Существует понятие «родившийся впереди своего времени». Это понятие, которое, подобно каравану, подобно кибиткам караванов, цепляясь за гриву лошадей, мчащихся быстрее ветра, пришло из прошлого. И это понятие, несомненно, достигнет просторов грядущих дней в целости и сохранности. Сколько среди них настоящих скакунов, опередивших своих современников и достигших нашей эпохи! Не тревожа души тех ушедших, чьи кости давно покрылись мхом, достаточно будет, если мы обратимся к нашему мудрецу Абаю, жившему всего век или полтора века назад. Имя Абая знал мой прадед, знал дед, отец читал его стихи, я читаю, мои дети учат наизусть, и, даст Бог, мои внуки и правнуки будут читать. До нас прошло немало поколений, «живших с Абаем», и после нас пройдут, «живя с Абаем». Многие из нас забудутся в пыли истории, а имена «родившихся впереди своего времени» войдут в двери грядущих веков вместе со временем. Наши личности, которые, пусть и не достигли уровня Абая, но стремились к нему, которые, пусть и не превосходили других, но были не хуже, столкнулись с «узким путем, скользким перевалом» XX века, который с самого начала не благоволил нашим национальным талантам, и никто не вознес их на пьедестал, говоря: «Ты такой!». Напротив, за то, что они «опередили время, родились передовыми», их обвинили, возложили на них клеймо «врага народа», отправили в ссылку, как собак. Расстреляли. Повесили. Уморили голодом намеренно. Тех, кто выжил, уничтожали, найдя способ. А что дальше… «Начнешь одно горе – разбудишь сто горя» (Абай)… Пока не будем начинать. Остановимся здесь…
«Последующие поколения братьев», выросшие, усвоив уроки судьбы «предшествующих поколений старших братьев», тоже немало хлебнули. Нелегко было избежать пристального взгляда эпохи, которая, словно страж, следила за каждым глотком, за каждым движением. Те наши старшие братья, которые внешне смирились, но внутренне не покорились, в уединении, в доверительной обстановке, где не было ни шпионов, ни доносчиков, косвенно, намеками рассказывали друг другу о своей тоске по времени, «собравшейся, как яд, в сердце». А потом включали это в свои произведения: вкладывали в уста своих героев. Возможно, были и те, кто, подобно старухе и старику, подглядывающим за своей дочерью, находили способ обойти бдительный глаз цензуры, которая дотошно изучала каждое написанное и нарисованное слово каждого писателя, проверяя до запятой и точки. Но такие произведения, словно нежеланные дети, подвергались придиркам. Многие из них даже не успевали увидеть свет, погибая в типографии. Конечно, были и те, кому, словно долгожданному ребенку, удалось увидеть свет. Но и в них искажались сюжеты и образы героев. С благодарностью за независимость, пришло время восполнить эти «упущенные возможности».
Казахская литература, пережившая трудные времена и разные эпохи, никогда не была обделена талантами. Например, наша письменная литература, заложенная еще со времен «Абая и школы поэзии Абая», а затем нашими просветителями Алаша – Ш. Кудайбердиевым, А. Байтурсыновым, М. Дулатовым, Ж. Аймауытовым, М. Жумабаевым, С. Торайгыровым, не останавливалась в советскую эпоху, а постоянно развивалась. Вслед за «литературой борцов» (С. Сейфуллин, Б. Майлин, И. Жансугиров) на литературную арену вышла «группа гигантов», поднявшая нашу литературу на мировой уровень. Мы поговорим о жизни и творчестве писателей той эпохи, вошедшей в нашу литературную летопись под названием «казахско-советская литература».
«Группа гигантов»
«Нас было десять, рожденных от Отемиса,
Когда мы шли вровень,
Мы были армией, покоряющей землю»
Махамбет
Их было четверо. Четверо, каждый из которых стоил десятерых. Они были четырьмя стенами, четырьмя опорами нашей национальной литературы, фундамент которой только закладывался. Возможно, кто-то взялся за перо раньше, кто-то чуть позже. Но разница между ними была невелика. Всего четыре-пять лет. Как говорится, «пять лет – ровесники». Они свободно общались, шутили и смеялись друг с другом. Но, несмотря на это, они уважали Мухана, считая его старшим по возрасту и способностям. Мухан тоже относился к ним с большим уважением, называя их «Пак, Баленшеке», «Тугеншеке». Да, в жизни всякое бывает. Конечно, трудно сказать, что они всегда были неразлучны, как подкладка пальто. Были и моменты разногласий, и моменты, когда между ними пробегала черная кошка. Они тоже люди. Гнев, ошибки свойственны и им. Сегодня развелось много тех, кто видит только теневую сторону отношений между нашими старшими братьями и превозносит ее. Мы постоянно видим в СМИ и в воспоминаниях, которых стало слишком много в последнее время, истории вроде: «Отношения между Мухтаром и Сабитом были не очень… Габит и Габиден тоже были в раздоре…». Давайте не будем вызывать гнев у последующих поколений, перечисляя только теневые стороны наших гигантов. Напротив, давайте расскажем о светлых сторонах жизни наших старших братьев, которые могут служить примером для последующих.
