ХУДОЖНИК
Абиш Кекильбаев начинает повесть не издалека, а сразу так: «В Восточной Азии китайцы называют одну реку Хуанхэ — Желтая, тибетцы — Мачу — Красная, монголы — Хара Мурэн — Черная. А если вы назовете ее Хатын-Гёль — Ханская река, то все поймут. Почему так?!
Абиш Кекильбаев заканчивает повесть не погружая в глубокие раздумья, а сразу так: «…Если кто-то опускал ведро, то находили его потом у подножия белого мыса на берегу того синего моря. Тогда люди решили, что вода этого колодца впадает в великое море. Как бы то ни было, он стал известен как самый глубокий, самый полноводный провал над всем Устюртом. Но его назвали не «Копал Енсеп», а «Умер Енсеп».
В человеке мало присущей природе чистоты, созданной Творцом. Поэтому в созданном человеком обществе расцветают предательство, скотство, бесстыдство, бессмыслица, безбожие. Поэтому человек вынужден содержать армию, создавать полицию, строить тюрьмы в созданном им обществе.
В созданном им обществе человек стремится отдать душу безграничному богатству, впадать в крайности, считать жадность добродетелью. Поэтому есть общество, которое почитает земные богатства, но в нем нет человека. Это общество лишило человека его самого драгоценного качества — человечности. Есть тело, нет души, нет духа.
Опасно подрывать моральные устои. Иначе человек теряет свою человечность. Поэтому передовая мировая литература скорбит о жадном обществе, о человеке, потерявшем совесть.
Поэтому главная цель художника — писать правду о деградировавшем обществе, созданном человеком своими руками, считая его своим одеянием.
У художника нет другой задачи.
Поэтому жизнь художника — это страдание. Кровопролитие. Какая жизнь может быть у художника, который пропускает через свое сердце все страдания, которые терпит человек в мире? Поэтому в обществе много писателей, певцов, сочинителей стихов, но художник — редкое явление. Массовая культура — шаблон, художник — глубокое море.
Конечно, словесное искусство требует от художника особой невозмутимости и великого терпения.
Общество отвергает передовых художников, переживших мученическую жизнь, а после смерти художника человечество преклоняется перед построенными им зданиями, созданными им картинами, написанными им книгами. Произведения искусства, созданные мучениками, получают название культурных памятников мира. Поэтому мы отправляемся в Италию, чтобы полюбоваться зданиями с картинами Микеланджело, Рафаэля, Леонардо да Винчи. А как же счастье увидеть Лувр, стоять и смотреть на Джоконду?
А Золотой человек, найденный недалеко от Алматы? А наскальные рисунки? А мавзолей Ходжи Ахмеда Ясави в Туркестане с его сверкающим на солнце голубым куполом?
Эти чудеса, порожденные в страданиях и умершие в страданиях, — единственные в своем роде художники. Никто из них не познал блаженства в этом мире.
Красота, созданная Творцом, — это чудодейственная сила. Только гениальные художники способны вдохнуть жизнь в эту волшебную силу.
Возможно, потому, что я с юности свободно читал произведения Абиша Кекильбаева, я сразу узнавал его стиль речи. Я чувствовал, когда он излагает суть своих слов, когда проявляет сдержанность, когда дает свободу главному герою. Поэтому меня интересовала не сюжетная линия произведения, а пространство мысли. Я с восторгом и наслаждением читал художественные слова и философию Аскара Сулейменова, Оралхана Бокеева, черпая из источника их мысли. Из старшего поколения в этом списке — Тахауи Ахтанов, Такен Алимкулов, Абдижамил Нурпеисов. Плоды, принесенные казахской литературе этой стойкой группой, посвятившей свое искусство искусству художника, бесчисленны…
В какой форме, в каком стиле, с какой глубиной западные ученые анализируют свою литературу. Восток тоже не отступил от этого образца.
В советское время талантливые литераторы, критики, философы Прибалтики, Грузии, России писали образцовые статьи в очень глубоком, очень новаторском стиле. Создавали передовые книги.
