Кривоязычие подобно косноязычию, оно ранит слух старого, становится плохим примером для молодого.
Ильяс Омаров
Язык – живое явление. По мере развития общества его словарный запас пополняется и совершенствуется за счет новых слов, заимствованных из других языков, и нового употребления старых слов. Известно, что политические и экономические изменения в обществе неизбежно влияют на национальный характер языка. В этом контексте направление обогащения и совершенствования словарного запаса ставит перед ценителями языка сложные задачи. Такие насущные проблемы, как неуважение к государственному статусу казахского языка, нежелание казахов говорить по-казахски, повсеместное неказахизация научного языка, нежелание представителей других национальностей изучать казахский язык, пока остаются «сомнительными» в решении и сохраняют свою актуальность в новом веке. Как сказала писательница Марал Ыскакбай:
— … Наша борьба за статус родного языка, за его чистоту, судя по историческим данным, длится уже десять веков. И вот сегодня, переступив порог XXI века, мы сталкиваемся с этой проблемой, которая стоит еще острее, чем прежде /Марал Ыскакбай. Десятивековая борьба или есть слово «быть»? Казахская литература, 03.02.2006/.
Конечно, хотя продолжительность борьбы за чистоту языка не радует, его динамика вызывает радость. Ведь язык, имеющий защитников и покровителей, жизнеспособен. Однако следует помнить, что уровень чистоты языка определяется не только языком устной речи или средств массовой информации. Истинная сила, мощь и ценность языка проявляются только в языке художественных произведений. Если художественное произведение – это произведение искусства, то язык – это его основа, которая формирует это произведение и превращает его в духовную пищу народа. Когда прекрасная мысль писателя выражается изящным языком, читатель сам выбирает образы и картины. Произведения прошлого века были полны таких явлений. Мы пополнили ряды читателей, выросших, видя картины в словосочетаниях и предложениях. Мы восхищались уровнем вкуса писателей, создавших такие обороты, как: стройный, некрасивый, но обаятельный, не робкий, а открытый, не грубый, а вежливый (Г. Мусрепов), черный великан с раскосыми глазами; уснувший с надеждой, проснувшийся с ужасом (А. Нурманов), превратить нос в лицо, а уши в рот (Т. Нурмагамбетов), смерть песни – смерть, смерть лошади – гибель; прицелиться в сердце страны – все равно что укусить сосок кормящей матери (А. Сулейменов), упрямый от корней до мозга костей (О. Бокеев), словно два глаза видели друг друга; толстые губы-тарелки (Ж. Нажимеденов), лучше дрожать в объятиях раба, чем остаться в объятиях хана (А. Нурпеисов), бедняк, который, будучи скотоводом, не был пастухом; молча думал, отравленный изнутри (М. Ауэзов). Все это – результат тонкого вкуса Абая. Даже в тот период высокого вкуса была организована конференция «Язык казахских художественных произведений последних лет», где Габит Мусрепов, находясь в преклонном возрасте, выступил с докладом «Будем чтить родной язык, как мать», возможно, предвидя и беспокоясь о нынешнем состоянии языка художественной литературы. В то время язык художественных произведений находился в центре внимания литературной критики. Языковая норма строго соблюдалась писателем и строго контролировалась критиком. Художественные произведения XXI века, похоже, отходят от такой установки. В качестве доказательства мы сочли целесообразным привести в пример язык трех рассказов, опубликованных за последние десять лет нового века. Все три были опубликованы в разные годы в газете «Казахская литература». Первый – рассказ Айгуль Кемелбаевой «Тобольги сай» /КЛ.18.02.2000/. Мы воздерживаемся от высказывания мнения об идее, теме, проблеме рассказа. Мы поставили цель проанализировать и представить только те моменты, которые не соответствуют логике повествования и отклоняются от языковой нормы:
— … Ему стало сухо в горле, он устроился на краю молодой травы (?) и открыл сумку с едой. Достав и съев мясо, баурсаки, огурцы и морковь, он подкрепился и запил айраном.
-… Когда большой петух долетел (до молодой травы), казалось, он предавался какой-то великой тоске и катался по священной траве бескрайней степи.