Я считаю, что не имею права судить, не будучи непосредственным участником событий. Возможно, они действовали так, как того требовало время. Они были людьми, глубоко понимающими политику. Возможно, они опасались, что их снова объединят, и поэтому следили за внешними событиями. Ведь именно их выжидали, искали и преследовали те, кто был вне страны. Разногласия. Подстрекательство. Внесение раздора. Возможно, они тоже могли поддаться этому или поверить этому. Тайны великих людей велики. У них много загадок, которые не всем понятны. Но говорить об этом – недостойно нас. Что бы мы ни говорили и ни делали сегодня, наши старшие братья знали свое место и свою ценность. Они стоят гораздо выше, чем мы думаем, и гораздо выше, чем мы можем сказать. Если казахская литература сегодня достигла высот и преодолела трудности, то это благодаря труду этих четверых, как говорится, «если четверо едины, то и вершина покорится». Невозможно унизить их дешевыми словами. Если только кто-то не стремится прославиться за их счет. Но и такая слава недолговечна. Оскорблять старших, нападать на их седину. Мы не ставили перед собой такой цели. Наша цель – поговорить с нашими старшими братьями, поделиться с ними. Используя наследие, которое они оставили после себя, особенно то, что они говорили о себе и своих современниках, отобрать самое ценное.
Как бы то ни было, именно они, не оставив пустоты после ушедших деятелей Алаша, рискуя всем, сохранили все наше духовное богатство, не растеряв его!
Сегодняшний гость нашей передачи – представитель «группы гигантов» – Габиден Мустафин. Однако, не оставив без внимания и других представителей «этой группы», мы предоставим им слово для начала разговора о Мустафине. М. Ауэзов: «Особенность Габидена как писателя – это писатель, который с самого первого ответственного шага выбрал свой путь и свою тему». С. Муканов: «…Я живу и работаю с Габиденом в городе Алматы с 1938 года, и мы вместе выполнили немало социальных и писательских задач. В ходе этой работы мы понимали друг друга и не понимали, иногда были близки, иногда далеки. В любых из этих ситуаций я всегда высоко оценивал деятельность Габидена… Габиден пишет свои произведения очень тщательно и обдуманно, обладая талантом, знаниями и мастерством…» Г. Мусрепов: «…Габиден Мустафин занял свое достойное место в казахской прозе в эту эпоху и стал большим проводником в переориентации нашей литературы на современную жизнь… Более того, поскольку поисковые требования писателя были направлены в едином русле, его успехи также были значительными. Габиден черпает типы и типичные ситуации из нашей действительности».
Итак, начнем! При написании этого труда о Габидене Мустафине мы опирались на его автобиографический рассказ «Жизненные этапы» и один из последних объемных трудов писателя – роман-мемуар «Виденное». Кроме того, мы использовали мысли и интервью автора, опубликованные в разные годы на страницах прессы.
Габекең вспоминает о себе: «Когда я родился, казахи не записывали рождений и смертей, не знали метрик. По рассказам моих родителей, я, вероятно, родился в 1902 году. Там, где сейчас находится Темиртауский завод, в районе Тельмана, на берегу реки Нура, у подножия гор Жауыр и Кожыр. В местечке Сартюбе (в трех-четырех километрах от Жауыр), которое является небольшим отрогом этих гор, я родился в одну ветреную ночь» («Жизненные этапы»). Что касается его рода: от одного из сыновей Аргына, Матая, происходит пять сыновей Кыдыра: Ахмет, Алдаберген, Мухаметше, Мустафа, Каметжан. От Мустафы: Зейне, Габиден, Абдикарим, Абдикалык, Газиз.
«Мустафа скончался в 1952 году в возрасте 87 лет. Это был малограмотный человек, дважды совершивший хадж. Он отправился в хадж не из-за богатства, сначала продав единственную табун лошадей, оставив троих своих детей, когда мне было всего год-два, в возрасте тридцати пяти лет. Во второй раз он совершил хадж, став уважаемым хаджи, на деньги одного богача по имени Жолжан», – пишет он в другом месте: «Мустафа был чрезвычайно справедливым, скромным, суровым в характере, не знал страха и замешательства, мало говорил, но в нужный момент был очень красноречив. Был человеком с острым слухом. Если бы его не сковывала религия, он мог бы стать великим ученым». («Жизненные этапы»). Отец Габекена, Мустафа!.. Человек, совершивший два хаджа в те времена. В то время таких людей среди казахов было очень мало, можно было пересчитать по пальцам. В словах Габекена о своем отце: «малограмотный… отправился не из-за богатства, отрывая от рта троих своих детей… Даже во второй раз он отправился на средства постороннего человека и вернулся уважаемым хаджи» – есть адаптация к условиям того времени. Габиден, и без того пострадавший от того, что «его прадед был феодалом, отец – хаджи, тесть – капиталистом», был вынужден писать так. Еще один момент, который следует отметить: по собственному свидетельству Габекена, «отец скончался в 1952 году в возрасте 87 лет». Следовательно, он родился в 1865 году. Если он отправился в хадж в тридцать пять лет, то это 1900 год. Он говорит: «когда мне было год-два». Значит, Габиден родился в 1898 году, или же его отец отправился в хадж в 1904 году. Вероятно, есть и причина, по которой Габиден не указал точное время.