В Казахстане не было науки, изучающей национальную литературу, и критики, глубоко ее анализирующей. Казахи, говорящие по-русски, писали статьи с широким размахом, глубокой мыслью, но эти труды не смогли раскрыть всю сущность казахской литературы. Потому что они не свободно вошли в просторы казахской литературы и культуры. Поэтому казахская критика среднего уровня, среднего мышления, среднего образования не принесла никакой пользы родной литературе. Литература жила своей жизнью, наука — своей, критика — своей. Среди них были люди с глубокими знаниями, талантливые. Когда я работал в Союзе писателей в Москве, я хотел их объединить. К сожалению, не смог.
Эти проблемы поднимали в разное время первые секретари Союза писателей Казахстана Анвар Алимжанов, Жубан Молдагалиев, Олжас Сулейменов. Но не смогли решить. Потому что невозможно было мобилизовать писателей, жаждущих славы, на осмысленное, жизнеспособное дело. Даже если бы они собрались ради национальных интересов, они бы в первую очередь защищали свои собственные интересы.
Поэтому литература осталась в одной стороне, литературоведение — в другой, критика — в третьей.
Сознание и качество казахского искусства до сих пор измеряются ценой партийного концерта.
В нашу юность была группа молодых, отважных критиков, обнаживших меч казахской критики. Их системы мышления, стиль письма, формы предложений были совершенно иными.
Они говорили правду. Были обоснованными.
Они высказывали мысли. Были образованными.
Они говорили слова. Их слова были острыми, как алмазный меч, пронзающими насквозь.
Они предупреждали о бессмысленности создания художественной литературы без честной критики в литературе.
В шестидесятые годы они на мгновение поднялись на арену критики и принесли справедливость в литературу.
Их на мгновение изгнали с поля критики, и казахской литературе, только начавшей проявлять свою художественную силу, принесли трагедию.
Эти слепые герои — Абиш Кекильбаев, Зейнолла Сериккалиев, Аскар Сулейменов. Некоторые обороты их пламенных статей до сих пор в моей памяти.
Это лишь небольшой набросок культурной и литературной жизни казахского общества того времени, когда Абиш Кекильбаев пришел в литературу.
Сегодня в казахской среде нет глубоко мыслящего философа или искусного литературоведа, хотя казахская проза двадцатого века — это кладезь духовного богатства. Это бесценное сокровище, которому нет говорителя. Бесценное богатство.
АУЭЗОВ
Мы знаем, что в юности, в двадцатые годы, с безграничной любовью к Абаю в сердце, он мечтал стать настоящим художником своего народа. Эта врожденная мысль была влита в его сознание в литературной школе Абая в Жидебае и исцелила его сердце.
У меня есть имя Человек,
У моего народа нет Человека,
На ложь и сплетни
Он мчится, как скаковая лошадь.
Ауэзов с детства знал и понимал, что художественное начало Абая — это прежде всего жизненная правда. Дедушка Ауэз, как губка, впитывал в уши юного, внимательного ребенка могучие стихи Абая.
Муха, который учился в Ленинграде, в тот год специально привез первый вариант пьесы «Енлик-Кебек» Шахкариму-кажи, который жил на летнем пастбище в Баканасе, и прочитал ему. Он, вероятно, хотел получить благословение от старца.
Тогда Кажы сказал:
— Мухтар, бии так не говорили, возьми бумагу и перо в руки, — сказал он. — Они говорили так… — и, упершись тростью в колено, начал говорить, и резвящиеся жеребята и телята, пасущиеся на лугу, разбежались.
Муха, учившийся в Ленинграде, в тот год, вспоминая момент, когда Шахкарим-кажи, начав говорить как бий, дошел от летнего пастбища Баканас до аула Ауэза, был поражен. Он метался, не в силах выбраться из словесной обители мудреца. Он понял, что в основе этого чуда лежат мысли, слова, мудрость Абая. Это был урок Шахкарима, данный в литературной школе Абая в Жидебае.
В пятидесятые годы Муха, отведя дочь сына Абая, Турагула, Макен-апу на постановку «Енлик-Кебек», спросил ее после спектакля:
— Макен, узнала ли ты слова своего деда? — спросил он.
