Почему вы вернулись в Уральск?..
(Интервью с народным писателем Кадыром Мырза Али)
«Астана превращается в город акимов, чиновников»
– Кадыр ага, поздравляем вас с возвращением на родину – в город Уральск. Как вы пришли к этому решению, давно ли скучали по родным местам?
– С первых месяцев после поступления в вуз я начал скучать по родному селу. Если верите, эта тоска длилась пять лет. Все эти пять лет я думал, вернусь ли я на родину. Наша семья была небогатой – у нас не было ни дома, ни скота. Отец то попадал в тюрьму, то уходил в армию, поэтому имущество не накапливалось. Я мечтал, что когда вернусь на родину, стану учителем, построю небольшой домик, пусть и крошечный, и после уроков буду заниматься литературой. Но на пятом курсе моя судьба изменилась. Еще на первом-втором курсе я сдал в печать сборник стихов для детей. Он был обсужден в Союзе писателей и хорошо принят. К тому же я хорошо учился – поэтому по окончании учебы по решению ученого совета меня оставили в аспирантуре. Поразмыслив, я понял, что не смогу вернуться на родину, и это сильно меня огорчило. Пять лет студенческой тоски потом растянулись еще на сорок пять лет… Конечно, я не скажу, что мысль о возвращении на родину меня никогда не беспокоила, но было много моментов, когда я желал покоя. Потому что я понял, что из человека, который работает по 8 часов в день, не получится большого литератора. Это очень тяжело. Но с юных лет я привык работать дома, учиться, писать. Приду с работы около шести вечера, выпью чай и ложусь. Через пару часов сна работаю до 2-3 часов ночи. В то время работа в основном заключалась в заказах для газет и журналов, рецензиях, иногда стихи… Так и прошла жизнь. В «Жазмыше» я писал, что всю жизнь мечтал о собственном доме. Хотел купить дом за городом, недалеко от казахского аула. Но законы Советской власти были «интересными». Их принцип, казалось, заключался в том, чтобы ни в коем случае не дать человеку разбогатеть. Для покупки дома требовалось девяносто документов, а мы воспитаны иначе, не можем лгать… Потом, когда я уже почти достиг своей мечты, Советская власть рухнула, и мои деньги, которые я копил на дом, обесценились. Не скрою, у меня были деньги. Я открыл счета на себя, мать, жену – нас трое, трое детей – всего на шестерых человек и вносил деньги. Я много писал, выпустил 50-60 книг, не было года, чтобы моя книга не вышла. Так вот, потеряв деньги, в последние годы мы долго жили в бедности. И вот, в один из таких дней сменился аким Западно-Казахстанской области. Новый аким, Крымбек Кушербаев, позвонил и сказал: «Кадеке, почему бы вам не вернуться на родину? Астана уже переехала. Здесь мы создадим вам условия, ни о чем не беспокойтесь!» Он звонил не один, а два раза. Потом приехал в Алматы, накрыл дастархан и снова поговорил с уральцами наедине. В итоге я решил, что приехать сюда – правильно. Я прожил в Алматы 49 лет, воздух стал в десять раз хуже, чем когда я приехал впервые. Город вырос в десять раз, стало больше машин. Казалось, уменьшилось все, что нужно для здоровья человека. А воздух в Уральске совсем другой. Место, где стоит двухэтажный коттедж, предоставленный акимом, очень тихое.
Наш казах не любит чрезмерно хвалить акимов. Прошло немало времени с моего приезда в Уральск, и мы увидели столько изменений в культурной сфере. Один только новый казахский театр – это большое дело. Аким уделяет особое внимание искусству и культуре, старается сделать все возможное. Как об этом не сказать…
Итак, я вернулся на родину. На Алматы у меня нет никаких обид. Я прожил там полвека, стал известен как литератор, как гражданин. Алматы по-прежнему является центром литературы и культуры. Но он сможет сохранить статус южной столицы только при условии заботы о его будущем. Та, другая столица, превратилась в город акимов, чиновников. До них не добраться. Разговариваешь ли ты с ними по телефону в Алматы или в Уральске – разницы нет…
Разделение литературной среды на две части
– О вашем детстве, юности мало что говорится. Какими были мечты и цели ребенка Кадыра?