Габиден ага, как и все казахские дети того времени, начинал учиться у муллы. Он пишет об этом: «В юности я изучал религию у сельских мулл. Другого образования не было, девяносто девять процентов казахского народа были неграмотны, большинство из тех, кого считали грамотными, были муллы, религиозные деятели…» («Жизненные этапы»). Юноше, который довольствовался этим образованием до четырнадцати лет, дальше было трудно усидеть на месте. Ведь Габиден, повзрослев, если не стал степенным, то в юности был настоящим «сорванцом», который не мог усидеть на месте. Поняв, что ограничивать судьбу ребенка, чей ум и рост превосходят сверстников, было бы несправедливо, проницательный отец однажды сказал сыну:
– «Сынок, протяни руки!» – сказал он. Когда сын протянул руки, отец присоединился к нему: – «Разрешаю. Пусть твой путь будет удачным. Да благословит тебя Аллах. Теперь ты будешь искать свой путь в жизни. Он бесчислен, откуда мне знать, какой ты выберешь. Только не забывай Бога, будь справедливым, будь милосердным. Если будешь твердо придерживаться этих трех заповедей, не будешь опозорен ни в этом мире, ни в загробном» («Виденное», стр. 36) – и, дав благословение, привел его к Маукыму Жусупу, который работал табельщиком на Спасском заводе:
– «Жусуп, мой дорогой, хоть мы и не ели вместе, но здоровались… Вот, ребенок. Я доверяю его сначала Богу, а потом тебе. Научи его всему. Ты знаешь, я не богатый человек. У меня две коровы, три теленка, одна лошадь. У меня пять душ. Я не буду жалеть, если ты возьмешь все мое скромное имущество. Знай свою меру. Ради ребенка все можно пожертвовать. Только сделай его человеком!» – передал он его своими руками («Виденное», стр. 39). Отец уходит. Сколько бы он ни буянил, ребенок, который никогда раньше не уходил из дома, начинает плакать, всхлипывая. Тогда отец:
– «Негодный, ты просишь, припадая к ногам. Если тебе дадут то, что ты просишь, ты будешь плакать так. Теля, выросшее дома, не станет быком в степи. Привыкай к степи. Твой отец не проронил слез, когда лежал один, больной оспой, под арабским солнцем, в песках и пустыне, на верблюде. Мурада не достигнешь слезами, достигнешь мужеством…» – сказал он, не поцеловав даже сына в щеку, и ушел («Виденное», стр. 40). Это был 1916 год. Габекең год учился русскому языку у того Маукыма Жусупа, а на следующий год поступил в четвертый класс русско-казахской школы при том же заводе.
«Национально-освободительное восстание» под предводительством батыра Амангельды в Тургайской степи, а затем и толчки Казанской революции достигли Спасска. Началась смута. Белые захватили город. Дальновидный отец забрал сына в аул: «Пока время не успокоится, пусть будет рядом со мной». Как Кунанбай кажы, забравший тринадцатилетнего Абая, учившегося в Семипалатинске.
«Ребенок не хотел возвращаться и расстраивался. Суровый отец не дал ему возразить. Когда они шли молча по безлюдной степи:
– Аға! – сказал ребенок (Габекең называл отца «аға»).
– Что, мой дорогой? – спросил отец.
– Вы забрали меня, не дав закончить школу.
– Науку никто не исчерпает, сынок. Если у тебя будет что-то в голове, ты не останешься позади всех. Иначе, ты ничего не добьешься и с Наку-Мантыком.
– Когда открывается дымоход, виден весь дом, когда открывается занавеска, разве не виден весь мир?
– Не все, что видно, полезно, мой дорогой. Возможно, то, чего ты не видишь в это время, полезно. Время становится непонятным, нестабильным. Вместо того, чтобы жить, как Орынбек, который, когда созревал его хлеб, становился петухом у того, кто имел курицу. Не делай так. Ради живота, ради славы человек продает свою честь, свою справедливость, однажды он продаст и родителей, и народ… Да убережет тебя Бог от такого. Бедная птица, ища защиты, защищает свое гнездо во время бури. Я равен ей. Пока время не стабилизируется, будь рядом со мной. Молодое сердце склонно к подражанию, не всегда различает добро и зло. Я хочу уберечь тебя от зла и направить к добру («Виденное», стр. 83-бет).
С 1918 по 1925 год он находился в ауле. В это время он был в центре крупных и мелких событий, происходивших в стране. Однако, опасаясь, что полученное им скудное образование забудется и станет бесполезным, он мечтал уехать в большой город и получить образование. Весной 1925 года, взяв с собой жену (он женился во второй раз той зимой), он приехал в Кызылорду, столицу Казахстана, в поисках учебы.
Когда время приема в учебные заведения прошло, он, бездомный, без крова, без связей, оказался в затруднительном положении, и тогда он встретил Турара Рыскулова и рассказал ему все. Рыскулов сказал: «Сарыбала, из тебя что-то получится. Совершенствуй свое письмо и продолжай писать. Я поговорю с Бейимбетом. Он поможет твоим произведениям увидеть свет». Автор, не забыв это «Сарыбала» Рыскулова, впоследствии называет так главного героя своего романа-мемуара «Виденное». Это был сам автор. Таким образом, благодаря своим старшим братьям, Габекең устроился на работу делопроизводителем в Верховный суд Казахстана и постепенно начал читать газеты. Позже он сам начал писать небольшие заметки в республиканскую газету «Еңбекші қазақ». В следующем (1926) году он увлекся написанием очерков и фельетонов и, подражая «Ақбөпесі» Сабита, начал писать рассказы. «В то время я не осознавал важности писательской профессии. Когда мне хотелось писать, я просто записывал то, что видел и чувствовал. Хотя я до сих пор не учился в школе, литературные дискуссии того времени оказали сильное влияние на мое стремление к саморазвитию и учебе. Я плохо понимаю русский язык, но все же начал читать» («Жизненные этапы»).
