Мысль!.. Мысль!.. Мысль!.. Как бы ни была мыслью поэзия! Найди мысль, мягкую как пух, из колючек и терновника, что до крови ранят ноги, ищи мысль, подобную великому Алатау, из камешка величиной с булавочную головку, черпай мысль из ветра, что гонит черные тучи, застилающие небо!.. Мысль!.. Мысль!.. Мысль!.. Нет стихов без мысли! Стихи без мысли – ничто!
Это не мои требования к поэту, не мои слова. Это требование шестидесятых годов, ставших поворотным моментом в казахской поэзии, голос шестидесятых, который до сих пор звучит в наших ушах. Действительно, главным требованием поэтам тех лет, свидетелями которых мы были, была мысль. На обсуждениях в редакциях, где поднимались актуальные вопросы поэзии, на вечерах встреч со студентами, в полемических статьях, где участвовали не только поэты, но и критики, в жарких спорах, которые могли возникнуть где угодно, был один основополагающий принцип. Он заключался в том, что стихи должны быть мыслью! Это требование, эта задача к стихам исходила не от каких-то людей, кричащих на тротуаре, а была естественным явлением, проросшим из самой почвы поэзии. Такой встряски требовалось для полного избавления от грубой социологии, которая выдвигала пустые описания, многословные повествования. Эта встряска была вызвана самим временем. Такой процесс происходил не только в казахской поэзии, но и по всему Союзу. Поэтому все /даже бездарные/ бросились высказывать мысль в стихах, писать мыслью наполненные стихи. Даже некоторые наши поэты, имеющие направление в поэзии, не считаясь с природой своего таланта, закрыв глаза, встали на этот путь. Потому что те годы были временем, когда интуиция, эмоциональная поэзия, «нюхающая» окружающие явления, отошли на второй план, а аналитическая, философская, в современном понимании – интеллектуальная поэзия начала бурно развиваться. Поэтому поэт должен был завершать все, что говорил, ставить три точки и в последних двух строках подводить итог своей мысли, «приземлять» крылатого Пегаса, даже был обязан. Действительно, мы с гордостью вспоминаем, что такая встряска, новый импульс очистили стихи от замкнутости, легкомыслия, приблизив их к жизни, повысив их ответственность перед обществом, утяжелив их социальную нагрузку. Но в те годы вторая сторона вопроса, самая важная, часто забывалась. Это были вопросы, волнуют ли эти переполненные «философской мыслью» стихи читателей, и главное, заставляют ли они задуматься. Честно говоря, такое требование к стихам, если и возникало, то лишь изредка, между прочим, а не становилось предметом специального обсуждения. Поэтому внимание к внутренней поэтической силе стихов, «стоящих на четырех ногах», с доказательной мотивировкой и завершающихся двустишиями, было ослаблено. А такой подход открыл дорогу для распространения и роста бездушной, бессодержательной риторики и нравоучительных стихов.
Писатели, прикрываясь творчеством истинно талантливых поэтов-мыслителей, теперь без всяких препятствий обрушили на нас такие «философски мыслящие» стихи. Отсюда и возникает машинная отработка, механизированный штамп. Конечно, если бы сегодня все встало на свои места, можно было бы обойти эти высказывания, оставив их в прошлом, не упоминая. Но, к сожалению, это не так. До сих пор «мыслью наполненные» стихи на высоте, до сих пор «мыслью наполненным» стихам везет. Заставляют ли эти «мыслью наполненные» стихи задуматься – никого не волнует. Раньше они спасались под покровом слова «философский», теперь прячутся под маской слова «интеллектуальный». К счастью, сегодня многие из нас знают, что без внутреннего эмоционального потока интеллектуальная поэзия стоит грош, и что без интеллекта поэта эмоциональная поэзия остается лишь набором блестящих слов. Зная это, мы проявляем снисходительность.
Для нас нет интеллекта в казахской поэзии выше Абая, нет интеллектуальной поэзии выше поэзии Абая. Но вы не найдете в ней ни одной строки, ни одного слова, написанного холодным разумом. Все написано с великим эмоциональным чувством, с великим сердцем. Эмоция поэта находится не на поверхности слова, а в его внутренней сути, глубоко внутри. Он мыслит не разумом, а сердцем. Его словосочетания «внимательное ухо», «внимательное сердце», «внимательный глаз» не случайны. Поэтому в его четырнадцатом «Слове» говорится: «Если язык подчиняется сказанному сердцем, он не будет лживым». Прочтите теперь эту строфу Абая:
Слово, познанное разумом,
Не прилипнет к тебе, ускользнет.
