Гүлзат была не из числа обычных девушек. Своей мягкостью характера и изящными манерами она притягивала к себе всех вокруг. В повседневной жизни, не изменяя своему образу скромной жены и верной подруги, она пользовалась уважением друзей и знакомых. А ее способность погружаться в размышления наедине и оживлять бумагу и ручку, писательский талант, сформировался еще со школьных лет. Едва поступив в КазНУ, она обратила на себя внимание своими трогательными рассказами и вращалась в кругу молодых литераторов. Ее студенческие сочинения неоднократно публиковались в казахских интернет-изданиях. Несколько ее произведений были опубликованы в коллективных сборниках «Жезқоңырау» и «Бәйшешек». Однажды газета «Қазақ әдебиеті» сама предоставила площадку талантливой девушке. Опубликованный в главной газете рассказ Гүлзат был встречен горячей поддержкой общественности. …Что поделаешь, от судьбы не уйдешь. Внезапное известие всех нас повергло в шок. Ранний уход из жизни девушки, едва перешагнувшей двадцатилетний рубеж, – невосполнимая утрата… В будущем планируется выпуск сборника всех произведений Гүлзат, который будет представлен читателям. Сегодня мы решили представить на суд общественности один из ее рассказов.
Шерхан Талап
СВЕТИЛЬНИК МОЕЙ БАБУШКИ
Когда пересохло в горле, я достал из сумки и проглотил ледяную воду из колодца, налитую в бутылку из-под «Сарыағаша». Осталось полбутылки. Это не вода, а вода для пути. Всего километр. Я не устал, просто хотелось пить, но прохладная вода тут же выгнала жар из моего тела и освежила меня. Солнце палит. Можно пожарить яичницу на раскаленном камне. Ни единого облачка, чтобы затенить раскаленный небосвод. На горизонте, напротив меня, на северо-востоке, раскинулся старый Каратай. Передо мной – Кос Тура. Если сейчас подняться на этот холм, я увижу Жетым Тура, который не виден из нашего аула. Оттуда вершины Каратая будут приближаться к земле, приближаться…
Я побежал, подпрыгивая, держа в руках тапочки. Бежал изо всех сил, вдруг резко остановился и обернулся. Я был рад, что вместе с дорогой, по которой бежал, я на мгновение остался в облаке пыли, но почувствовал, что земля жжет мои ступни. Мне стало интересно, сколько я смогу продержаться, и я не сдвинулся с места. Простояв так, когда душа моя закричала от боли, я снова надел обувь.
Это дорога, по которой скот ходит на пастбище и обратно. Мягкая, мелкая пыльная дорога. Вдоль всей дороги не росло ни единого колоска – ни чертополоха, ни полыни, ни даже простой травы. Везде лежала рыхлая коричневая земля. Когда шел дождь, она слипалась, и скот, сходив на пастбище и вернувшись, приводил ее в прежнее состояние. Наша площадка для игры в «Жарыспак» тоже здесь. Когда овцы и коровы приходят и располагаются на своих местах, мы, бегая босиком парами, шумим и снова поднимаем осевшую пыль.
Полдень. Я шел отнести обед отцу, который пас овец. Хоть я и девочка, но единственная в доме. Поэтому мать отправила меня, как сына. Когда показались кончики белого купола «Домалак ана» в моей сумке, сзади послышался топот копыт лошади. Это был Шырак. Я узнал его по характерной отметине на лбу издалека и радостно побежал. Он посадил меня к себе на спину.
– Вы к отцу едете?
– Зачем мне твой отец? Я везу тебя. Когда я пришел к вам домой, твоя мать сказала, что отправила тебя вот так. Я отругал ее, зачем отправляешь? – Хотя я знал, что он лжет, я обрадовался. С тех пор, как вышел из дома, я все еще сердился на мать за то, что она меня послала, и думал: «Ты ругала меня, когда я не хотел идти, как теперь?»