Так первый рассказ Габекена под названием «Сарсен и Бокаш» был опубликован в журнале «Жыл құсы», организованном Сакеном Сейфуллиным, в 1927-1928 годах. А в 1929 году он выпустил сборник рассказов «Ер Шойын» и стал известным писателем. Возможно, под его влиянием, он начал спорить с такими, как Тогжанов, Сейфуллин, хотя и не обладал достаточными знаниями. «Я понял, что казахская деревня, да и немногочисленные образованные люди, писатели, были разобщены. Я держался подальше от групповой борьбы в литературе. Поскольку мои произведения не проходили, в мае 1930 года я уехал работать в Караганду» («Жизненные этапы»). Позже, академик Габит Мусрепов, беседуя со своим младшим братом, академиком Манашем (Козыбаевым), вспоминал: «…Габиден умер. Я любил его больше многих писателей, потому что он не участвовал в кампании по очернению и наказанию народа, сохраняя свою чистоту» (М. Козыбаев. «В кругу Габена»). Эта характеристика Мусрепова убедила меня в том, что Габиден ага прожил жизнь, не вмешиваясь в ненужные дела, не участвуя в неблаговидных поступках, сохраняя свои врожденные качества и уважая своих сверстников. Так Габекең, чьи отношения с интеллигенцией столицы не сложились, приехал в Караганду. Он спустился в шахту. Пройдя несколько ступеней, начиная с земляных работ и очистки железа от ржавчины, он стал токарем. Проработав среди шахтеров около трех лет, Габекең в конце 1932 или начале 1933 года был повышен местными организациями и назначен ответственным секретарем газеты «Карагандинский пролетариат». Однако, «Я недолго работал в этой газете». «В Новосибирске начала выходить новая газета «Красный флаг», и от Караганды потребовали кадры. Я добился перевода туда» (Жизненные этапы). Работа Мустафина в газете «Красный флаг» продолжалась с мая 1933 года по февраль 1938 года.
Причина, по которой Габекең «добился» перевода в Новосибирск, кроется глубже. Он чувствовал, что за ним тянется «хвост» неграмотности, и этот шаг был сделан для того, чтобы обезопасить себя и оставить след. Если мы поймем одну из причин его пяти-шестилетнего отсутствия, мы не уйдем далеко от истины. Эти пять-шесть лет помогли Габекеңу избежать репрессий 1937 года. Конечно, кампания не утихла и в 1938 году. «Карагандинские сочувствующие» также внимательно следили за тем, чтобы Габекең не избежал этой кампании. На Габекеңа сыпались «доносы», как мячи. Однако, дальность расстояния, вероятно, помешала осуществлению их «дружеских» намерений. Пока «доносы», которые «сочувствующие» катали, дошли до Алматы, их «срок» истек, и они не оказали особого влияния. Судя по тому, что он обдумывал все это, оставаясь в тени, видно, что Габекең был большим «стратегом» уже тогда. А о своей жизни в Новосибирске он говорит: «…Пять-шесть лет, проведенных в Новосибирске, среди русских, стали для меня университетом с точки зрения опыта и знаний. Я хорошо познакомился с русской литературой, русскими журналистами. В результате, сразу же по приезде в Алматы в 1938 году я написал роман «Жизнь и смерть». Это был мой первый шаг на пути к написанию романа, после девяти-десяти лет перерыва в писательской деятельности». Из этого видно, что Габекең не прекращал своего творчества, даже находясь далеко. «Раньше, начиная писать, я брал пример только с Сабита и Бейимбета, а теперь я старался брать пример с Толстого и Гюго. Меня восхищало построение сюжета и героизм людей у Гюго, а также описания Толстого. В «Жизни и смерти» я старался подражать Гюго, насколько мог. Хотя меня восхищали описания Толстого, я не мог выдержать его медлительности и иногда ускорял темп». В молодости ум человека быстр, а руки ловки. Вероятно, он имел это в виду. Пиша «Шыганак», я отошел от Толстого и Гюго и попытался проложить свой собственный путь. Но и тогда их влияние осталось в некоторой степени».
Если мы задумаемся над вопросом: «Какое произведение демонстрирует уникальный стиль Мустафина?», то сам он говорит: «Если у меня есть какое-либо отличие от других, оно должно проявиться в «Миллионере». Потому что я приложил все усилия, чтобы показать себя, «убегая» от всех…» Это, кажется, намекает на многое. А в «Караганде» «я не жалел сил, чтобы превзойти «Миллионера». Хотя я, казалось бы, превзошел одно другим, я не мог не сказать: «Эх, вот эту часть…» – говорит он снова.
Да, «Миллионер» и «Караганда» Габекеңа отличались по стилю письма от произведений казахских писателей того времени. Но это не значит, что Габекең был лучше всех казахских писателей. У него тоже были те, у кого он учился и брал пример. Сам он пишет: «Позже мне понравились только Мухтар Ауэзов и Габит Мусрепов из казахских писателей в плане стиля. Мне нравилась точность, лаконичность и сарказм Габита, а Мухтара – весомость и глубина его слов. Хотя они мне нравились, я часто пропускал через сито качества их слов и использовал только самое ценное…» – пишет он в «Жизненных этапах». Габекең, которого преследовали как «сына хаджи», «зятя Сейткемелева», вступил в партию только в 1940 году. Даже после вступления в партию у него не было много свободного времени, чтобы отвечать на «доносы». Похоже, он избавился от этого только после смерти Сталина в 1953 году. А что касается «зятя Сейткемелева». Действительно, мы потратили немало времени, ища ответ на вопрос: «Кто такой Аубакир Сейткемелев, который неотступно следовал за Габекеңом, куда бы он ни шел?». В «Жизненных этапах» он пишет: «…по происхождению узбек, Аубакир Сейткемелев, сын Сейткемела, просватал мне свою старшую дочь Батиму», а в «Виденном» добавляет: «Один из тех, кто начал богатеть на торговле – Аубакир Сейткемелев, полуказах – отец узбек, мать – кожа». Мы можем добавить к этому: отец Аубакира, Сейткемел, был большим муллой. Все знатные люди из рода Кыдыр учились у него и ломали язык. После смерти Сейткемела Аубакир рано остался сиротой. Молодой, одинокий, пришлый. С детства он подвергался притеснениям и страдал от нужды. Даже невеста, с которой его обручили еще при жизни отца, не была отдана ему родственниками, сказав: «Мы не отдадим дочь за пришлого человека». В это время отец Габекена, Мустафа, поднял голос: «Аубакир – такой же родной, как если бы родился, он как один из сыновей Кыдыра, ученик нашего покойного учителя. Оскорблять его – значит оскорблять нас» – и, собравшись с другими, они добились того, чтобы Аубакира соединили с его невестой. Аубакир, очень благодарный Мустафе, настаивал: «Давайте будем сватами». Бог принял его намерение, и у Аубакира родилась дочь. По обещанию, она была обручена с Габекеном, сыном Мустафы. Предприимчивый и торговый Аубакир переехал в Карагандинскую область и стал правой рукой единственного торговца и богача по имени Ахметжан, ногайца. Вскоре Ахметжан умер. У него не было детей, было две жены. Аубакир завладел всем его имуществом и внезапно разбогател. Его слава разнеслась по всему уезду. Разбогатев, он стал проявлять характер и начал уклоняться от своего первоначального обещания. Когда они уже потеряли надежду, что «Аубакир не отдаст им свою дочь», наступили времена, когда «белое бежало, а красное гналось», и Аубакир был вынужден сам привезти свою дочь Батиму. Это было в 1919 году. Но вскоре Батима умерла.