Слово, почувствованное пылким сердцем,
Проникнет во все твои жилы.
Видите, слово нужно чувствовать сердцем, а не разумом. Слово, чувствуемое сердцем, конечно, должно быть написано сердцем. Абай так и поступал. Он умел «подчинять» свои слова «сказанному сердцем». Это великий духовный подвиг. Такой подвиг не каждому поэту суждено совершить. Поэтому здесь мы должны не рассматривать интеллектуальную поэзию как совокупность холодного разума, а глубоко понимать ее природу. Только тогда мы сможем разоблачить и раскрыть «мыслеподобные» стихи, скрывающиеся под ее покровом.
Мы говорим, что стихи должны заставлять задуматься. Но как они должны заставлять задуматься? Должны ли они заставлять задуматься, высказывая мысль, или можно заставить задуматься, не высказывая мысль? Безусловно, можно заставить задуматься, высказывая мысль, и не высказывая ее. Это зависит от природы таланта поэта, от его мировоззрения, и даже от выбранной им темы. Прочтите теперь эти строки Пабло Неруды, которые облетели весь мир:
… и по улицам кровь детей
текла просто, как кровь детей.
Вы вздрогнули, словно от удара током. Ужасающая картина. Поэт создал грандиозный образ, не говоря образами. Иначе с чем можно сравнить текущую детскую кровь? Детская кровь может быть сравнима только с детской кровью. Поэт, не открывая ничего нового, открывает новое. Это поэтическая новизна!?
Поэт не сказал ничего лишнего. Он просто показал реальность. Но какой вес мысли ложится на сердце! Теперь давайте прочитаем Мукагали Макатаева:
Жаль…
Лицо этой проклятой болезни сильно.
Мое сердце восстает,
Пытаясь разрушить крепость в моей груди.
Жаль…
О, сердце!
Мой золотой стержень!
Что мне делать, ты устало.
… Это «ласка» щекочущей печени.
Ты устало, бедное мое, ты устало!
Что делать?
Душа моя, кто исцелит тебя?!
При рождении я был целым, теперь я разделен на три части:
Сердце мое – Африка, печень – Кипр,
Мозг – как Ледовитый океан…
Что делать?…
Но это целое стихотворение, сплетенное и вылитое. Отдельные строки, отдельные строфы нельзя рассматривать отдельно. Природа стиха, архитектоника стиха этого не выдерживают. Потому что поэт излил свои слова одним разом. Многоточия, поставленные в разных местах стихотворения, – это не недосказанные слова поэта, а его скорбные вздохи, вырвавшиеся из глубины души. Это метафора, образная метафора. В этом стихотворении заключена вся сущность настоящего поэта-гражданина. Сравнение сердца с Африкой, печени с Кипром, мозга с Ледовитым океаном показывает не только внешнее сходство понятий, но и масштабность мысли поэта, его величие, раскрывающее внутреннюю драму и трагедию определенных понятий. Из этого стихотворения веет не только личная боль поэта, но и горе Африки, трагедия Кипра, ледяное дыхание Ледовитого океана. Поэт не смог отделить свое горе от горя мира. Так может говорить только поэт, впитавший мир всеми своими шестьюдесятью двумя жилами.
Теперь вы видите в этом стихотворении (в нашем понимании!) мысль? Нет! Но поэт, не высказывая мысль, погружает читателя в глубокие размышления.
У каждого поэта своя природа таланта, свое мировоззрение, но нет темы, которую он присвоил бы себе единолично. Тема – общая для всех. Дело в том, как ее освоить, с какой стороны подойти, это уже другой разговор. В этом отношении вечные темы, существующие с незапамятных времен, а также темы, рожденные в эпоху научно-технической революции, – все это нераскрытые тайны, не освоенные новые поля для истинного таланта. Только талант, подходящий к любой теме с таким намерением, сможет сказать свое слово в стихах. А называть какую-либо тему избитой – значит показывать узость творческого диапазона или полное отсутствие таланта. Какой бы гениальный талант ни был, он не мог исчерпать какую-либо тему до конца. Если бы мы сказали, что она исчерпана, то давно бы перестали писать о любви.
Также не бывает кампанейских тем. Бывают только кампанейские стихи. Если мы понимаем слово «кампанейский» как преходящий, то многие стихи, воспевающие вечные темы, окажутся кампанейскими. Ведь эти стихи существуют сегодня, а завтра их нет.