— Узнала, — ответила Макен-апа. Она не могла сказать ничего другого и заплакала. Тогда Муха, обняв Макен за плечи, сказал:
— Не плачь, как жалкие люди. Никогда не теряйте надежды на жизнь. Абай, Кажы, твой отец Турагул — все они еще придут в казахское искусство и литературу. На все это нужно время. Ты — потомок знатных людей рода Тобыкты, вытри свои слезы. Не показывай мне больше своих слез. Будьте не трусами, будьте героями. Не радуйте своих врагов, — сказал Муха.
Вспоминается рассказ моего друга, известного московского переводчика Михаила Курганцева, переводившего великих восточных поэтов, казахских Султанмахмута, Касыма, Мукагали.
— Для открытия большого Восточного института в Москве пригласили первого секретаря ЦК Таджикистана Бободжана Гафурова. Гафуров был очень умным, образованным, выдающимся организатором. Основанный этим передовым человеком Восточный институт — крупнейший научный центр до сих пор. Гафуров нанял на работу нескольких молодых людей, окончивших Московский университет имени Ломоносова. Все нынешние известные востоковеды — ученики Гафурова. Конечно, я тоже был среди них.
Накануне Нового года Гафуров пригласил меня в свой кабинет. Он сказал, что в Москву приехал Ауэзов, кто он такой, какие великие книги написал. Он поручил мне взять интервью у Ауэзова для журнала «Азия и Африка сегодня». Эпопея Ауэзова «Путь Абая» тогда была хорошо известна москвичам. Я тоже с интересом читал эту книгу.
На следующее утро я отправился в гостиницу «Москва». Мухтар Омарханович тепло меня встретил. Он расспросил о моих делах. Он пожелал, чтобы мое начало трудового пути под руководством Гафурова было очень благотворным. Его широкий лоб, осмысленный взгляд представили мне мудрецов Востока. Он усадил меня за стол и, не спеша, прохаживаясь по просторной комнате, начал говорить. Речь Ауэзова, начавшаяся медленно, неуверенно, быстро погрузилась в глубокие размышления и, казалось, увела меня в казахскую степь. Потоки мыслей изливались не спеша, без суеты, широко и развернуто. Века сменяли друг друга, континенты переходили друг в друга, одно общество пожирало другое, вместив в себя восточный мир от аль-Фараби десятого века до Москвы двадцатого века…
Мне сорокапятиминутное интервью с Мухтаром Ауэзовым показалось отдельным университетом. Возвращаясь в редакцию, я признал профессора Ауэзова великим ученым. Это была правда. Дело было не в том, кто кого превосходит, а в величии Ауэзова.
Когда я рассказал Гафурову о своих впечатлениях от Ауэзова:
— У Мухтара Омархановича были удивительные титаны мысли среди учителей в Ленинграде. Ауэзов тоже — один из титанов мысли Советского Союза. Я его уважаю, — задумчиво сказал он.
С тех пор я стал уважать Ауэзова. Я считаю Мухтара Ауэзова и Бободжана Гафурова своими учителями.
Титаны мысли — это особая мера.
Особая оценка.
Они обладают особым разумом.
В шестидесятые годы историческое сознание потрясло гордые сердца.
Годы оттепели в обществе. На короткое время в воздухе повеяло свободой. В Советском Союзе появилось новое талантливое поколение. Поэты читали свои стихи свободно. Художники рисовали свои картины свободно. Ракеты с искусственными спутниками полетели в космос.
Уставший от голода, войны, освоения целины, бесконечной лжи народ Советского Союза устремил взор в голубое небо.
Вера в будущее оживила сердца. Люди поверили в это светлое будущее, в сердцах зажегся огонь надежды. Но потом все это рассыпалось в прах. Безмолвие охватило город и деревню. Мрачные, безмолвные годы угнетали. Но никто не возражал. Те, кто возражал, были отправлены в места, где их заставляли молчать.
Именно тогда студенты во главе с Абишем пригласили Ауэзова на встречу в Казахский университет. Это была знаменательная встреча. Именно эта встреча породила новое, гордое, разумное поколение казахов шестидесятых годов. Вождем этого поколения был Абиш Кекильбаев.
«Полу-Шекспиры, недозрелые Толстые» — эти словосочетания Мухтар Ауэзов произнес на той встрече. Эта встреча заложила прочный духовный мост между Ауэзовым и молодой казахской интеллигенцией.