«У меня нет завистливой судьбы, карьеры или злого характера. Почему они ненавидят меня?! – удивлялся я, думая, что враги – чужие люди. Но среди нечужих, даже среди друзей, оказалось много людей с плохими намерениями, иногда хорошие оказывались плохими, а плохие – хорошими, и те, кого я почитал, оказались мелкими… Все это научило меня смотреть на мир критически, держать в руках светильник, чтобы видеть хотя бы то, что прямо перед глазами» («Жизненные этапы»). Тайна замкнутости Габекена, возможно, тоже возникла из этого «критического взгляда на мир». Многие казахские интеллигенты, чьи судьбы пришлись на бурные времена, таким образом, внутренне осмысливая, пытаясь не споткнуться, прошли свой путь, «держа светильник»!
«Человек живет по-разному, оставляет разный след после себя. В жизни и в оставлении следа я не желал и не искал ничего большего, чем труд писателя.
Труд писателя – труд трудный, ответственный, самый почетный. Если в науке нет прямой дороги, то и в художественной литературе нет прямой дороги. Я прожил немало, трудился немало, моя рука, казалось, уже набила руку. Но перед каждым новым произведением я, как неуклюжий бычок, колебаюсь, ищу. Я стираю свои мысли, написанное, пропускаю через сито много раз и оставляю только то, что считаю годным. Когда я пишу то, что считаю годным, я смеюсь, грущу, плачу.
Если написанное не влияет на вас самих, то оно, вероятно, совсем не повлияет на других. Если вы не испытываете трудностей, если слово или мысль, добытые с трудом, не заставляют вас сказать: «Я счастлив!», то зачем такому писателю писать?
…Моя жизнь на пути писателя, мои мысли, короче говоря, таковы. Возможно, это будет более полно отражено в моих произведениях, в моих дневниках». – откровенно говорит он о тонкостях и секретах писательства («Жизненные этапы»).
Один из последних значительных трудов Габекена – роман «Виденное». Сам он говорит об этом: «…Подумав, я решил написать «Виденное». Я пережил трудные времена. Я ел и пил со многими людьми. Я хотел рассказать о них потомкам. Я выбрал жанр мемуаров. В романе нельзя выйти за рамки сюжета. А в мемуарах можно отклоняться, писать широко. Я начал первую книгу. После этого я столкнулся с большим сопротивлением…» – сказал он одному из своих любимых младших братьев – Ахату Жаксыбаеву («Парасат», №11, 2002 г.). Как только вышла первая книга «Виденного», снова начался переполох. Увеличилось количество «доносов» на автора. Тучи сгустились над головой писателя. Даже наша старшая газета «Социалистик Казахстан» («Егемен Казахстан» М.Р.) опубликовала большую статью, резко раскритиковав книгу. Это означало, что стиль и правда «Виденного» не очень понравились Центральному Комитету. Они, казалось, даже ждали от автора статьи в духе «я написал и ошибся». Но Габекең не поддался «уговорам». Он написал ответную статью газете и потребовал ее опубликовать без изменений. Сотрудники газеты, и так опасавшиеся, чтобы «чего доброго не вышло», не выдержали. Габекең забрал свою статью (где же это «письмо» Габекеңа?). Причина такого холодного отношения «верхов» к автору заключалась в том, что если бы были написаны вторая и третья книги «Виденного», то их события совпали бы с великими чистками, голодом, коллективизацией – кампаниями перегибов и преследованиями 1937 года. Если бы вся правда о событиях того времени была написана без прикрас, это «плохое известие» дошло бы до Москвы, и «бдительные глаза» здесь оказались бы под ударом Кремля. Не говоря уже о публикации книги, автор, редактор, типография, все остальные оказались бы в большой беде… По этим причинам «Виденное», изначально планировавшееся как двух-трехтомник, остановилось на первой книге. Опытный писатель, многое повидавший, предвидел это и уже в первой книге «Виденного» направил свой острый «перо» на больные точки общества. «Бисмиллях» «Виденного» начинается с описания перекочевки аула. Суетливый аул. Шумные дети. Плачущие женщины. Мрачные мужчины. Разрушенные дома. Связанные грузы. Переселенцы, отбирающие землю, и казахи, уезжающие неизвестно куда. «…Мы еще не обосновались на вашей земле. Наш дом в России. Наш смотритель… Неправильно называть всех переселенцев русскими. Шокай – эстонец, Кызылжар – немец, Караозек – хохол. И все они пришли не по своей воле. Их выгнали силой из родных мест. Земля – мать. Кому легко расстаться с матерью! Столыпин заставил плакать нас там, а вас здесь…» – утешает один из чернорабочих («Виденное», стр. 13). Та самая «реформа Столыпина», которая заставила людей «плакать», возродилась при Хрущеве под предлогом «Освоения целины». Сколько миллионов гектаров пастбищных земель поднялись в воздух, и степь опустела, оставив людей с разбитым сердцем. Местное население, лишенное земли и пастбищ для скота, оказалось в беде. Народ, чья судьба снова была растоптана. Представители других национальностей, прибывшие со всех сторон, несли на головах лозунг «Дружба народов», написанный белой краской на красной ткани. Они шли развязно, словно приехали в гости к долгожданным родственникам, которых они так ждали. Никита Сергеевич, придумавший удобный способ колонизации казахской земли, ударил себя в грудь и сказал: «То, что вы не смогли сделать за триста лет, я сделал всего за три года!» Местный народ, ощущающий себя как пасынок на собственной земле. Потерявший дух, сломленный. Никто не обращал на них внимания, не считал их хозяевами земли. Более того, один из руководителей партии в северных областях того времени, некий Соколов, предсказывал: «Мы будем скрещивать казахов с немцами – они не смогут стать самостоятельным народом», а затем его сменивший, крепкий Коломинец, минуя Алматы, напрямую разговаривал с Москвой. Слух о том, что пять северных областей, называемых «житницей», якобы войдут в состав России, распространялся по всей стране.
