже на тех, кто ее не замечает»).
Конечно, мы (здесь я говорю о своих современниках) — несчастливое поколение. По словам Гертруды Стайн, мы — «потерянное поколение». Потому что мы не осознали, что мы — несчастливое поколение. А это вдвойне несчастье. Однако история культуры не ограничивается жизнью одного поколения. Мы должны признать, что искусство существует и после нас, что у нового поколения, выросшего как зеленая трава, есть что сказать, что они не обязаны быть похожими на нас, что у них есть свои заботы, свое восприятие, и что тогда прежний язык недостаточен для отражения нового восприятия, нового познания. Мы должны с уважением относиться к духовным поискам нового, молодого поколения.
***
Говорят, главный недостаток новой поэзии — ее непонятность.
Однако у такой непонятности есть несколько причин. Иногда поэт, которому нечего сказать, действительно может писать невнятно. Читая такое произведение, чувствуешь, что автор действительно «непонятен». Но чаще всего причина непонятности кроется в самом читателе, в его духовной лени. Это свойство в природе человека-читателя — его беда и его счастье. Беда потому, что, прочитав много, человек привыкает быть верным некоторым текстам. Такие тексты, как вино, с течением времени становятся только лучше. Взаимное расположение и внимание, развивающиеся день ото дня между текстом и читателем, в конце концов превращаются в великое, ничем не заменимое чувство. А счастье потому, что, найдя все необходимое для себя в одном тексте, человек перестает обращать внимание на другие вещи, духовные явления.
Когда-то один из халифов, победив какое-то племя и взяв его столицу, издал указ сжечь всю библиотеку в городе. Один из ученых мужей сказал: «О повелитель, как же так, в этой библиотеке есть книги пророков, мудрецов, живших давно, ученых, знавших язык восемнадцати тысяч миров, как вы можете уничтожить такое богатство?» Халиф ответил: «В мире есть только одна книга. Это Коран. Если книги из этой библиотеки повторяют то, что сказано в Коране, значит, они должны быть уничтожены. Если они противоречат Корану — значит, они против него, и тоже должны быть уничтожены!»
Прекрасное проявление духовной лени. Мировоззрение читателя, познавшего только один текст, примерно такое же.
Однако поэт не может опускаться до уровня читателя, потому что тот его не понимает. Можно писать для себя и потерять читателя. Можно писать для читателя и потерять себя. Истинный поэт выбирает первое.
Читатель хочет, чтобы поэзия была простой, легкой для понимания. То есть, он хочет, чтобы поэт спустился на его уровень. Есть два вида простоты. Одна — простота читателя, точнее, его примитивность. Вторая — простота поэта. По словам Акутагавы, это «невероятно сложная простота» («простота невероятной сложности»). Чтобы достичь простоты читателя — нужно спуститься вниз. Чтобы достичь простоты поэта — нужно подняться вверх. Есть нечто, стоящее вне демократизма, и, если хотите, не знающее, что такое демократизм. Это стиль письма. Великая поэзия никогда не считалась с демократизмом в своем стиле письма. Один мудрец сказал: «Истинный демократ пишет как толпа — искренне, просто и скверно».
Видимо, между братством и плохим стихом существует тайная, симпатическая связь, которую мы никогда не сможем постичь. Чем более смиренным, чем более братским становится стих, тем более безхарактерным, тем более плохим он становится. Напротив, поэзия возвышается, когда не боится подойти к порогу вечности и раскрывает самые теневые стороны человеческой натуры. Примите это или не примите — таков закон поэтического искусства. Потому что истина, никогда не вписывающаяся в этот мир, построенный на формальностях, хранится во внутреннем мире человека, в подсознании.
***
Я хочу начать свое размышление о молодежной поэзии с произведений Акберена Елгезека. Потому что главные духовные вопросы, волнующие новую поэзию, достигшую вершины, нашли свое отражение в творчестве этого молодого поэта.