Зачем мы это говорим? В последнее время наблюдается тенденция к дроблению и разделению тем. Хотя это имеет теоретическое значение, не следует забывать и о практических последствиях. Ведь рассмотрение таланта в узких рамках определенной темы не всегда приносит славу автору и литературе. Новизну следует искать не в новизне темы, а в поднимаемом вопросе, в высказываемой мысли, в художественном решении. Новизна – это, в конечном счете, раскрытие поэтом новых, более глубоких слоев самого себя. Один из таких поэтов, который раскрывает, копает и углубляет самого себя, – Саги Жиенбаев. Когда все суетились и искали «мысль», он не насиловал природу своего таланта, остался верен своей цели. Он уже много лет пишет в казахской поэзии своим уникальным голосом, своим уникальным языком. Конечно, о Саги сказано немало. Если просмотреть сказанное, то чаще всего Саги рассматривают как «султана» прекрасных стихов. Поэтому здесь стоит остановиться на одном вопросе, чтобы прояснить: когда мы говорим о стихах, мы иногда используем словосочетание «прекрасные стихи» для стихов, которые, хотя и имеют блестящую форму, но лишены содержания. Если понимать понятие «прекрасные стихи» в этом смысле, то это слишком поверхностное, примитивное понимание. Действительно, стихи Саги мелодичны, как звук флейты, как пение жаворонка. Но этот звук, эта мелодия исходят не из звуковой гармонии красивых слов, собранных отовсюду, а из глубокого поэтического волнения, из поэтической сущности.
Правда, в своих первых стихах Саги был слишком склонен к внешней гармонии, к звонкой созвучности. Словосочетание «прекрасные стихи» тогда закрепилось за его стихами. Удивительно, что это словосочетание, переходя из критики в критику, из уст в уста, до сих пор не исчезло. Ведь сегодняшняя поэзия Саги – это не поэзия Саги конца пятидесятых, начала шестидесятых годов, а совершенно другая. Процветающая, возвышенная поэзия. У Саги есть стихи, начинающиеся стремительными, энергичными строками:
Внезапно сузив небо,
Прижав аул к земле,
Сбивая с ног от астана,
Вспыхнув… пролетело облако,
Эти стихи, написанные в повествовательной манере, с каждым последующим чтением становятся все более насыщенными. Одинокая тополь на окраине аула, стоящий «как посланник из леса», поражен молнией. Ветки, разбитые вдребезги, свисают… выпавшие птенцы…
Один издал писк,
Другой присоединился к нему.
Один, опираясь на траву,
Повторял этот звук.
Ветер унес, бушуя,
Сердце сжимается –
Присоединяясь к птенцу,
Плачет сама степь…
Есть ли большая или малая трагедия? Возможно, есть. Тем не менее, послушайте всем своим существом, всем сердцем плач степи, присоединившийся к крошечному птенцу. У вас мурашки побегут по коже. Это стихотворение даже не закончено. Но обязан ли поэт закончить стихотворение? Совершенно не обязан. Поэт здесь не сказал «степь плачет» или «степь рыдает», а закончил на полуслове «сама степь плачет…», словно у него на глаза навернулись слезы, а в горле застрял камень. Такая вот родственная связь с природой, братство с птенцом. В целом, современная поэзия Саги – это поэзия с собственным голосом, собственной уникальностью, состоящая из внутренней динамической силы, динамико-драматического конфликта, устремленная из сегодняшнего дня в завтрашний. Его поэзия волнует, трогает, заставляет задуматься своего читателя.
Жумекен Нажимеденов – поэт совершенно иного плана, с совершенно иной поэтической подписью, чем Саги Жиенбаев. Он вошел в поэзию с мыслью. Сама мысль в его первых стихах исходила не из намерения высказать мысль, а из природного естества поэта, его сущности, его образной системы мышления, его интеллекта. Шестнадцать лет назад, анализируя поэзию Жумекена, мудрый старец-поэт Абдильда сказал: «Он предпочитает раскрывать философскую природу человека и природы, глубже описывать высокое согласие человека и природы, чем их внешние формы». Эти слова актуальны и сегодня.
Поэзия Ж. Нажимеденова – это не поэзия, взлетающая ввысь и бурно разливающаяся, а поэзия, спускающаяся в глубины человеческой души, понимающая и впитывающая без громких криков, безмолвно ее печали и радости, ее счастье и горе. Поэтому его стихи многим кажутся слишком меланхоличными, слишком тихими, слишком мрачными. Он вглядывается в явления жизни не для того, чтобы найти несколько строф, а чтобы познать диалектику этих явлений жизни. Даже музыка в его стихах – это музыка мысли. В одном стихотворении он может рассмотреть определенный предмет с разных сторон. В этом отношении талант Жумекена Нажимеденова – редкое явление в казахской поэзии.
