Немецкий философ Хайдеггер утверждал, что искусство — это истина, явленная через произведение. При этом он добавлял: «Но ведь до сих пор искусство связывали не с истиной, а с красотой и изяществом?».
Хайдеггер был первым мыслителем, который поставил философию и поэзию на один уровень, а иногда и возвышал поэзию над философией. И это неудивительно, ведь в XX веке западная философия исчерпала себя, а поэзия, напротив, бурно развивалась. Яркими примерами этого являются поэты Райнер Мария Рильке и Георг Тракль. В их творчестве преобладает философское осмысление через поэзию, нежели поклонение красоте. На мой взгляд, самым выдающимся поэтом, рожденным на казахской земле, является Жумекен Нажимеденов. Его можно сравнивать с любым поэтом мирового уровня. Я бы предпочел начать разговор о нем, поставив его в один ряд с известным русским поэтом, лауреатом Нобелевской премии Иосифом Бродским. Ведь, несмотря на то, что они родились в одно время и на одной советской земле, они смогли как сблизиться, так и разойтись.
Нет нужды представлять широко известных поэтов. Тем не менее, когда речь заходит о Жумекене, помимо песни «Менің Қазақстаным», ставшей нашим гимном, вспоминается жанр баллады, который поэт превратил в философский. Жумекен — поэт советского периода. А это было время, когда мы, кочевой народ, становились оседлым, создавая удивительную городскую культуру. Честно говоря, казахскую культуру, созданную в те годы, 50-60-е, мы используем до сих пор. Особенно это заметно в нашей музыкальной культуре. Символами этого периода я бы назвал песни Шамиля и поэзию Жумекена Нажимеденова. Их творчество наполнено мягким, нежным романтизмом, а их неторопливое, доброжелательное мировоззрение стало главной нотой, лейтмотивом того времени.
Жумекен — счастливый поэт, он не выступал с открытым протестом против системы, как Мукагали, но его внутреннее сопротивление было сильным. Это было сопротивление не только тоталитарной системе, но и колонизаторской Российской империи. Именно в этом сопротивлении он встречается с Иосифом Бродским, который был категорически против Советской империи. Конечно, не в жизни, а в пространстве поэзии. Оба, будучи поэтами советской эпохи, как бы не замечают ее, перешагивают через свое время и устремляются в виртуальные, вечные духовные потоки. Жумекен прославляет Восток, Иосиф — Запад. Таким образом, они перешагивают через советское время, с его размытым национальным самосознанием, с его духовной жизнью, основанной на пустом пафосе, с его политизированностью. В этом плане Жумекен уделял большое внимание мусульманству казахов, исламской культуре. И он не поддержал бы нынешних исламских сектантов, потому что, по его мнению, казахское мировоззрение глубоко пропитано исламской философией и духовными поисками. Жумекен, подобно Мустафе Шокаю, мог бы сказать: «Колыбель тюрков — Туркестан — очаг древней арабо-персидской культуры, оставившей неизгладимый след в нашей стране. Первые тюрки появились на исторической арене в VI веке, ислам пришел в Туркестан в конце VII века. В Туркестане Караханиды, первая тюркская династия, заложили основу». Исламские мотивы встречаются во многих стихах Жумекена.