Цензура, которая не была слепа, не могла не понять, что автор «Виденного», описывая историю до революции, наблюдает за такими неблаговидными событиями, происходящими в то время. Понимая это, на автора оказывалось всяческое давление. Коммунистический режим был мастером в осуществлении таких вещей. Он не промахивался, не ошибался. Габекең писал: «Когда я был еще ребенком, переселенцы забрали нашу землю, и шестьдесят домов из Елибая Жауыр переехали. Они обосновались в местечке «Коктал-Жарык» в семнадцати километрах к востоку от Спасского завода (в 1907 году). Скорбь народа, лишенного родной земли, оставила в моей памяти бессмертные картины. В моем объемном труде «Виденное», который я сейчас пишу, я использовал некоторые из этих событий» («Жизненные этапы»), – предупредил он заранее. Здесь автор чист душой. Нет вины в том, что он сказал. «Еще одной большой «новинкой» «Виденного» стало то, что, описывая «Национально-освободительное восстание» 1916 года, автор незаметно вставил строку: «Алихан, Мерджакип, заботившиеся о народе Алаша, написали письмо: «Не сопротивляйтесь» (стр. 68). Автор не выдумал эти строки, это было реальное событие, историческая правда. Но, несмотря на то, что это была правда, это была «правда», которую запрещалось говорить. Это было время, когда они еще не были реабилитированы (1963 г.). Говорить о «врагах народа» и «тех, кто заботился об Алаше», было равносильно тому, чтобы навлечь на свою голову беду. Если бы он не попал в «оттепель» Хрущева, даже эта одна строка была бы достаточной, чтобы погубить автора. Писатель, который умел видеть тенденции времени издалека, не упустил эту возможность и постарался использовать ее на благо своего народа.
Главный герой «Виденного» Сарыбала – это сам автор, а второй главный персонаж – его отец, Мустафа кажы. Основная линия романа основана на борьбе «отца и сына», то есть старого и нового. Это не противоречит принципам социалистического реализма. Однако, советская система, уверенная в победе всегда прогрессивных героев, преподносит «Виденному» неожиданный «сюрприз». В этом романе главный герой Сарыбала, будучи представителем нового времени, оказывается в тени своего «отца-хаджи», скованного старыми традициями, и терпит поражение. А такое произведение было как заноза в глазу цензуры. Они не могли «простить» этого. Даже если вы напишете шедевр, признанный миром: советские «красные глаза», не моргнув, требовали: «Найдите конфликт классов», и, казалось, поздно поняв, что «старый бык может родить выдающегося жеребца на старости лет», они кусали себе пальцы.