– Когда вспоминаю детство, чаще всего вспоминаю бедность. Я недолго видел отца, он умер в 1952 году, когда я учился в 8 классе. Я мог вообще не учиться. В 6 классе я бросил учебу и окончил школу на год позже своих сверстников.
Я считаю себя, дай Бог, одним из счастливых людей. Мне встречались только хорошие люди. Моя учительница начальных классов, узнав, что я перестал учиться, даже обратилась в районный отдел образования и помогла мне продолжить учебу. Это была первая добрая помощь от взрослых, которую я получил.
С детства я очень много читал. Большое влияние на меня оказал мальчик на несколько лет старше меня по имени Мырзахмет. У него я научился играть в шахматы, научился читать книги. Думаю, именно он повлиял на то, что я стал литератором.
Один из моих дядей по материнской линии постоянно читал богатырские эпосы. Я выучил латиницу еще до школы, и, споря с дядей, выучил и дастаны, и кириллицу.
Когда я пошел в первый класс, началась война. В то время мне постоянно снились два сна. Интересно. Я видел белых-белых, молочно-белых жеребят, и летал с ними среди белоснежных облаков. Моя бабушка по материнской линии толковала этот сон так: «Если будет угодно Богу, ты будешь уважаемым человеком». Второй сон мне снился реже, время от времени. Я просыпался в страхе, что меня преследует черный бык.
Еще одно, что меня удивляет – я много раз избегал смерти. Трижды я чуть не утонул. Один раз, когда плавал, у меня свело ногу. Вообще, я хорошо плаваю, не теряя самообладания, нырял под воду, делал массаж ноге, а затем медленно всплывал. Вода сама тебя держит, главное – не паниковать…
Во второй раз я упал с высоты, меня два-три раза кусали собаки. В детстве я пешком пошел в дом одного чабана, оказалось, у него был злой пес, который выбежал мне навстречу и ударил меня грудью. Я покатился по земле. Прибежавший чабан, оттащив собаку, сказал: «Ты, видно, не должен умирать, ребенок». Оказалось, у пса был паралич челюсти.
Кем я только не хотел стать в детстве! Прочитав книгу из серии научно-популярной библиотеки о затмениях Солнца и Луны, о созвездиях, я хотел стать астрономом. Потом мечтал стать художником, долгое время перерисовывал картины. Затем, кажется, в 1946 году, в нашу деревню приехали артисты и дали концерт. Одна артистка спела песню «16 девушек». Это не та песня «16 девушек», которую поет Гарекең. Вероятно, они сами ее сочинили. Мне понравилась эта песня. Я учился в 6 классе, вечером, вернувшись домой, не ложась спать, я решил написать стихотворение «16 парней». «Мои парни – ученики шестого класса: но я написал только шестерых, на остальных сил не хватило. Это мое первое литературное произведение». На следующий день учителя переписали его, показывали друг другу, и за один день я стал «мальчиком-поэтом»… В то время я не очень увлекался стихами. До окончания школы я писал прозу. Когда я приехал в Алматы, у меня было два повести. Но потом я все это сжег.
В Алматы не было времени писать прозу. Я писал стихи. Мои лирические стихи нигде не публиковались, поэтому я переключился на детские. На втором курсе Музафар Алимбаев на очередном съезде Союза писателей привел мои стихи в пример и похвалил. Книга, которую я сдал в печать в 1959 году, вышла после окончания учебы.
– Кадыр ага, вы не боитесь оказаться в изоляции в Уральске? Можно ли, живя в провинции, написать произведение, которое войдет в мировую литературу?
– Я думаю, что можно прославиться на весь мир, живя не только в Уральске, но и в районном центре, и даже в отдаленной деревне. Но это очень редкое явление. Например, в России только Шолохов был силен, живя в станице. Многие из тех, кто жил в Москве и Петербурге, писали свои произведения на дачах, вдали от города. Например, есть люди, которые, не живя в Алматы, писали произведения, не уступающие по уровню казахской литературе. Это наш Жангали Набиуллин. В Кокшетау был Еркеш Ибрагим, в Кызылорде – Зейнолла Шукиров. Это зависит от человека. Если бы у меня была возможность, я бы тоже жил в таких условиях. Вспомним «Жазмыш»: английский писатель, автор «Острова сокровищ» Стивенсон, не найдя себе места по душе во всей Англии, не найдя покоя, поселился на одном из островов Тихого океана, на краю земли, и там писал свои произведения, там же и умер, и был похоронен. Для хорошего произведения иногда приходится искать такое место.