Необходимо было неустанно двигать вперед мощную силу, благородный дух казахской мыслительной литературы, открытой Ауэзовым в двадцатые годы двадцатого века. Прочность железного столпа национальной литературы, установленного гениальным Ауэзовым, переходила из поколения в поколение в руки группы молодых людей Казахского университета. Ауэзов вложил в уши и сердца тех ребят, что истинный художник поклоняется только истине.
Мир наставлений волчьих сердец казахов не покидал души, сознание, горизонты сердец той молодой группы. С течением времени волчьи сердца казахов стали для этой группы божеством. Эта группа считала Ауэзова отголоском вождей Алаша. Хотя они не смогли привить себе сердце волка, они усвоили разум и мысли вождей и вознесли их как знамя в будущее.
В шестидесятые годы это знамя языка подняла эта молодая группа. Эта группа развивала обогащение языка. Именно эти шестидесятники придумали не пугать правду криком. Жумекен Нажимеденов написал стихи: «Не удешевляй правду криком». Эта молодая группа вложила всю свою энергию в мастерство художника.
Великий Ауэзов оставил нам «Путь Абая» — энциклопедию казахской жизни. Если бы не это, правда, что сегодняшний казах потерял бы свое прошлое. Первые два тома великой эпопеи — триумф Абая, последние два тома — трагедия Абая. Его правда — это крушение казахского народа.
От казахской степной цивилизации казахи получили только скот. Наш дорогой предок Абай сказал: «…пасите и коров, и землю». Это был величайший совет. Но казах не усвоил этот совет. В степи Дешт-и-Кыпчак казахам пришлось воевать три века. У них не было другого пути, говорят казахские историки. Если читать старинные книги о положении казахской степи в XVI-XVII веках, то было время, когда мы «ели землю». Только ни хан, ни казах не имели желания. Степь охватило безразличие. А сейчас Дешт-и-Кыпчак страдает от последствий и бедствий нашего безразличия и небрежности.
Огни двадцать первого века — это не очищающий огонь, а опасный пожар, который сметет все на своем пути, он уничтожит все ценности, созданные человеческими руками.
Необходимо особо отметить, что Мухтар Ауэзов с величайшим мастерством изобразил жизнь казахского народа на протяжении века. Абиш Кекильбаев до конца двадцатого века передавал пример своего учителя.
Молодой юноша с кудрявыми волосами и широким лбом, встретивший его на встрече в Казахском университете в шестидесятые годы, который стремился поднять казахскую художественную прозу на мировой уровень после Ауэзова…
Абиш Кекильбаев, талант с глубокими корнями после Мухтара Ауэзова на земле Дешт-и-Кыпчак, пришел в литературу именно так. Не боялся, не защищался, не возгордился славой. Благородный художник защищал истину как свою жизнь и погрузился в долгую, мученическую жизнь…
СУДЬБА
Абишу Кекильбаеву как чистому художнику было суждено оставить в казахской художественной прозе произведение, напоенное человечностью. Мы не должны забывать об этом.
Он не был одинок в этой духовной борьбе. Вся эта горячая, сознательная группа Казахского университета вместе поднялась на литературный фронт. Ануар, Сакен, Кабдеш, Сайын, Аскар, Зейнолла, Калихан, Кадыр, Мукагали — нет нужды называть имена отцов этих членов небольшой группы. Каждый из них давно стал выдающейся личностью казахской литературы.
Невозможно передать словами труд, вложенный этими художниками в казахскую прозу. Однако людей, анализирующих их глубокие многослойные тексты и глубоко их понимающих, почти нет. Литературоведение в Казахстане все еще слабо. Много пустых слов. Мало вкуса. А формальных поисков почти нет.
Какое исследование возможно в обществе, где человек и труд остаются бесценными?! Что можно ожидать от ученых, которые не смогли должным образом изучить литературу, родившуюся в широкие советские времена?!
Однажды, приехав в Москву, Анвар Алимжанов попросил пригласить талантливых русских писателей Анатолия Кима, Владимира Личутина, Анатолия Кончица, критика Владимира Бондаренко. Этим ребятам тогда было около сорока-сорока пяти лет. Я привлек их к переводу казахских писателей. А первый секретарь Союза писателей Казахстана хотел встретиться с ними лично и обменяться мнениями.