В своем автобиографическом рассказе «Жизненные этапы», написанном раньше, Габекең пишет: «Отец читал книгу Хикмат во весь голос долгими ночами. Он много рассказывал о справедливости, честности, верности слову, смирении, о мужестве, которое не отступает на этом пути. Его родной брат Мухаметше был бием тридцать лет. Он сам судил о взятках, несправедливости этого человека, о злодеяниях и насилии моего тестя Аубакира… Отец, однако, делал все это не с классовой точки зрения, а «во имя пути Мухаммеда». По его мнению, Мухаммед был сыном царя, первым другом Бога, отвергшим мирское, любящим бедных, неимущих, народ. Будучи таким фанатиком, отец, однако, не ненавидел Советы. Он считал, что исполнение воли правительства – долг, что оно поддерживает бедных и справедливо. Сам не будучи богатым, он не испытывал давления со стороны советской власти. Только он не терпел отрицания Бога. Хотя я сам не религиозен, эти черты характера моего отца сильно повлияли на мое юное сознание». Из этих строк мы видим уважение Габекеңа к отцу, а также убеждаемся, что все качества честности, справедливости, прямоты, присущие ему, были унаследованы от отца. Мы не выдумываем это для красного словца. Это мнение людей, видевших Габекеңа, бывших его близкими. Один из них, известный критик, академик Серик Кирабаев, восхищенно рассказывает о стойкости Габекеңа: «…Габиден говорил то, что думал открыто, не был труслив». Это мнение академика является доказательством того, что Габекең не поддался ветрам времени, не запятнал воспитание, полученное от отца, и остался верен своей честности. А в «Виденном» образ Мустафы возвышается до своего апогея. В целом, «Виденное» – это драгоценное произведение, подобное вечному памятнику духу отцов. К сожалению, аксакал Мустафа не смог прочитать то, что его сын написал в его честь. Он скончался в 1952 году в возрасте 87 лет, до написания «Виденного». Как сам Габекең говорил, его отец «Если бы его не сковывала религия, он мог бы стать великим ученым». Что поделать, сколько выдающихся казахов, не сумев использовать данный Богом талант и способности в нужном русле, провели всю свою жизнь, ограничиваясь семьей, домом, максимум – аулом и народом. Время и общество, объединившись, не дали им возможности проявить свои таланты в полной мере. Например, Кунанбай кажы был государственным деятелем, выдающейся личностью. «Его знали все казахи трехсот родов» (Шакарим). Но вся его жизнь прошла в пределах рода тобыкты и Ыргызбай. Они использовали его статус старшего султана, его славу, авторитет и влияние только на уровне земельных споров и споров о вдовах, а наставления кажы о человечности, мусульманстве, справедливости не принимали во внимание. Слова Абая «Из казахов такого склада, Миру не рождалось ничего подобного» были справедливой оценкой личности Кунанбая. Анализ различий между Кунанбаем в романе-эпопее М. Ауэзова «Путь Абая» и Кунанбаем в реальной жизни мы прочитаем в главах, посвященных Мухтару Омархановичу. А причина, по которой мы упомянули Кунекеңа здесь, заключается в том, что образ Кунанбая кажы, зарытый в «Виденном» Габекеңа, является еще одним «кладом». Это был «настоящий человек с рогами, как у быка, с длинными ногами, с пестрой грудью!», который изводил нервы советской системы того времени. Если вы считаете это недостаточным, то Кунанбай кажы из «Виденного» отличается от Кунанбая кажы из «Пути Абая». Он другой. Совершенно иной. Представлен с другой стороны. Автор снова удачно использует диалог «отца и сына».
– «Разве ты не слышал. Говорят, Кунекең, когда состарился, поехал в Мекку и воздерживался от мирских разговоров. Когда Ибрай спросил: «Что делает мой отец?», ему ответили: «Читает «Бадуама». «Мой отец всю жизнь не смог закончить и пяти страниц «Бадуама!» – смеялся Ибрай. Услышав это, Кунанбай сказал: «В «Бадуаме» есть шариат, хакикат, тарикат. Каждый из них – целая река. Откуда она берет начало? Абайжан молод. Он перескочил через них.
– Какие еще шутки вы знаете?
– Однажды Абай, собравшись с друзьями и сверстниками, пил кумыс и сказал: «Если люди говорят правду, то мой отец превосходит казахов. Тогда я превосхожу своего отца». Услышав это, Кунанбай сказал: «Он еще не достиг этого. Если бы он родил ребенка, превосходящего его самого, он был бы равен мне». Мой дорогой, юношеское сердце полно стремлений. Абай, даже играя, говорил то, что думал. Придет день, когда твое сердце поднимется так же высоко, и мой ответ будет таким же.
– Так кто из них лучше, аға?
– Кунекең лучше! Он ездил в Мекку, построил дом на пути Бога. Он стал старшим султаном, ханом из простого народа. Человек, охвативший оба мира». («Виденное», стр. 94-95).
Разве аксакал Мустафа не возвысил свою ценность, оценивая слова? До этого вокруг Кунекеңа было много разговоров, но первым казахом, сказавшим: «Кунекең лучше!..» был Мустафа, а передал это нам Габекең! Таким образом, автор, давая оценку одному «хаджи» устами другого «хаджи», задевает советско-атеистическую идеологию за живое, бьет в самое больное место.
В обществе, которое считало «религию – опиумом», «хаджи» считался еще хуже опиумного наркомана. Мы благодарны, что Габекең, который пропагандировал таких «опасных элементов», как «хаджи и муллы», остался жив. А надеяться на вторую и третью книгу «Виденного» было все равно, что надеяться на молоко коровы, которая не была подоена. Бдительные глаза, которые не промахиваются и не ошибаются, не дали бы ему такой возможности. Поэтому здесь можно сказать только: «Золотая голова нашего старшего – добыча, жизнь – жертва за голову».
Время не позволило автору писать правду. А автор не хотел подчиняться требованиям времени и идеологии. Габекең, который в возрасте пророка не счел достойным писать по чьим-то указаниям, под предлогом «здоровье не позволяет, зрение ухудшилось» не выходил далеко из своего дома на склоне горы Каргалы. Если и писал, то только на темы писательского мастерства, языка, литературы, не выходя за их пределы. Не подпуская никого близко, он жил обособленно. Он редко посещал даже соседний город Алматы. Подобно мудрому старцу Толстому, проведшему всю жизнь в Ясной Поляне, Габекең провел последние двадцать лет своей жизни в уединении. Он гулял на природе. Ухаживал за своим садом. А потом, сидя в тени деревьев, находил утешение в изготовлении палок. Говорят, Габекең дома и в поле никогда не снимал тюбетейку, не снимал вышитую рубашку и не выпускал из рук короткую палку. Возможно, это было его проявлением неповиновения времени?
Вот такой путь прошел Габиден Мустафин, превратившись из «Сарыбалы», о котором говорил Турар Рыскулов, в зрелого писателя. О, наши старшие братья, чьи головы не вмещались в уздечку сурового времени!!! Габиден Мустафин скончался 20 января 1985 года в одной из больниц города Алматы. От сердечного приступа.