-… Бижан погрузился в сон часу ночи и задремал около получаса.
-… Сынок, что это (?), ты бродишь до ночи?! Мы еле нашли тебя, еле придя в себя, слава Богу, – сказала мать.
-… Бензина совершенно не хватило для бензонасоса. Машина остановилась в высоком овраге (?). Водитель знал механизм, быстро починил и завел остановившуюся машину, привез в аул.
Каждый, кто прочитал рассказ, высказал бы следующее мнение о неприглядных мыслях в авторских описаниях этих отрывков:
— Человек с сухим горлом сначала выпил бы напиток, а не ел мясо, баурсаки, огурцы, морковь (?);
— Удивляет, откуда и когда у петуха появилась великая тоска по степи;
— Человек, погрузившийся в сон, не дремлет, он спит, ничего не чувствуя;
— Мать, знающая, что ее сын ушел в траву, не может сердиться, говоря «ты бродишь»;
— Каждый, от мала до велика, знает, что машина, у которой закончился бензин, не поедет, даже если заменить мотор.
Кажется, писатель оценил, для читателя какого века он предлагает произведение, и насколько высоки требования к жанру рассказа, исходя из своего уровня. Помимо противоречия мысли, искажение языковой нормы во всех сферах (лексической, грамматической, стилистической) свидетельствует об «ответственности» автора перед родным языком. Словосочетания, связанные насильственно, и искусственные фразеологизмы, такие как: «пейілі толысу» (желание исполниться), «сап тиылған хош иіс» (внезапно прекратившийся приятный запах), «шалғынды тиеу» (нагрузить луг), «жас пішеннің шетінде жайғасу» (устроиться на краю молодой травы), «биік сайда тоқтау» (остановиться в высоком овраге), «балапанын шұбату» (вытягивать птенца), «есіл-дертіңді қаузау» (копаться в своих мыслях), «терезесі жоқ есіктің саудырауы» (скрип двери без окна), «байлап алып әкелу» (привести, связав), «бұлттың көгеруі» (позеленение облака), «көзі атыздай болып бақыраю» (орать, широко раскрыв глаза), не обогащают язык.
Второй рассказ – «Тажал» Оразанбая Егеубаева /КЛ.31.03.2006/. Рассказ начинается словами «Темная-темная ночь. Глаз не видит». Это та самая ночь, когда в казахском языке говорят «глаз не видит». Основная тема произведения – превращение человека в чудовище для невинных животных. Рассказ – не рассказ, а сказка. Герои – Заяц и Марал. Какой заяц, «Ему не нужны бессмысленные поцелуи, крики «акакай-уакакай», распутство. Простодушие и невежество губят живое существо. Он этого не замечает». Заяц. «Он довольствуется малым, при малейшей опасности убегает со всех ног. Он знает, как спастись, убегая от опасности». Заяц. И все же, «Человек, зашедший в гости, спит так. Заяц прыгнул ему на спину. Встав прямо, он осмотрелся по сторонам. Все было как прежде. Он прыгнул и упал перед своей норой. Когда он, прыгая, оттолкнул ногой… порыв разбудил спящего». Заяц, попавший в руки человека, «пронзительно крикнул, разрывая темную ночь». «Пронзительный, отчаянный крик зайца, разрывающий темную ночь, ударил в сердце марала, который рожал в лесу неподалеку, словно воткнув в него раскаленный гвоздь», – так нас уносит в чудесный мир марала. Рассказы «Тобольги сай» и «Тажал» перекликаются по смысловой противоречивости. Оба как будто предназначены для «новых казахов» нового века. Оба облачились в одежду «Что я скажу, что скажет мой домбра?!».
Марал тоже не простой марал. «Она все еще не может понять. Эта тоже была телка. Давно уже ее дети и внуки выросли. Отец, тем более, сегодня нет рядом с ней ни детей, ни внуков, разбрелись кто куда. Неужели это и есть непостоянство мира?! Думая об этом, ее сердце разрывается от скорби. Сердце матери – о ребенке. Сердце ребенка – о степи», – говорит марал. Использованные автором обороты, такие как: «не зловоние, а благоухание, как в старые времена, а неустанное, непрерывное, обильно льющееся, с испуганными, бегающими глазами, остановилось», выглядят странно, … словосочетания и структуры предложений распадаются, слова, отбрасывающие друг на друга тень, не передают точного смысла, выходят искаженными /Г. Мусрепов/.