Вместе с тем поэт не принимает многие принципы ислама, относится к исламской идеологии критически, даже с атеистической точки зрения. Это особенно ярко проявляется в его известном произведении, посвященном Алдару Косе. Зачем же поэт обращается к теме ислама? Чтобы не потерять наши духовные основы, чтобы найти казахский колорит в общечеловеческих духовных поисках. Это нам понять легко, но почему он, будучи атеистом, как бы погружается в религиозную веру, пишет так, будто сам стал мусульманином? Это попытка понять бытие предков, погрузиться в прежнее, древнее казахское бытие, это не вера, а внешнее погружение в эту веру, это не вера, а условная вера, возможно, философское осмысление веры. Если бы у поэта не было такого качества, его творчество было бы мертво. Разве само творчество не является прекрасным инструментом для погружения в фантазию, для свободного погружения в многообразие бытия? Говоря об инструменте, это очень точно подходит для раскрытия творчества Жумекена. Ведь Жумекен — поэт, стремившийся к большому профессионализму. Его главный принцип — писать каждый день и много. Его стихи, особенно баллады, больше похожи на философские трактаты, чем на стихи. Поэт всесторонне исследует каждое явление, все глубже погружается в тему, с каждым шагом открывает новую грань, и в конце, дав максимально полное описание, завершает свое стихотворение. В этом плане в мировой поэзии Жумекену равен только Иосиф Бродский. Но их способы описания различны. Главный прием Жумекена — бесконечный внутренний монолог, тогда как Бродский больше похож на художника, он не рассказывает, а рисует. Главный орган Жумекена — слух, прислушивание к глухому, безмолвному, таинственному миру, тогда как Бродский опирается на зрение, его взгляд предельно открыт, а его ненасытный духовный мир полон различных красок и нюансов. Бродский максимально расширил пространство восприятия поэта. Еще одно его качество — поэзия Бродского свободна от идеологии, она занимается только описанием, и в результате возникает полная картина явления. А Жумекен, не успев начать свою длинную балладу, как будто заранее знает, чем она закончится. Дело здесь не в его плане, а в особенности его менталитета. Восточная культура — культура, еще не вступившая в борьбу со своим разумом, культура, стремящаяся к целостности, где бытие и дух неразделимы. Западная культура же, поклонение разуму было лишь одним из ее этапов, и последние один-два века Запад разоблачает этот этап. По мнению западных философов, человек состоит не только из разума, и на самом деле разум ничем не властен, потому что каждое явление в мире развивается самостоятельно, независимо. Человек — это не просто желание, он состоит из потоков желаний, и мы должны не противостоять этим потокам, а подчиняться им. Кроме того, Запад не стремится к объединению или целостности, наоборот, он прославляет любое различие. Мы отличаемся только тогда, когда не похожи на других. По мнению Хайдеггера, различие существовало до того, как мы стали равны самим себе. Действительно, если взять бытие поэтов, они, начиная свой творческий путь, не знают, каким поэтом станут, их ученический период совершенно не похож на период классика. Таким образом, даже одного человека трудно назвать полностью тождественным самому себе. В связи с этим западные философы прославляют индивидуальное бытие, а не коллективизм, стремятся максимально не походить друг на друга, быть отдельными, независимыми.
Например, для Бродского Европа, начиная с ее эллинистических истоков, — это гармония, движение, жизнь, а Азия — хаос, безумие, смерть.
…смерть как азиатский контур
без конца, — говорит он в одном из стихотворений.
Сравнение Бродским Азии со смертью проистекает из его чтения философа Владимира Соловьева. Систему постоянных символов, использованную Бродским для изображения темы Россия — Запад в его поэзии, можно сравнить с постановкой этой темы в евразийской доктрине. Например, они считали, что холодный климат имеет большое значение для русского национального самосознания. Как сказал один из новых евразийцев: «Граница Руси и Запада — это январская неблагоприятная изотерма». Кроме того, в этом вопросе важна конфронтация Ислама и Христианства.
Азия, ислам, татарщина — для Бродского это метафора коллективизма не только в обществе, но и в индивидуальном сознании. Этому посвящено его большое размышление в прозе «Политика в Стамбуле», произведение 1985 года, которое является протестом против подавления «нас» «мной», несогласием с обескураживанием человеческого духа.
А как же Иосиф Бродский относился к настоящей Азии? По словам Льва Лосева, исследовавшего это, в 1990 году он произнес слова, которые кажутся пророческими после 11 сентября 2001 года: «Наш мир становится безбожным. И я думаю, не приведет ли это безбожие к конфликту, я очень этого боюсь… с исламским миром и миром, от которого остались лишь слабые воспоминания о христианстве… не приведет ли это к сильному религиозному конфликту, я хватаюсь за голову. Христианский мир не может себя защитить, а исламский мир действительно теснит его. Потому что их много, очень много, вся проблема в этом простом факторе. Для меня этот конфликт выглядит реальным. Это — будущее, полное противостояния духа терпимости духу нетерпимости. Деловые люди говорят, что противоречие между этими двумя мирами не так велико. Я же ни на секунду им не верю. По моему мнению, исламское мировоззрение — это нечто, достигшее своего конца, его нужно уничтожить. В любом случае, наш мир на шесть веков старше ислама. Поэтому, я думаю, мы имеем право выносить суждения о том, что хорошо, а что плохо».