– Где твоя родина? – спросил новый поэт.
– Там тоже были небо и солнце.
– Где твоя родина? – спросила улыбающаяся невестка.
– Черная земля! – ответил я. – Не вода.
– Где ты учился в десятом классе? – спросил мужчина.
– В школе! – взволнованно ответил я,
– Учителя учили своему делу…
– Какая там была погода?
– Летом шел дождь, зимой – снег,
облака плыли высоко,
там были бродячие собаки и сайгаки.
Шелестел трава на ветру…
– Разве не везде так?!
– Вот, – сказал я, – теперь вы правильно поняли,
Везде есть мыслящий юноша, сильная девушка.
Солнце и воздух проникают в любую часть Родины,
Небо над любым холмом сияет,
Любой холм достоин того, чтобы гордиться им как родиной.
Стихотворение начинается с того, что поэт отвечает на поставленный вопрос с насмешливой иронией, с дерзким упрямством. Почему? Что такого особенного в вопросе «Где твоя родина?» Но поэт точно угадывает, что вопрос исходит из враждебных намерений, из сепаратистского понимания. Если так, то в камнях упрямства поэта в ответах на вопросы кроется и обида поэта, и его гнев. Только в последнем диалоге слово поэта резко меняется, переходит в серьезный и весомый тон и приходит к гражданской мысли. Стихотворение закончилось, но оно закончилось, оставив своего читателя в раздумьях.
Орел сел на ущелье,
Наконец сломался злой обман.
Когда Атырау разливался,
Вода не помещалась в корыте.
Вся влага испарилась,
Июль стоял, пыля.
Любой колодец с горькой водой
Иссяк за одну ночь.
Началась охота,
Жди вестей с неба.
Бездонная пропасть смотрит в небо
Одним глазом.
Это стихотворение Дуйсенбека Канатбаева, которое, по неизвестной причине, редко упоминается в народе, но несправедливо восхваляется в прессе, по праву может стоять в одном ряду со многими поэтами. Всего тремя строфами оно рисует перед глазами полную картину высохшей степи, лишенной и капли воды. Взгляните еще раз на последние две строки. Сама пропасть, жаждущая влаги, смотрит на небо! В нашей стране написано немало картин, нарисовано немало образов высохшей степи. Но этот образ – особенный, нарисованный только по-дуйсенбекски. Этот образ не оставит равнодушным ни одного читателя, который сможет представить себе стихию высохшей степи. А разве не в том, чтобы не оставлять читателей равнодушными, состоит наше, о чем мы говорим, заставлять задуматься!? Видите, одна деталь, один образ, несущий смысловую нагрузку, может заставить читателя задуматься.
Мы остановились лишь на нескольких стихотворениях разных характеров от группы поэтов, которые заставляют задуматься и волнуют, высказывая мысль и не высказывая ее. Наша цель заключалась в том, чтобы найти свой ответ на тему нашей статьи. Конечно, помимо них, у нас есть немало поэтов, достойных уважения и внимания читателей, чье дыхание сливается с дыханием читателей, чей пульс бьется в унисон с пульсом читателей. Перечислить их всех здесь невозможно и не обязательно. Но, как мы упоминали в начале статьи, если сказать, что «мыслящих», «философских», умных стихов еще больше, то мы не ошибимся. Конечно, нет никакой необходимости перечислять их, как членов «сборной команды».
Современная казахская поэзия обогащается новыми именами. Они уже определили свой голос, свою подпись в поэзии. Среди них мои сверстники Куляш Ахметова, Жараскан Абдирашев, Кеншилик Мырзабеков, Иранбек Оразбаев, Жуматай Жакыпбаев, Нармахан Бегалиев, Исрайл Сапарбаев, Улукбек Есдаулетов доказали, что они бесспорные таланты. Никто не может отрицать, что сегодня каждый из них пишет стихи, близкие сердцу читателя, волнующие сердце читателя. К сожалению, мы не можем скрыть, что многие наши коллеги остаются в ограниченных рамках желания высказать мысль и идут по старому пути. Поэтому мы думаем, что сегодняшние достижения и недостатки наших сверстников станут предметом будущих обсуждений.
В заключение вернемся к вопросу, поставленному в начале статьи. Итак, цель стихов – высказать мысль или заставить задуматься? Конечно, заставить задуматься.
Темирхан Медетбек,
Национальный портал
Похожая запись:
Темирхан Медетбек. Если поймем дух времени