Третий рассказ – «Камал» Серика Нугманова /КЛ.11.03.2011/. Метод написания рассказа необычен. Имена людей не даются. Авторское повествование строится вокруг встречи девушки и парня, знакомых внешне, но незнакомых внутренне, и мысленного описания парнем образа девушки в его сидячем положении. Сюжета нет. Внутренние переживания парня, который, переживая, видит в образе девушки недостижимое счастье и радуется, будучи на седьмом небе от счастья. Девушка тоже «… стала мечтой, которую она лелеяла давно. Опустив глаза, она покраснела и расцвела». Автор передает смену подлинности и подобия в восприятии человека через сознание одного из двух людей, сидящих друг напротив друга, и, даже оставив другого бездействующим до конца рассказа, читатель не замечает, как проходит время. Кроме повторного вопроса о профессии, один из которых был полным, а другой – незавершенным ответом, девушка и парень не разговаривают. Но читатель уверен, что они понимают друг друга. Образ, нарисованный в мыслях парня, выходит за рамки желания девушки, и «Лицо, ставшее мечтой давно, прекрасное лицо, склонившись вперед, улыбается, привлекая взгляд, в своем естественном, нетронутом макияжем виде». Если бы портрет девушки был оставлен в таком виде, языковая красота в сюжете рассказа сохранилась бы на обычном уровне, а целостность мысли не изменилась бы. Если бы не было сравнения «Когда вместе с бровями поджались и ласточкины хвосты бровей, расширяясь, плоский лоб придавал особую красоту открытому, белоснежному, незапятнанному лицу, сияя, как зеркало», не потускнела бы ли красота девушки. Традиционное сравнение, пришедшее с крылом ласточки, перенесенное на брови в форме ласточкиных хвостов, вряд ли придаст красоту утреннему лицу. Рисунок нашей девушки с «лунообразным» или «лобным» лицом был насыщен краской «Тонкий прямой нос, стекающий вниз от места соединения двух изогнутых дуг над лбом, сливается с нижней губой последней модели, насыщенной красно-пурпурным цветом, и выглядит сочным», достигнув состояния, когда смотреть на нее было стыдно. Прямая замена «лба» на «чело» в устойчивом словосочетании «написано на лбу» или «написано на челе» – это не способ избежать повторения. Читатель не упускает из виду и переход ласточкиного хвоста к двум дугам. Самая неприглядная часть сравнения – это сочность носа, сливающегося с губой.
Вот так развиваются проблемы, связанные с языковой нормой, в трех рассказах трех авторов. Хотите верьте, хотите нет, но текст произведения не меняется. Даже если половина читателей газеты «Казахская литература», тираж которой никогда не опускался ниже десяти тысяч, прочитает его, известно, сколько людей останутся с сомнениями. Иначе, каждый казах, дорожащий родным языком, сможет отличить, что овраг не высокий, а глубокий; «балапанын шұбату» (вытягивать птенца) – это «шұбырту» (вытягивать); а «көзі атыздай болу» (быть широко раскрытым) – это «бақыраю» (орать). Следует понять, что невозможно сохранить чистоту языка через устную речь. Научный язык также зависит от языков стран с развитой наукой. Ведь название нового открытия дается на языке страны, которая его впервые сделала. Оно распространяется в другие страны под этим названием. Только художественная литература сохраняла истинный образец чистоты языка. Мы знаем, что именно художественное произведение оживляет духовные ценности словарного запаса. «Занимаясь тем, что заставляем других говорить по-казахски», давайте не будем омрачать мощь нашего языка, который является нашей сутью, братья!
Кайсар Кадыркулов,
доцент КазНУ
Журнал «Казахский язык и литература», № 9, 2012 год, (стр. 133–139).