Стихотворение «Завещание» написано в 1987 году и полностью посвящено изображению Азии как опасного места. Там путешественника на каждом шагу поджидают предательство и преступление, там человеческая жизнь ничего не стоит. Из текста этого стихотворения мы находим решение противоречивого азиатского мотива у Бродского. При внимательном чтении мы замечаем столкновение чисто азиатских, точнее, среднеазиатских черт — например, плоское лицо, черные глаза, горный пейзаж, соленые реки, запах навоза — со специальными русскими словоупотреблениями. Если в первой строке читатель приглашается в Азию («Путешествуя по Азии, ночуя в чужих домах…»), то во второй строке, определяющей, какими будут «чужие дома» в Азии, приводится следующий список: «в избах, банях, амбарах, срубах-теремах». Все упомянутые здесь дома присущи традиционной Руси. Это смешение чисто азиатского и специфически русского пронизывает все стихотворение. Если во второй строке говорится «Остерегайся плоского лица», то в третьей изображаются «изба», «мужик», «баба». Другими словами, в стихотворении «Завещание» изображается ужасающий образ России, ставшей Азией, Евразии, «Ксерксовой России», как говорил Соловьев.
Мысль Бродского заключается не в том, чтобы сказать, как писатели XIX века: «Поскреби русского — найдешь татарина», потому что Азия для него — не геополитическое понятие, а ментальная структура. По его мнению, если Центральная Европа будет жить под пятой авторитарных режимов, ее следует считать «Западной Азией».
Если Соловьев говорил: «Азия — враг опасной судьбы», а евразийцы — «Азия — это не мы», то вклад Бродского в этот миф Россия — Азия заключается в его совестливой позиции. Бродский, в отличие от Соловьева, не призывает к последней битве цивилизаций и, подобно Блоку в стихотворении «Скифы», не гордится своей азиатскостью. Ему чужд, неудобен любой вид коллективизма. По мнению Бродского, народ, нация, если что-то уничтожили, должны признать вину за это преступление, тогда поэт будет с народом, но позитивные достижения возможны для него только лично, в индивидуальной свободе. Все приведенные выше данные взяты из книги Льва Лосева «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии. Серия ЖЗЛ. — М.: Мол. гвардия, 2006».
Как вы видите, Бродский совершенно не похож на привычных русских поэтов. Русские поэты чаще всего являются патриотами. По их мнению, у России есть свой особый путь, это страна с особым бытием, отличным от других цивилизаций. Его главное качество — сосредоточение вокруг православной церкви. Славянофилы называли это качество соборностью. Для Бродского это лишь одна из форм коллективизма, а он не приемлет никакой формы коллективизма. Поэтому для него Россия — не Восточная Европа, а Западная Азия.
Если сравнить Бродского с самыми известными советскими поэтами того времени, то они по сравнению с ним — школьники. Например, если вглядеться в стихи Евтушенко, Вознесенского того времени, то там нет никакого цивилизационного познания, только советская идеология. Хоть они и были против Сталина, но прославляли Ленина. Например, Андрей Вознесенский провозгласил: «Не печатайте Ленина на бумаге!» Бродский с горькой иронией написал пародию на это стихотворение. Самым известным оппозиционером в советское время был Солженицын. Его выслали из России за роман «Архипелаг ГУЛАГ». Позже за этот роман ему присудили Нобелевскую премию за рубежом. На первый взгляд, он кажется безупречным человеком, но Бродский и с Солженицыным не очень-то соглашался. Он считал его не демократом, а русским националистом. Один журналист сказал Бродскому: «По мнению Солженицына, Россия — хранитель ценностей, утраченных Западом». Бродский, не скрывая своего гнева, ответил ему: «То, что говорит Солженицын, — грубая чушь. Обычная демагогия, только минус перешел в плюс. Как политик он — просто жирный ноль!»
Религиозно-романтическая историография в русле «русской идеи», созданная духовными предками Солженицына — славянофилами, Достоевским, Леонтьевым, Бердяевым, — не интересует Бродского. Для него не существует истории вне судьбы отдельного человека, и главной целью писательского внимания должен быть человек, больше всех страдающий от истории. Все спекуляции о смысле истории не позволяют увидеть человеческую трагедию.
А если вернуться к Жумекену Нажимеденову с этой точки зрения, то он тоже сомневается в своем общевосточном бытии. Но его отличие от Бродского в том, что он хочет познать свое казахское национальное бытие. И он находит его в самых простых вещах. Он не отделяет себя, своего лирического героя от степного бытия, мирных сельских пейзажей, от особенностей природы, описывающих жизнь кочевников.
Склонив голову в тени можжевельника, я задремал,
задремал я на ложе чувств.
Твой сын, стремящийся к тебе — это я сам,
вся моя суть — это выкованное терпение.
Особенно это прекрасно проявилось в стихотворении «Қоңыр».
Впереди еще долгий путь —
грудь иногда наполняется коричневой песней.