Анеке был очень начитанным, добрым, гостеприимным, скромным человеком. Встреча прошла очень тепло, в родственной атмосфере.
Мы, ребята, пригласившие на встречу, были писателями-художниками. Всем этим ребятам понравился Анеке. Держа в руках подаренные книги, он сказал:
— Мне нужно будет прочитать этих ребят. Мне понравились ваши рассказы. Вы рождены, чтобы стать художниками. Это очень ценное стремление. А я — просветитель. Я не ставил целью стать художником. На это не было времени. Поэтому я сожалею, — сказал Анвар Алимжанов. На его лице было сожаление.
— Анеке, если бы у казахов не было такого просветителя, как вы, кем бы мы были? Ваша просветительская сила воспитала целый народ. Вы — наш честный учитель! — сказал я.
Анвар и Олжас были самыми дорогими учителями в моей жизни. Если бы мы не прочитали их удивительные книги, полные просветительской мысли, кем бы мы были? Одна мысль об этом ужасна.
Лицо Анеке покраснело.
— Жизнь художника трудна. Пригласи этих ребят в Казахстан, пусть они увидят нашу страну, нашу землю. Подружи их с писателями, которые будут переводить их книги. Давайте сдержим данные обещания, — сказал он.
В семидесятые годы русские ребята, принятые Анеке, много трудились над переводом казахской прозы на русский язык. Они говорили глубокие слова о казахской литературе. Мы относились к ним с полным уважением, они не отступили от своей преданности казахской литературе и культуре.
ЛИЧНОСТЬ
Абиш Кекильбаев, проявляющий глубокие корни наставлений и понимания, стремительно несся по просторам, как неудержимый скакун.
Великому писателю не обязательно быть великим мыслителем, но мы знаем, что Абиш Кекильбаев был очень проницательным, очень умным художником, способным мыслить широко и охватывать пространство.
Многие люди, пришедшие в искусство, хотят быть не рабами Бога, а самим Богом. Они говорят: «Я — Бог». Но поговори с уважаемым человеком.
У Абиша Кекильбаева совершенно не было высокомерия, самоуверенности, желания ставить других на несколько ступеней ниже себя. Он разговаривал со всеми на равных. Уважал всех. Не ставил кого-то выше, кого-то ниже. Но внутренне знал, что вес его труда и мысли выше, хотя и не показывал этого внешне. Его человеческая сущность всегда проявлялась в ровном, величественном, спокойном состоянии.
Я посвятил один номер журнала «AMANAT» семидесятилетнему юбилею Абеке. Анатолий Ким перевел роман Абиша «Конец легенды» на русский язык.
— Как мой перевод? — спросил Анатолий Ким.
— Анатолий Андреевич, если бы ваш перевод был плохим, мы бы не стали его печатать в «AMANAT», — сказал я.
— Говори честно, без шуток.
— Одним словом, перевод — чудо. Но слишком красив. В некоторых местах не хватает высокомерия, — сказал я…
Анатолий немного помолчал, а затем сказал:
— Старик, в твоих словах есть смысл. Ты успел точно уловить дыхание языка, биение сердца героя. Спасибо, что сказал правду, не скрывая. Но не передавай мои слова Абеке. У каждого свое мнение о переводе, — сказал он.
Абиш рано понял разницу между писателем и художником. Писатель — на один день, художник — на тысячу дней. Жизнь художника — это страдание. В его жизни нет ничего, кроме страдания. Любой писатель мечтает стать художником. Только Бог предлагает недостижимую высшую награду. А в Казахстане есть двое, кто дал великий художественный облик, мыслящий разум.
Один из них — Мухтар Ауэзов.
Второй — Абиш Кекильбаев.
Бог дал обоим узорное художественное слово, безгранично точную мысль, безупречное мастерство, безупречный этический и эстетический вкус.
У «БАЙТЕРЕКА»
мы случайно встретились с Абеке.
— Я шел в библиотеку, — сказал он. — Будет встреча.
Его глаза были слегка покрасневшими, лицо — спокойным, было видно, что он устал. Его широкая грудь, внушительная комплекция все еще были крепкими.
— Ты идешь к начальству? — спросил он, подняв подбородок, глядя на бесконечные крепости министерств, похожие на китайскую стену.