– А как же литературная среда?
– Я тоже об этом думал. Но, не удивляйся, я бы разделил литературную среду на две части. Первая – живая литературная среда, вторая – среда умерших. Слова Э. Роттердамского «где моя библиотека, там моя родина» означают, что это мое самое любимое место. Человек, который беседует с Абаем, Пушкиным, Гете, Байроном в своей библиотеке, что ему до среды, где каждый день пьют водку?! Такие люди не чувствуют себя одинокими.
«Бедность сделала меня трудолюбивым»
– Кадыр ага, вас называют очень трудолюбивым человеком. Это какой-то особенный дар Божий или обычное явление?
– Я уже говорил, что с школьных лет научился работать. Трудно сказать, что это дар Божий или я сам так сформировался. Думаю, этому меня научила бедность. Бедность заставляет человека. Из-за нее я бросил учебу в шестом классе, в восьмом классе один раз пропустил занятия и упустил учебу. Другие предметы – это одно, но математику, если не поймешь, трудно понять. Поэтому, когда я учился в 8 классе, пока мои одноклассники ушли на летние каникулы, я дома решил все задачи по математике 8 класса. Таким образом, я пришел в девятый класс, хорошо зная математику. Вообще, я любил этот предмет… Трудолюбие – это вот что.
За пять лет учебы в КазГУ я не увидел настоящей весны, не гулял, будучи молодым, юношей. Я ходил в библиотеку, брал книги 10-15 авторов и уносил домой. Через неделю сдавал их обратно, так я познакомился с мировой классикой во время учебы в школе и университете. И после окончания учебы я не прекращал учиться. Я прочитал всю библиотеку в Тастаке, где жил, и узнал то, чего не знал в КазГУ. О труде можно прочитать целую лекцию.
Есть этические трудности в ответах на некоторые вопросы, как будто хвалишь себя. Например, когда я переезжал из Алматы в Уральск, я брал с собой работу, и когда приезжал, брал работу отсюда. Я работал в дороге. Когда жил в Алматы, ездил в Москву, Киев, Ленинград, на Кавказ, в Крым для работы. Сначала мне было тяжело, один раз я взял дом отдыха на две недели и вернулся, ничего не написав. Писать произведения – непросто. Постепенно я набирался опыта. Перед поездкой в такие места я начинал работать над тем, что собирался писать, заранее. Если сначала подготовить материал, написать первые главы и отправиться в путь, то это будет как продолжение рельсов. Например, когда я ехал в Москву, я брал купе на двоих для себя одного и садился за работу, начатую в Алматы. Никто не мешает, я работал в дороге три дня. Поезд прибывал в Москву вечером, я успевал на ужин, а на следующее утро снова та же работа. Обратно – то же самое, были случаи, когда я работал тридцать дней. В доме отдыха есть такое правило: если ключ висит снаружи твоей двери, никто не войдет, это означает, что человек работает, мои московские, друзья из других республик прозвали меня «немцем». Мол, «работает как немец».
– Какой период был лучше для творческого человека – прошедшая советская эпоха или нынешнее время?
– Я понимаю этот вопрос с психолого-социальной точки зрения. Лично я не испытал ничего плохого от советской эпохи. Особенно в экономическом, бытовом плане. Было трудно издавать книги, но я их издавал. Получать премии было непросто, но я их получал. Я выбирал работу, которая не вредила моему творчеству. Мы купили дом, машину – это положительная сторона. Но я радовался падению того общества. Только по одной причине – из-за цензуры. Тогда цензура цеплялась за то, за что не должна была. Я руководил редакцией поэзии в издательстве писателей. Однажды мне позвонили из ЛИТО, незнакомый голос:
– В книге Сырбая Мауленова, которая выходит в свет, есть строки, которые нужно исправить.
– Какие строки?
– «В небе Алматы – сизый дым».
Я сказал:
– А разве в небе Алматы нет сизого дыма?
– Есть, но так писать нельзя.