Казах, укачивая колыбель коричневой песней,
вырастил коричневого ребенка,
коричневая шуба, коричневая степь, коричневый голос…
моя жизнь проходит под коричневую мелодию.
Отличие Жумекена в этой теме особенно ярко проявляется при сравнении с творчеством Олжаса Сулейменова. Для Олжаса кочевники — мифические идеальные личности, поэт не допускает к ним грязи, возвышает их над всеми другими народами и восхваляет. А для Жумекена казахский народ — это не абстрактные герои из исторической хроники, а обычные люди земли. Но Жумекену нравится их простота, близость к ритму бытия, или к природе. В этом плане Жумекен похож не на Бродского, а на немецкого поэта Рильке. Ведь Рильке искал свою тему в самых обычных вещах, он заставлял говорить самые простые предметы, сумерки, фонтаны.
Все будет великим и предначертанным,
Земля — обычная, вода — извилистая.
Деревья — огромные, а забор — всего в одном шаге.
Там пастухи и земледельцы будут осваивать
твои холмы и дали.
Не будет церкви, окружающей бога,
словно загнанное животное, разрываемое на части,
плачущее кровью, потерявшее след.
Дома будут гостеприимными, укрывающими,
бесконечное жертвоприношение, поклонение
наши поступки будут украшать.
Не устремляясь в иной мир, не задумываясь,
даже горе и смерть не будут пугать.
Приспосабливаясь к повседневной жизни,
мы будем беречь жизнь без изменений.
Это стихотворение из книги Рильке «Молитва», которое я когда-то сам перевел. Как вы видите, здесь ценна зависимость человека от природы, родовое единство, в общем, гармония с бытием. Все эти качества мы наблюдаем в нежной поэзии Жумекена, опирающейся на «коричневость», превратившей это слово в поэтический образ, философскую категорию.
А если говорить о настоящем учителе Жумекена, то, на мой взгляд, это Гомер, основоположник древнегреческой поэзии. Ведь каждая баллада Жумекена подобна маленькой Илиаде. Как Гомер, не ленясь и не уставая, описывал каждую историю по главам, так и казахский поэт до конца описывает взятое явление. Вместе с тем у Жумекена есть свой взгляд на поэзию Гомера, он читал ее не по пересказу мифолога Куна, а по текстам его поэм. Например, «Илиаду» он понимает как сатиру на богов, а главной целью Гомера считает описание простой жизни. Таким образом, вся густая мифология в поэме с точки зрения рационалиста Жумекена оказывается коричневым смехом Гомера. И сам поэт так описывает в некоторых античных сборниках. Если в нашем нынешнем сознании Бог — это символ добра, человечности, правильного пути, уважения к национальным традициям и средство показать себя достойным гражданином, порядочным человеком, настоящим казахом, то для Жумекена бог, или боги — это порождение народного творчества. При этом поэт смеется над простодушием народа, который сам создает кого-то богом, а затем поклоняется ему, ударяя лбом.
Бог богов — народ, народ,
Не устанем делать из народа легенду.
Мы прошли через множество легенд,
Пока есть народ, легенды останутся.
Когда Бог, создав, печалился,
Своим же порожденным богам
Поклонялись сами дети-народ.
Такие строки есть и у Иосифа Бродского.
Без птицы — курица твоя, лечение — впустую,
Куриному мозгу лечение не поможет, веришь ли?
Если родился в Дюре, друг мой, лучше всего,
Держаться подальше, у моря.
Цезарь далеко, и ты сам — как крупная рыба,
Беда не придет искать тебя.
Говоришь, все акимы — воры,
Вор мне ближе, чем убийца, друг.
Но если Бродский делит власть имущих на две группы, то казахский поэт верит только своему народу.
Народ, считая тебя вождем, разделит два пространства,
Бог — смертный, разделим границу:
Народ мой, будь честен, будь жив, ты будь жив,
А боги придут и уйдут!
Итак, у двух поэтов, которых мы анализировали, есть много общего и много различий. Причина этого, на мой взгляд, в следующем: оба они — личности своей эпохи, но представители двух разных культур. Бродский прославляет Запад, а Жумекен, критикуя и осуждая его, не хочет отказываться от своего восточного бытия. Судя по этому, на Востоке еще есть немало тайн, немало жизнеспособности. Ведь сам Бродский в последние годы жизни увлекся китайской культурой и начал изучать китайский язык.
Ауезхан Кодар,
писатель, культуролог,
публицист, кандидат философских наук