— Нет, я иду к простому народу в старом городе, — сказал я.
Абеке, расправив широкую грудь, как будто хотел что-то сказать, остановился. На его губах появилась лукавая улыбка, которая тут же исчезла. Он не ответил. Он не был многословным человеком. Его движения и мысли были полны спокойствия. Он говорил, обдумав. Он оживлял словесный узор, обдумав. Он не возвышался, не торопился. Наверное, это и есть «Будет ли скакать конь или будет скакать всадник?»
— Сколько ты будешь в Астане, Роллан?
— Завтра вечером уезжаю в Москву.
— Передай привет Анатолию Киму, — сказал он, остановившись, и добавил: — Если не будешь занят, зайди завтра днем ко мне домой. Давно не виделись. Поговорим. Я напишу письмо Анатолию и передам через тебя.
— Спасибо, Абеке, мы не откажемся от вашего приветствия, — сказал я.
— Тогда буду ждать тебя завтра дома, — сказал он и ушел, но тут же вернулся:
— Роллан, казахское слово длинное. Будь здоров. Живи благополучно, — сказал он. — Жидебай остался без хозяина. Не оставляй Жидебай без хозяина. Кроме тебя, некому поднять голову.
— И вы будьте здоровы, Абеке. Устюрт без вас — сирота. На Устюрте свободно разгуливают много китайцев и американцев. Тарпаны, обладающие благородными копытами, которые правили в степи Дешт-и-Кыпчак, которых нельзя было спасти, если бы они попали в беду, и которых нельзя было догнать, если бы они убежали, исчезли в нашей степи в 1758 году.
Я пошел, обернулся и посмотрел назад, Абеке стоял и смотрел на меня, подняв правую руку, улыбнулся. Его глаза, казалось, немного увлажнились, или мне показалось? Не желая этого показывать, он быстро повернул свое массивное тело и ушел, делая шаги великана.
В его намеке «казахское слово длинное» скрывается глубокий смысл. Мое сердце забилось. Хотя я знал, что богатство и слава ничего не стоят, я начал с трудом размышлять над суровостью казахского слова.
Заботливый старший, как будто желая защитить меня от бед, зла, сплетен, клеветы, опасности, изо всех сил повернул свое огромное тело.
В моей памяти всплыли пламенные строки Махамбета, и они сопровождали меня.
…Если старший отсутствует,
Младший будет дураком.
Не суди дважды того, кто был осужден однажды.
Родственники, не уважавшие друг друга при жизни,
Пусть им песок набьется в глаза
Не плачьте зря после смерти…
Смерти нет страха, когда есть смерть. Нет смерти, когда есть искусство, — я пожелал безграничного простора и глубины духовному миру Абиша Кекильбаева, который только что начал волнообразно разворачиваться в степи Дешт-и-Кыпчак. Если мы не уничтожим наш язык и не разрушим наш народ, мы достигнем и того дня.
ПРАВДА
Герольд Бельгер, который говорил правду, позвонил мне однажды ночью.
— Роллан, я беспокою тебя поздно, прости.
— Спасибо, что беспокоите, Герага.
— Я немец, живущий по порядку. В десять вечера мы с женой ложимся спать. Ты читаешь мои «чепухи»?
— Мы называем ваши «чепухи» не просто «чепухами», а «Избранная чепуха».
— Я знаю. Я принял это. Мой брат Мереке выпустит том. Тогда я назову книгу «Избранная чепуха». В последней чепухе я написал, что есть четыре выдающихся писателя казахов. Это Юсупбек Аймауытов, Мухтар Ауэзов, Абиш Кекильбаев, Мухтар Магауин. То, что я сказал это, стало проблемой. Телефон раскалился. Раскаленный телефон раскаляет и мою голову.
— Что говорят те, кто раскалил ваш телефон?
— Что они говорят? Почему нас нет в списке, — говорят они.
— А что говорите вы?
— Я говорю о тех четверых, как и раньше. Почему ты не позвонил? Я хочу знать это.
— Я же не сумасшедший, Гереке.
— Ты прав, безумных не убедишь разумными словами.
— Не принимайте это близко к сердцу.
— Это ранило не только голову, но и сердце. Что ты скажешь об этих четверых?