– Я не изменю этого, даже если меня казнят, – сказал я в сердцах. Тот человек разозлился и повесил трубку. Позже Жумекен Нажимеденов рассказал мне подобную ситуацию. У него был интересный характер. Голос по телефону сказал ему, что нужно изменить некоторые строки, Жумекен не согласился. Тот разозлился и сказал: «Эй, мы же едим хлеб, занимаясь этим вопросом!» На что Жумекен ответил: «Я здесь тоже не бок ем!» Он, видимо, подумал: «Этот человек говорит уверенно, опираясь на кого-то сильного», и замолчал. Тогда было так.
Раньше, когда наши писатели спрашивали: «Почему ты не пишешь?», мы отвечали: «Все равно цензура не пропустит». Сейчас цензуры нет, но писатели, которые не писали, так и остались неписателями. А правда, которую нужно было сказать, говорилась и тогда. В стихах «Домбра», «Кулак куй» есть строка: «правда как кашель, дрожит в горле». Сначала ее пропустили. Потом, когда вышло второе издание «Домбры», где были объединены две части, сотрудники издательства, выкручивая мне руки, заставили меня исправить эту строку. Но она все же вышла.
Жумекен прочитал рукопись одной моей книги, которая лежала в издательстве. Увидев, что я исправил места, где редактор задавал вопросы, он сказал мне: «Эй, твои исправления интересны, ты сделал их еще сильнее, чем раньше». Это правда, но тот, кто исправлял, был доволен.
Но тогда у меня осталось одно плохое – моя внутренняя цензура. Правильно это или нет? Это воспитание, которое осталось…
«Принести поэзии моему сыну непросто»
– У нынешней молодежи такого страха нет, верно?!
– У нынешней молодежи, наоборот, может не хватать этики. Самое сильное – не что ты говоришь, а как ты это говоришь. Есть одна интересная история.
«Однажды хану приснилось, что он потерял все зубы, и остался только один передний, он проснулся в ужасе. Астролог, толковавший сон, очень затруднился и сказал: «Мой хан, это действительно плохой сон, все ваши близкие люди вокруг вас умрут, и вы останетесь один». В гневе хан приказал отрубить голову астрологу, тогда один ученик, ставший свидетелем происшествия, улыбнулся.
– Эй, почему ты смеешься? – спросил хан в гневе.
– Простите, мой хан. Мой учитель немного ошибся, – ответил тогда ученик.
– Как так? – спросил ошеломленный правитель, и тот ответил:
– Вы будете жить очень долго, проживете так долго, что останетесь даже после своих внуков и правнуков, – ответил он.
Нурпеисов писал смело. Жубаң и Абдильда Тажибаев тоже писали смело. Особенно Тахауи Ахтанов был таким. Фадеев говорил об Ауэзове: «После такой жизни, зачем казахам коммунизм?» И неудивительно, что он так говорил, ведь в романе, за исключением небольшого искусственного классового конфликта, показана великолепная степная жизнь.
– Теперь, возможно ли совершить открытие в казахской поэзии?
– Я думаю, что казахская поэзия достигла своего апогея. После Абая писались стихи, создавалась хорошая поэзия, это великий подвиг. Абай писал не хуже кого-либо, охватил многое, но и после него появилось столько хорошей поэзии. Глядя на это, нельзя делать вывод, что хороших стихов больше не будет. Но казахские поэты хорошо используют возможности. Я думаю, что нынешняя молодежь, оглядываясь назад, растерялась, не зная, что и как писать. Обычно есть такой прием: Маяковский отрицал Пушкина, это способ проложить себе дорогу. В нашем среднем возрасте у нас тоже было много оппозиции, но все это осталось шумом. В конце концов, я понял, что можно добиться успеха только написав что-то хорошее. Темирханы, не осуждая никого, сказали добрые слова, насколько могли. О том Темирхане – я написал статью год назад.
Сейчас снова начинают поднимать Жумекена. Это очень правильно. Это очень крупная личность. Я всегда считал Жумекена выше себя. Он считал меня выше себя. Это было не из-за уважения друг к другу, а из-за знания его поэзии. Я вообще не теряю надежды, но думаю, что в поэзии все же будет спад. Молодежь либо повторит наш путь, либо принесет альтернативную поэзию. А принести альтернативную поэзию – это непросто.
«Создаются условия для того, чтобы человек стал дьяволом»
– Каково, по вашему мнению, место литературы в жизни? Является ли литератор профессией?