Проезжая мимо «Домалак ана», я повторил то, что видел у взрослых, и пробормотал, погладив себя по лицу. Показался Бала Бөген. Река Бөген, берущая начало в Костуре, разделяется на две, не доходя до нашего аула на севере, и Бала Бөген окружает аул с юго-востока, а Улкен Бөген – с северо-запада, и снова сливается на юге. Вот, это источник Домалак ана. Он начинается у подножия холма, похожего на отвесную скалу, вырытую вручную, и впадает в Бала Бөген. Между мавзолеем и рекой находится большой холм. Его вершина – кладбище. У подножия этого холма паслось несколько овец, а другая часть стремительно двигалась вверх по реке. Отец, отгоняя овец, приближающихся к каменной дороге, пересекающей Бөген, шел там. Мы подошли к тени карагача, недалеко от места, где была привязана вороная лошадь. Под деревом на небольшом ящике лежала перевернутая книга Е. Турысова «Темирлан», которую отец взял с собой для чтения. Пока мы устраивались, подошел и отец. Мы втроем поели еду, приготовленную матерью. Я сходил за водой к роднику. Когда они закончили разговор, отец, оставив нас с овцами, поднялся на холм. Причина его ухода была известна. Он совершает молитву за усопших, очищает от мусора. Мне захотелось сказать: «Я тоже пойду!», но я прикусил язык. Потому что, если бы ему нужно было, чтобы я пошел, он бы взял меня с собой без просьбы. А отец ушел сам. Значит, я решил, что идти не стоит. Глядя на Шырака, я увидел, что он, как обычно, гладит шрам на своем предплечье. Я не мог понять, почему он постоянно так гладит это место длиной в пядь. Много раз спрашивал его. Но брата, которого в обычное время было не остановить, когда я задавал вопросы, я не мог заставить говорить на эту тему…
– Мама тоже там лежит? – спросил я, глядя в направлении, куда ушел отец.
– Дааа, там… Скоро и я присоединюсь к твоей маме… – сказал он…
«Что это он так говорит?! Неужели он не думает, прежде чем говорить?!» – подумал я, раздраженно пытаясь скрыть, как мое сердце сжалось. Когда я посмотрел ему в глаза, мое сердце снова екнуло: его глаза были полны слез, и он смотрел на этот свет с нежеланием расставаться. Не в силах выдержать, я побежал. Бегу, рыдая. «Почему он так говорит?!» – причитал я. Часть высокого холма с бесчисленными холмиками – это мое направление. Я иду к маме. «Мама, отругай его! Почему он так говорит?! Пусть больше так не говорит! Он тебя слушает. Скажи ему: «Не говори!»!..» – скажу я, когда приду…
…Мой первый вход на кладбище. Нет. В детстве мы много раз «топтали» его. Русское. Да, на пастбище виднелся крошечный мавзолей. Во время христианского праздника «Пасха», видимо, родственники похороненных, приезжали на машинах и оставляли разноцветные яйца. У нас в ауле все держат кур. Мы, не видевшие яиц с базара, удивлялись им. Мы наблюдали за машиной, остановив все игры. После того, как они уезжали, мы бежали друг за другом. Те, кто отставал, кричали нам вслед: «Не бегите к могиле!» Иногда мы слушали, иногда нет. Тогда я думал, неужели мы не считали русских людьми, а их места захоронения – могилами?.. Мы беспрепятственно переступали через них и ходили.