— Вы меня не слушаете. Вы всегда делаете по-своему.
— Роллан, я же немец. Зачем мне слушать такого молодого казаха, как ты? Шутка. Ты обиделся, сказав: «Какое у тебя отношение к государственной премии?» Я очень сожалею, что не послушал тебя тогда. Правительство не дало мне государственную премию. Ну… прошло, ушло… Что теперь делать? Прости… Оставим это. Попробуй обсудить четверых.
— Гер ага, для вас — выдающийся писатель, для меня — художник. Среди четверых есть два художника.
— Назови!
— Один — Ауэзов, второй — Кекильбаев.
— С тобой не поспоришь. Ты прав.
— Спокойной ночи, Герага.
— Будь здоров, Роллан.
Мой брат Гер бросил трубку.
АБИШ
Я редко встречаюсь с Кекильбаевым. Но часто встречаюсь с произведениями Абиша Кекильбаева.
«…Он снова впал в забытье. Теперь его окружала бескрайняя степь. Казалось, даже мелкие холмы были покрыты какими-то каракулями. Он читал, с трудом черпая последние силы угасающего взгляда. Казалось, он с трудом разобрал что-то через некоторое время. Вся вселенная была покрыта каракулями: «Куда бы ты ни пошел, все равно под землей».
Настоящий художник Абиш отличается очень мягким характером. Человек, создавший передовые книги, обладает великим терпением. Хочу особо отметить, что Абиш служит Богу и Разуму с чистым сердцем и честностью.
Мы перестаем чувствовать тепло Матери-Земли. Говорят, на Матери-Земле можно уничтожить все. Можно уничтожить совесть, мысль, чувство, стремление в человеке, даже всю атмосферу — реки, озера, леса — без них человек задохнется на Матери-Земле. Потому что таков порядок его мышления. Разрешено убивать! Сфера жизни двадцать первого века требует этого.
Мы должны безошибочно слышать веление времени, безупречно выполнять свой гражданский долг.
Мы всегда считаем своим главным долгом быть верными истине.
Мы должны посвятить свою жизнь заботе о нашем народе до последнего вздоха, чтить его.
Духовное наставление Ауэзова, как благословение, даровалось молодому Абишу, черпавшему силу с Матери-Земли Устюрт.
Абиш, став истинным художником казахского народа, является одним из немногих казахов, нашедших свою высоту в мировой литературе.
Великие произведения открывают душу и сердце человека, обогащают его чувства. Поэтому невозможно убить человеческие качества в человеке концентрационными лагерями и тюрьмами.
Я непоколебимо верю, что самоотверженный человеческий героизм деятелей Алаш-Орды навсегда остался в остром, проницательном взгляде художника Абиша и в его патриотической душе. Я хочу верить.
Творчество Абиша Кекильбаева — это дух, опередивший казахскую среду, тюркский мир, рамки века и устремившийся в будущее. Пусть духовное наставление писателя останется в памяти его народа.
Абиш Кекильбаев — великий талант, ясно написавший трагическую судьбу своего народа.
Сегодня исполнился год со дня смерти Абиша Кекильбаева. Теперь духовный мир Абиша Кекильбаева будет жить среди нас как наше наследие. Это драгоценное, благородное наследие, подобное наследию аль-Фараби, Ясауи, Баласагуна, Махамбета, Шокана, Абая, Алихана, Ахмета, Миржакипа, Каныша, Мухтара, Габита, Маргулана.
Сегодня наш долг — вновь изучить это наследие и добавить его к духовному миру степи Дешт-и-Кыпчак.
Пусть духовный мир Абиша Кекильбаева, последнего вождя последнего кочевья, научившегося у волчьих сердец казахов, свободно и неустанно парит в голубом небе родной земли.
Абиш — личность, жизненно необходимая как мировому искусству, так и казахскому искусству.
Художник видит разумом и рождается, видит душой и умирает. В опасный период, когда судьба Матери-Земли оказалась в руках человека, только ответственный человеческий род сможет спасти землю.
Роллан Сейсенбаев, выразивший недоверие к тому, что человечество, не воспитавшее ответственную интеллигенцию, сможет совершить ответственный поступок.
Роллан Сейсенбаев, писатель
atr.kz