– Я не отношу искусство к профессии. Это не быть сапожником, не быть мясником. Это дело всего народа, любого человека. Почему многие писатели работают в разных сферах: прокурорами, юристами, рабочими и т.д.? Сделать литератора профессией – это политика советского времени. В старину поэты приходили во дворцы ханов, иначе они не могли прожить. А великие вожди во главе государства уделяли большое внимание литературе. На Востоке великих поэтов пытались пригласить к себе ханы и цари. Великий автор «Шах-наме» Фирдоуси жил во дворце хана. Только по поручению хана он два года провел в кишлаках, среди народа, чтобы написать «Шах-наме».
Сейчас в литературе идут интересные дискуссии. Некоторые даже против того, чтобы писать о таких великих понятиях, как родина, гражданственность, народ. Говорят, что человек должен писать о своих чувствах. А что такое чувства? Только личные переживания. Любить кого-то, ненавидеть, не только вокруг болезней! Почему мои чувства не должны быть связаны с моим народом? Литературу нельзя отделять от социальных проблем. Как можно отделить Абая? Литература – это душа поэта. Если поэт не выразит радость и печаль своего народа, я не пойму его. В «Жазмыше» есть история о кавказской поэтессе, которая, разорвав губы, сшитые иглой, не отказалась говорить правду. Вот это я считаю настоящей литературой. Были такие, как Бабаевский, трижды получавший Сталинскую премию, сейчас никто не знает его имени. А Платонов, работавший дворником во дворе Литинститута, находится в списке классиков. Литература – это священное дело, время стирает тех, кто трудился в ней фальшиво.
– По моему мнению, литература, вообще любое искусство дается для того, чтобы раскрыть лишь одну истину. Действительно ли литература является необходимым инструментом для пропаганды и реализации благородных идеалов человечества? Что вы думаете об этом?
– С этим мнением можно согласиться частично. Ахмет Байтурсынов и Шакарим использовали стихи для просвещения народа. Но они писали стихи, потому что были поэтами, обладали такими способностями. Например, Алтынсарин – не великий поэт. Но он написал «Кел, балалар, оқылықты». Он использовал это для своей цели, своей пропаганды, своего кредо. Это нельзя отрицать, но прежде всего он приходит в мир как поэт, рождается им.
– Кадыр ага, вы верите в Бога, как относитесь к религии?
– Это очень трудный вопрос, который «сломал зубы» многим. Мы жили в настоящем атеистическом обществе. Наши предки и отцы верили в Бога, а школа учила нас, что его «нет». Легче доказать, что Бога «нет», чем что он «есть». Ты говоришь: «Если он есть, покажи». Мы много слышали, как матери, обезумевшие во время войны, потерявшие близких, ругали Бога.
Был французский просветитель-философ Вольтер, он был атеистом. Если к атеисту можно добавить слово «великий», то я бы сказал это ему. У него есть слова: «Если бы Бога не было, стоило бы его выдумать?» Сам будучи атеистом, он говорит: «Даже если Бога нет – он должен быть». У русских есть слово «вера», мне нравится это слово. У человека должна быть вера в какую-то силу. Каждый день перед сном я обязательно говорю: «О, Аллах, благодарю за то, что дал!» Я говорю это от всего сердца. Потому что я болел, старел, видел тяготы жизни, видел и нужду. Взвесив все это, кажется, что свет добра падал больше. Поэтому я благодарен.
Сейчас религия вернулась, но я опасаюсь этого. Скажу честно, вся народная литература, устное народное творчество осуждает мулл. Казахские муллы сильно уронили достоинство религии. Во-первых, они безграмотны, во-вторых, корыстны. Есть слова Неру: «Люди раньше были счастливы, они попадали в тюрьму, переживали трудности, страдали, но верили, что в загробной жизни попадут в рай. Потом пришли коммунисты, они хотели установить рай на земле. Теперь ушли и религия, и коммунисты. Сейчас народ ни во что не верит. Я премьер-министр страны с полумиллиардным населением, но не знаю, зачем живу». Так вот, если подумать, религия – это то, что появилось для счастья человека.
У казахов есть понятие о дьяволе и ангеле, которые тянут человека в две стороны. Говорят: «Кто победит, таким и станет человек». Сейчас вокруг происходит «сатанизация». Грустишь, знаешь, чувствуешь, страдаешь. Сейчас создано много условий для того, чтобы человек стал дьяволом.