Лейтмотив — главная мелодия — в стихах Акберена — сомнение. От начала до конца его небольшого сборника объемом в сто пятьдесят страниц, составленного из его самых драгоценных стихов, заменяя друг друга, следуют, не оставаясь позади, радость, как будто увидевшего лик Бога, горе, как будто потерявшего самое дорогое, восторг, печаль — пронизывающее сердце сомнение.
Было ли это явью, эта жизнь, или сном?
Я все еще ничего не понял.
Хоть и похож на отражение в зеркале,
Внутри меня — тот, кто не похож на него!
Откуда пришло, не знаю, это решение,
Чье-то — мое горе, моя улыбка.
Из глубины зрачка иногда
Читается безмолвная моя вера-стих.
(Автопортрет)
Любое творчество — это молитва. Или, словами поэта, «стих — это вера».
Сэмюэл Батлер, прочитав надпись из Евангелия от Марка: «Верую, Господи Боже мой! Устрани мои сомнения», сказал: «Не верую! Господи Боже мой, не устраняй мои сомнения!»
Потому что человек-существо стоит выше других творений только потому, что умеет сомневаться.
Один человек в моих узких глазах
Плачет…
Такова его улыбка…
…Его слезы — ровесники тысячелетий,
…Его слова — доверенные лица тысяч скорбящих…
…Указывая пальцем на меня, слепого,
Он говорит «прощай» некоторым.
Затем он просит у меня вина,
Выпив залпом, падает в бездну,
Опьяняя мое сердце…
Из могилы, пришедшей со мной в одной чаше,
Я был близок с этим человеком и раньше.
Старик-сирота…
Уступив место внутри себя…
С тех пор я столкнулся с черной болезнью.
Имя старика, пришедшего из могилы — страх. Но страх — это не ужас смерти, ошеломляющий человека, а наоборот, это возвышенное чувство, которое постоянно напоминает человеку о существовании другого мира, другого неба, помимо этого мира. То есть, сомнение.
Один мудрец сказал: «Бог не в этом мире, этот мир — в Боге». То есть, любой путь ведет к Богу. Меня очень тронули возвышенные слова поэта о творении, о Всевышнем, которые кажутся дерзкими на первый взгляд, а на самом деле являются проявлением великого сомнения, показывающим, что молодое поколение находится в поиске.
Вера не нуждается в доказательствах, она лишь уступает место другой вере. Если твоя вера не открывает путь к твоему развитию — смени свою веру. Сомнение — не враг веры, а ее спутник, ее половина. По правде говоря, вера — это мозаика, составленная из сомнений. Человек приходит в этот мир только один раз. Признавая это, поэт удивляется тому, что внутри него живут десятки чужих личностей. У поэта нет готовых ответов. Он обращает вопрос к читателю: «В чем тайна того, что я вижу, как ты думаешь?»
Он бросает сомнительный вопрос даже самому себе, «Отцу-Писателю»: «Моя судьба… это проза или стихи?» Поэт прежних, несомненных времен никогда бы не достиг такой мысли. Бесспорно, это неоспоримый признак роста уровня поэзии.
Вийон говорил: «Мы — это не мы, а те, кто были до нас» («Мы — это не мы, а те кто были до нас»).
Один из индийских пророков сказал: «Вы — то, что вы едите», то есть «вы состоите из того, из чего сформировались».
Когда читаешь строки из стихотворения поэта «Один человек»:
Его сон — моя жизнь, или явь,
Мой сон — его сон? Не могу сказать!
Считая каждую неделю, день, месяц,
Он сожалеет,
Бесконечно плачет…
Такой загадочный — мой двойник в сознании,
Кто я сам? Где мое пристанище? —
приходят такие мысли. Представляется образ какого-то духа, пришедшего из прошлого, возможно, предназначенного родиться поэтом, но ушедшего, не родившись, нашедшего поэтическое сердце, но в этот раз плачущего, считая недели, дни, месяцы, говоря: «Я не смогу достичь своей цели, когда придет мой смертный час, я снова уйду в вечность с этим поэтическим сердцем».
Вас поражает не духовный опыт, не соответствующий молодому возрасту поэта,