Славные походы кочевников под знаменем Солнца, длившиеся тысячелетиями, не канули в Лету, а сохранились в сознании казахского народа, наследника юрты кочевников, и стали основой его духовной культуры. Поэтому можно сказать, что кочевой образ жизни, неразрывно связанный с военным искусством, породил уникальную, самобытную культуру. Свидетельством тому являются кюи «Аксак кулан», «Ел айрылган», наследие Доспамбета, Шалкииза, Казтугана, Жиембета, Маргаски. Все это – песни-сабли, призывающие к единству народа, воспевающие доблесть, полные духа батырства. Основа этого кроется в постоянном пребывании кочевников в состоянии войны.
Говоря языком современных социологов, кочевники Евразии, где царила военно-демократическая система, смотрели на мир с высоты седла до тех пор, пока оседлые народы Европы не обзавелись огнестрельным оружием. Всегда быть собранными, бдительными, в боевой готовности – вот что было предпосылкой для свободного существования кочевников на огромных просторах и их превосходства над другими. В те времена, во все времена, конь джигита был привязан у коновязи, а копье стояло у пояса. Все мужчины, способные оседлать коня, при звуке боевого рога, при призыве к атаке и поминании предков, поднимались как один и мгновенно могли собраться под знаменем с волчьей головой и выступить в поход против врага. Умереть от болезни дома, у очага – величайшее унижение, а принять смерть от руки врага в поле кочевники считали даром Творца. Они не оплакивали и не пели унылые песни, будь то в походе или дома. Для от природы бесстрашного народа кочевников, солдатам было чуждо уныние и пораженчество. Быть крепкими, как смолистые почки березы, сильными, как ветви, растущие против сосны, не унывать перед лицом трудностей – вот непоколебимый принцип воинственного народа, живущего в войлочных юртах. Ведь скорбь, слезы и стенания ослабляют боевой дух. Известно, что ослабленный духом солдат не способен не только на смелую битву, но и на то, чтобы просто следовать за войском. В этой связи вспоминается, как великий Чингисхан сурово наказывал плачущих и скорбящих. Великий китайский историк Сыма Цянь (145-86 гг. до н.э.), живший две тысячи лет назад, также писал: «Песни государства, покоренного смертью, печальны и угнетают душу. А народ его живет в унижении».
Запрет на пение унылых песен, подавляющих дух народа, похоже, сохранялся до недавних времен. Особенно это могло сохраниться у горных народов Кавказа до недавнего времени. Доказательством тому служит следующий рассказ знаменитого имама Шамиля.
Кто не знает Шамиля, который четверть века неустанно воевал против российских колонизаторов?! Однажды, после одного из ожесточенных кровопролитных боев, когда его воины отдыхали, он услышал, как один из его солдат наигрывает печальную мелодию. Шамиль немедленно поднял своих воинов, выстроил их в строй и строго предупредил певца перед всем войском; затем он отдал приказ, чтобы всякий, кто будет петь печальные, скорбные песни, был безжалостно высечен. Так горные племена, следовавшие за Шамилем, прекратили петь печальные песни. Однажды, когда Шамиль, укрепившись на высокой вершине, ожидал вражеские войска, до его слуха донесся слабый звук печальной мелодии. «Поймайте и накажите, кто бы это ни был», – приказал он. Воины, бросившиеся в объятия ночи, вскоре вернулись к Шамилю с поникшими головами. «Где тот плакса, почему вернулись ни с чем?» – спросил Шамиль. Когда ясаулы, глядя на свои сапоги, не могли ничего сказать, Шамиль, охваченный гневом, снова задал вопрос. Осознав, что если опоздают, то сами подвергнутся гневу своего предводителя, один из воинов сказал:
– Да, тақсыр, – ответил он.
– Говори, – сказал Шамиль.
– Тақсыр, мы выяснили, кто владелец песни. Но мы не можем даже назвать вам его имя, не говоря уже о наказании.
– Кто же он такой, что ваша смелость не позволяет вам назвать его имя? – удивился Шамиль. – Я гарантирую вам, что вы не будете наказаны, говорите, не скрывая!
– Это ваша мать, тақсыр, – ответил ясаул.
Имам Шамиль на мгновение погрузился в задумчивость. Затем:
– Тогда высеките меня, я понесу наказание матери.
Так, поставив себя на уровень наказанного, он обнажил спину и лег лицом вниз для порки.
Однако кто осмелится бить своего уважаемого предводителя? Слуги растерялись.
– Ну же, бейте, – крикнул Шамиль одному из своих ясаулов. Ясаул, взяв в руки плеть, осторожно начал бить имама. Тогда Шамиль, не выдержав, вскочил и вырвал плеть из рук ясаула, ударил его по спине и сказал: – Бей меня вот так, – и снова лег. Говорят, ясаул, не имея другого выхода, беспрекословно выполнил приказ Шамиля. Так говорят горные легенды.
Зачем мы все это рассказываем? На самом деле, плач, причитания, скорбь – это исконно женское дело.
А ведь мудрые старцы народа – жырау – не держали в руках домбру. Черная домбра, которая в старину была лишь у немногих мастеров, издревле была инструментом сал-сери. Возможно, поэтому домбра расцвела в эпоху сал-сери – времена Биржана сала, Акана сери, Балуана Шолака; ее звучание расширилось в эпоху Курмангазы, Тattимбета – исполнителей кюев, Жаяу Мусы, Укили Ыбырая, Мухита – исполнителей песен, где процветали традиции пения и игры на домбре. Великий ученый Шокан Валиханов также подтверждает это. В своем труде он с сожалением сообщает, что с середины XIX века в народе стало меньше сказителей, которые целыми днями играли на кобызе и исполняли древние сказания, народ стал больше увлекаться песнями, чем сказаниями, и в результате домбра вытесняет кобыз.