А теперь этот ужас! Мои жалобы, которые я собиралась сказать маме, тоже вылетели из головы. Курганы, окруженные и неокруженные, вздымались, как бока. На одном из них земля еще не успела высохнуть, другой сравнялся с землей. На одном была установлена метка, на другом ничего нет. Я боялась ступить, как будто кто-то лежал прямо под моими ногами. Я покрылся холодным потом, все мое тело похолодело. «Как я найду здесь свою маму?» – бормотал я себе. Оглядевшись, я увидел, что на одном из надгробий изображение было похоже на мамино. Обойдя высокие места, я присел на колено и вгляделся в изображение. Все мое тело затряслось. Нет. Это не мама. Но… «Что это?!» Из могилы, похожей на перевернутый таз, вылезали какие-то копошащиеся существа. Они казались мне Азраилом, забирающим души людей, существами, которых я никогда раньше не видел. Если бы я сказал, что это муравьи, то самый большой муравей, которого я когда-либо видел, был бы вдвое меньше этого. Форма тоже была другой. Ужасающая. Они едят плоть того, кто под землей, и грызут кости! Думая об этом, мои руки и ноги зашевелились, тело задрожало, как будто они ползали и грызли меня заживо. Я быстро встал и пошел быстрее. Судя по тому, что трава обросла насыпанную землю, и по тому, как эти злодеи ее грызли, казалось, что похороненный человек был там недолго. Тогда я понял, что тот «Азраил», которого я смертельно боялся, – это муравей-верблюд с горбом на спине…
Я увидел отца, суетящегося вдалеке, и медленно пошел к нему. Вдруг… мама предстала перед моими глазами, и весь страх мгновенно исчез. Под этой землей моя мама! Моя золотая мама! Ее глаза закрыты… ее доброе лицо покрывает земля, выкопанная лопатой, покрывает… Она исчезла. Глаза наполнились слезами. Я не верю. Моя мама не под землей, а на небе! Раньше все так говорили, а теперь говорят, что под землей. Лжецы! Не в силах сдержать слезы, я подошел к отцу. Он ковырял покосившиеся места забора. А внутри железного забора три холмика: моя бабушка, мой дедушка, и… и моя мама… Она, завернутая в белый платок, смотрит на меня: «Пришла, мое дитя?! Я скучала!..» – говорит она.
– Мама-а-а! – сказал я, рыдая. Отец меня не заметил, обернулся. Я затих, думая, что ему не понравилась моя беспорядочная походка.
…Он подошел и, обняв меня, сказал: «Ты тоже скучала?» Теперь никакое существо не сможет меня остановить. Я буду плакать, плакать…
…Прошло три года с тех пор. Я выросла. Радовалась. Грустила. Смеялась. Плакала. Однако в памяти осталось лишь несколько моментов. Хотя тот день и остался в памяти, есть моменты, которые забылись. Они исчезли из моей памяти, не прошло и много времени. Три года спустя, укусив себя за палец, я снова вернулась к ним. Я знаю, что пока есть жизнь, они никогда и никуда не уйдут. Но… они будут грызть меня, как червь, и изводить. Потому что поздно, очень поздно…
Мама называла его Шырак. Племянник моего отца. Его дом находился за большим холмом в центре аула. Этот холм не стал препятствием для общения двух семей, как членов одной семьи. У нас было общее не только угощение, но и секреты. Казалось, что душа мамы была рядом с Шыраком. Иногда я даже ревновала. То, что мне не нравилось дома, рассеивалось, как только он брал меня на руки и поднимал на плечи. Потому что, хоть я и была ребенком, я чувствовала искренность и доброту Шырака по отношению к нашей семье. Все, начиная от отца, называли его Нурланом, его именем, данным при рождении. А я, будучи дочерью мамы, по-своему называла его Шырак…
Мне интересно… я снова и снова спрашиваю: «Мама, почему ты называешь его Шырак?» Как обычно, он ответил раньше меня:
– Однажды зимой была сильная метель, – начал он. Каждый раз, когда я задавала этот вопрос, я слушала его заученный ответ, улыбаясь. – Буря была ужасной. Деревья вырывало с корнем, срывало крыши домов, разрушало заборы. Сколько бы мы ни жгли огонь, дом не нагревался. Потому что окна в ауле такие, – он показал на заделанное стекло. – Ветер, эта беда, проникает даже через крошечную щель. В ауле свет давали не каждую неделю, как сейчас, а лишь раз-два в месяц. Но ветер оборвал все провода. Мы сидим с этим днем и ночью. – Он достал фитиль светильника, который горел тускло, а стекло было заделано газетой. – …И вот однажды твоя мама пошла ночью в сарай за навозом с фонарем.
– Да? – спросила я, с нетерпением поддерживая разговор.