«Нынешние воспоминания меня не удовлетворяют»
– Кадыр ага, вы ведете дневник? Как вы относитесь к переписке, собираете ли ее? В «Жазмыше» вы выражали сожаление по поводу небрежности личных архивов казахских писателей. А какое наследие достанется исследователям Кадыра Мырза Али?
– В 50-60-е годы я много писал писем. Сожалею, что копии этих писем не остались у меня. У Жангали должно быть немало моих писем. Мы с Абишем тоже переписывались, когда уезжали на каникулы. В Мангыстау был парень по имени Маршал, мы с Мендекешем тоже немало переписывались. Эти письма, возможно, сохранились, но больше всего меня расстраивает то, что я писал молодым литераторам, когда работал в газете-журнале. Я не могу с ними расстаться. Нужно было оставить себе хотя бы один экземпляр. Эпистолярное наследие – это удивительная вещь. Вышло 25 томов Тургенева, 13 из них – письма. Сколько вопросов там раскрыто…
А насчет дневника. Лично я хотел бы, чтобы дети вели дневник с школьного возраста. Во-первых, это формирует стиль человека, его писательское мастерство. В молодости я не вел дневник. У меня была очень хорошая память, я мог запоминать по порядку несколько задач, номер машины. Но память тоже изнашивается. Я где-то прочитал, что в мозгу человека миллиарды клеток, и после тридцати лет ежедневно теряется несколько миллионов клеток. Старость человека, видимо, связана с износом всех его клеток. Но для добра нет раннего или позднего времени, уже десять лет я веду дневник.
Мой план – после того, как я приведу в порядок и систематизирую свои прежние работы, я хочу приступить к написанию воспоминаний. Нынешние воспоминания меня не удовлетворяют, большинство из них – это попытка очернить кого-то и оправдать себя. Нет создания образов. В казахском народе было немало великих людей, тех, кто трудился в литературе, чье благотворное влияние ощущалось, хотелось бы, чтобы их чистые образы были созданы. Я хочу сказать, что благодаря им я стал человеком. Цель – не хвалить их, а оставить факты. Например, если я буду писать об И. Омарове, я напишу правду, без всякой лжи и примесей, не беспокоясь о том, будет ли это полезно или вредно кому-либо. А потом буду жить как обычный старик.
– Есть ли у вас произведения, которые вы не хотели бы опубликовать при жизни, а держали в тайне, чтобы они вышли позже?
– Я решил этот вопрос. В советское время у меня были неопубликованные произведения объемом в два тома. Когда началась реформа, и общество начало меняться в 1990-е годы, я выпустил две книги. Первая – «Қылыш пен қанжар» (Меч и кинжал), вторая – «Мәңгі майдан!» (Вечный фронт!). Обе книги были острыми, но народ их не заметил. Один из грехов человека, который много пишет, – это то, что он вредит самому себе. Мол, «что из написанного им читать». Кроме того, будучи в Парламенте, я написал книгу «Заман-ай» (Эх, времена!). Я сказал то, что хотел сказать, теперь ничего скрытого нет. Последняя книга из этого 15-томника называется «Шырғалаң» (Суматоха). Если бы была цензура, ни одно из стихотворений из нее не вышло бы в свет.
Дневник обычно остается в архиве. Например, дневник Блока невозможно читать – хронология. Одни пишут в дневник мысли, другие – образы. Я считаю плохой приметой сдавать дневник в печать при жизни. Если есть что-то, что должно выйти в свет после моей смерти, то это, вероятно, эти дневники. У меня есть большие, толстые, около десяти блокнотов-дневников. Там мои чувства, моменты, когда я был недоволен собой, моменты, когда я был недоволен кем-то. Но нет слов, которые бы порочили кого-то, вынося на публику. Чистое произведение.
– Кадыр ага, скажите честно, можете ли вы полностью доверять дневнику и писать, не скрывая ничего?
– Нет. Нельзя написать все, я много об этом думал…
– Большое спасибо за ваш откровенный разговор, Кадыр ага! Желаем вам крепкого здоровья. Пусть на вашей родине родится много произведений!
Беседовал Казыбек Куттымұратұлы,
2002 год. Газета «Жас алаш»
Набрал и подготовил для компьютера Айбол Исламгали.