А образ жырау, дошедший до нас, совсем другой. Ни в одной из легенд мы не встречаем ни одного жырау, бия или оратора, который держал бы в руках домбру и пел песни. Например, обратим внимание на описание Букара жырау, данное Машхуром Жусупом согласно народным легендам: «Старец по имени Букар жырау, сын Калкамана батыра из рода Алтынторы, из рода Каржас, из рода Аргын Среднего жуза, в возрасте девяноста трех лет сочинял песни перед ханом Абылаем. Люди того времени называли этого человека святым из горла. Он ничего не знал, только начинал петь, когда его горло начинало вибрировать».
У казахов есть поговорка «Нар баласы бақырмас» (Сын верблюда не будет кричать). В нашем народе жил человек по имени Шон би (1828-1902). Народ, восхищенный его справедливостью, милосердием и прямотой, почитал его, говоря: «Шон из Телгозы – конец хороших людей». Однажды Шон, вместе с другими, участвовал в собрании. Это было конец XIX века – время больших перемен в жизни народа, время расцвета песенного искусства. На собрании, где присутствовал Шон, тоже звучали песни и кюи. Говорят, на этом собрании присутствовал и сын Шона, Ахметжан (1870-1932). Раньше он боялся отца и не брал в руки домбру, но в тот раз, увлеченный творчеством певцов и исполнителей кюев, он не выдержал и заиграл на домбре.
Вместе со всеми Шон би молча слушал. Когда песня закончилась, все взгляды обратились к Шону. Тогда Шон, сказав: «Сын верблюда не будет кричать», запретил Ахметжану. Говорят, после этого случая господин Ахметжан больше не брал в руки домбру.
В связи с этим возникает закономерный вопрос: почему же «сыны верблюда» впоследствии стали артистами, стали сал-сери и выбрали путь певцов и исполнителей кюев? Ответим на это кратко. После окончательного падения Казахского ханства и перехода власти в руки российских колонизаторов, многие ценности, сохранявшиеся веками и ставшие образом жизни народа степей, претерпели изменения. Жырау ушли со сцены истории. Институт великих биев, вершивших правосудие, был уничтожен, система управления народом разрушена. Место вчерашних защитников народа – батыров – заняли барымтачи, поднимавшие пыль между двумя аулами и сеявшие раздор между двумя родами. Народ, который раньше был единым, сплоченным воинственным народом, превратился в народ, любящий развлечения, праздники и веселье. Сила народа, направленная веками на войну, в долгие годы мирного времени, образно говоря, «не находила себе места»; искала выход наружу. Так эта энергия, хлынувшая наружу, прорвалась из сердца народа в форме чистого, самобытного искусства. Те самые «сыны верблюда» теперь стали сал-сери, странствующими по стране и устраивающими развлечения. Но даже и тогда они не забывали, что они – «сыны верблюда», и оставили отпечаток этой «верблюжьей» натуры в своем искусстве. Так, как говорится, «за пятьдесят лет страна обновляется, за сто лет – казан», казахский народ, надев оковы колониализма и претерпев сложные изменения в образе жизни, вступил в новую эпоху. В это время колесо истории перевалило за середину XIX века. (Стр. 107-115. Жусупбек Елебеков. Алматы, Өнер, 2013. Е.Толеутай)
А сейчас XXI век. Прошло много времени с тех пор, как жили Биржан сал и Акан сери, и форма жизни казахского народа изменилась. Казахский народ, отказавшись от кочевого образа жизни, в 1930-х годах XX века, в результате насильственной коллективизации, пережил страшный голод, а оставшихся лучших и достойнейших уничтожили в ходе политических репрессий 1937 года. Во время войны и освоения целины, в период расцвета Советского Союза, мы едва не лишились национальной культуры, языка и самосознания, но все же достигли независимости. Мертвые воскресли, угасшее возродилось. Искусство сал-сери тоже не исчезло. Оно лишь изменило свою внешнюю форму, нашло новый путь, развилось в новом направлении. Есть и сегодня последователи тех сал-сери.
«Ерекең – Ерлан Толеутай – человек особого склада, как в жизни, так и в творчестве, мировоззрении и характере. Обладая несколькими видами искусства, он является истинным носителем синкретического искусства XXI века. Вся его неустанная, невидимая работа, где труда больше, чем отдыха, пронизана понятием государственности.
То, что он имел редкую возможность общаться и делиться мыслями с покойным Такеном – Таласбеком Асемкуловым, возможно, свидетельствует о родстве их душ, об их духовном единстве. Кажется, они общались с духами предков. Возможно, и общаются. Во всяком случае, они говорят о прошлом, натягивают поводья и ржут. Ведь в них есть «сердце, оставшееся от них».
Те, кто «принял в свои души цивилизованную скромность», не хотят признавать его стремление к духу предков, называя его консерватором. В его пении есть казахская «небрежность». Которой нет у нас, современных. Мы слишком академичны. А у него она есть. Его песни также связаны с прошлым, созвучны настоящему, преемственны. Ерекең – наследник прошлого, проводник настоящего, – так оценил его выдающийся певец, наставник, поднимающий классическое казахское песенное искусство на высокий уровень, Еркин Шукиман.
Ардак Беркимбай
журналист-исследователь
Национальный портал