– Ветер унес ее фонарь, и он сломался, – На этом месте он изменил голос, как будто собирался сказать что-то страшное, и размахивал руками. Затем сразу: «У вас осталась только одна лампа?» – сказал он, резко изменив тон.
– Да.
– С лампой ты не сможешь выйти на улицу в бурю. Вы были в затруднительном положении, потому что у вас не было фонарей. Однажды, закончив пасти скот, я поздно вечером пришел к вам, думая, пусть сгорит все сгоревшее. Ночью я тоже хожу с фонарем. Я сказал: «Пусть будет так», и оставил вам свой фонарь. Мама сказала: «Назови тебя Панар с сегодняшнего дня». Я сказал: «Что за Панар?!» и забеспокоился, и сказал: «Лучше назови Шырак». Вот и все. С тех пор я Шырак, – сказал он, игриво и, довольный собой, как будто нашел правильное слово, рассмеялся от удовольствия.
– Врешь, – сказала я, надувшись.
– Ты выносишь мозг ребенку… не умеешь рассказывать нормальные истории… – сказал он, как бы ругая меня на глазах, а затем, глядя на меня, сказал: – Я называю тебя Шырак, потому что ты – мой свет.
– Что это значит?
Он задумался, как будто понял, что я еще не в том возрасте, чтобы понять сказанное. В этот момент вмешался отец:
– Смотри, у твоей тети горит свет в глазах. Видишь? – Я увидел свет масляной лампы на столе в ее глазах и кивнул. – Поэтому. Ее глаза всегда так горят, – объяснил он.
– Как глаза кошки? – спросил я, вспомнив, что испугался, когда в темноте дома загорелись две красные точки, которые оказались кошачьими глазами. Трое нас рассмеялись, подняв дом на уши…
Была зима. Декабрь. Я помню, как он пришел пьяным вдребезги, когда мы встречали Новый год. Отец и мать были удивлены его состоянием, которое он никогда раньше не показывал.
– Это мой последний Новый год, который я встречаю… я умру в этом году!.. – сказал он, рыдая.
– Да брось! Ты такой молодой, куда ты уйдешь раньше меня?! – отругала его мама. А потом и сама заплакала…
Позже я узнала, что ему сделали операцию. Одна из вен его сердца вышла из строя, и кровь не полностью распределялась по внутренним органам. Шрам длиной в пядь, который он постоянно гладил, оказался следом специально установленной вены в сердце. Тогда я поняла. Это место длиной в десять вершков было «ключом» к его второму рождению, к возможности еще немного увидеть свет. Через восемь лет после операции этот сосуд должен был быть заменен. Денег на обновление не было. Тот Новый год был днем восьмого года после операции Шырака…
Прошло несколько Новых годов, сменяя друг друга. Милость Всевышнего безгранична. Неужели его неожиданные дары иссякли? Мама, ругавшая меня: «Куда ты уйдешь раньше меня?!», ушла из жизни. А Шырак… в день смерти мамы:
– Теперь кто будет называть меня Шырак?! – зарыдал он.
Отец, Шырак и я, после того, как пасли овец, на третий год, как будто большой камень упал мне на голову, на меня легла тяжесть.
– Тетя Шырак… теперь… нет!.. – Я не слышал других слов, которые он произнес, задыхаясь от слез. Мне вспомнился день, когда я собиралась пожаловаться маме. Три года… Если бы я тогда сказала маме! Почему я забыла?! Мама бы отругала меня, даже если бы пришла во сне! Шырак бы послушал! Его «искусственное» сердце, проработавшее более пятнадцати лет, могло бы прожить еще несколько лет!.. Почему я забыла?!
Я сожалела о том, что мама, ушедшая в небытие, и Шырак, охранявший границу двух жизней, могли бы что-то сделать. Я хорошо знаю, что судьба всех находится только в руках Создателя. Я верю. Но… я ничего не могу поделать с этим сожалением, которое заняло место в моем детском сердце и до сих пор не дает покоя.
Простите меня, Шырак! Вы были не только маминым, но и моим Шыраком! Простите!..
11.11.2012
КазНУ, 2-курс
Гүлзат Нартбек,
Национальный портал