Нас беспокоит один вопрос – пропаганда наследия, оставленного нашими гигантами. Мы вспоминаем их только во время юбилеев. И то поверхностно. Халатно. Формально. Только для отчетности. А потом до следующего юбилея мы «закрываем дело, как улетевшая ворона». Даже, нечего сказать, в 2012 году исполнилось 110 лет «двум Габенам» (Мусрепову, Мустафину). По этому случаю, ведущее литературное издание республики журнал «Жулдыз» должен был бы публично поздравить юбиляров и выразить им свое уважение. Но, к сожалению, «журналисты «Жулдыз» не открыли рта, чтобы сказать о наших двух гигантах. Словно таких писателей в Казахстане не было. Молчание, полная тишина. У журнала, который еще вчера получал немалую пользу от этих аксакалов, не было причин поступать так. Как бы то ни было, «что с глаз долой, то из сердца вон» – «журналисты» хорошо это доказали. Во время написания этой статьи мне представилась возможность спросить у школьников о Мустафине. Большинство ответили «не знаем», качая головами. Откуда детям знать писателя, которого нет в учебной программе. Произведения Габидена Мустафина изучаются только начиная с 11 класса. Больно видеть, что труды наших выдающихся героев, которые заботились о будущем своей страны, остаются без внимания. В других странах их давно бы вознесли на пьедестал и посадили на почетное место. У нас же все по-старому… Никто не заботится. Мы сами. Наша собственная пассивность и безразличие. Мы могли бы отдать им должное, даже не вознося на пьедестал. Стремясь идти в ногу с цивилизацией, мы не находим времени оглянуться на прошлое.
Наша цель при написании этого – не унизить или критиковать кого-либо, а лишь надежда на то, что если это привлечет внимание наших начальников и чиновников, то будет какой-то результат. Таким образом, я мог бы поставить точку в статье о Мустафине. Но мне кажется, что я еще не сказал всего, что мог бы сказать о Габекеңе. Поэтому я вынужден вернуться к нему. И если мы вернемся к Габекеңу. Габекең не лежал без дела в своем доме в Каргалы. Он лишь внешне демонстрировал это, обманывая однобокую идеологию, и оставил потомкам в наследство то, что он понял и пережил. Восхищаясь стойкостью нашего старого писателя, который не выпускал перо из рук до самой старости, мы поделимся с читателями журнала драгоценными мыслями Габекеңа. Да, никто не сможет написать о Мустафине лучше, чем сам Мустафин. Даже думать так – это дерзость.
Мысли и размышления Габекеңа
«То, что я видел, знал, и даже пережил, превосходит то, что я написал. Когда-то тем было мало, а сил много. Теперь тем много, а сил мало. Охотник, потерявший силу, не стреляет без нужды».
***
«Вот я и взобрался на седьмой рубеж своей жизни. Сердце, которое раньше билось часто, теперь бьется медленно. Тело, которое раньше было легким, теперь тяжелое, как свинец. Появились морщины, покрывшие умные мысли. Не сдается только желание. Столько я потерял к семидесяти, что останется к ста? Зная это, желание все равно говорит: «Желай, желай». Хочется желать, но не хочется стареть.
***
Счастье – извечно желанная людьми, прекрасная птица. Оно прилетает и садится на голову избранным. Когда счастье садится на голову, люди склоняются перед ней. Если же эта голова скажет: «Она склонилась передо мной», то птица счастья встрепенется и улетит. От опороченной головы люди отворачиваются с отвращением. Сколько же таких опороченных голов? Я не могу их сосчитать. Пусть птица счастья не садится, лишь бы моя голова была чистой.
***
Некоторые люди восхищаются писателем, читая его слова на бумаге и видя его издалека. Но, увидев писателя вблизи и услышав его слова из его уст, они начинают относиться к нему с пренебрежением. Поэтому я избегаю трибуны».
«Отборные слова» Габекена
Ценные вещи не всегда попадают в руки, ценные слова не всегда слетают с уст.
Великое слово «человечность» лучше показывать, чем произносить.
Красноречие – не в многословии, а в находчивости.
Друзей много. Кто сколько пройдет, покажет развилка.
У мечты есть свои вершины и свои мелочи. Пусть твоя мелочь не кажется другим вершиной.
Удача – иногда приходит, иногда уходит. Если приходит, то радует, если уходит, то огорчает.
Говори о внутренней красоте, а не о внешней. Внешняя красота радует глаз, внутренняя – сердце.
Говори о добросердечном человеке, который, будто не имея своих забот, разделяет чужие.
Говори о щедром человеке, который говорит: «Пусть лучше будет у народа, чем у меня. Если будет у народа, то и мне достанется, а если будет только у меня, как оно достанется народу».
Говори о миролюбивом человеке, который говорит: «Если шестеро будут враждовать – пропадет то, что во рту, если четверо будут заодно – придет то, что на небе».
Есть деревья высокие, с короткой тенью, и низкие, с длинной тенью. Так и люди. Пусть твой ум будет высок, а не рост, пусть твой рост будет мал, а не тень.
Трудно избавиться от плохого ребенка.
«Будь хорошим», – говорит каждый, «будь плохим» – никто не говорит. Но плохие все равно появляются. Доброе семя растет, когда его сеют, а сорняки растут сами. Зло – как сорняк, если его не вырывать, оно растет и мешает урожаю. Поэтому урожай и сорняки, добро и зло не могут сосуществовать всю жизнь.
Народный глаз зоркий: видит тайные связи, воровство, хотя они и скрыты; находит и отдает в руки спрятанные под землей сокровища; обнаруживает и вытряхивает из жадного человека, зашившего множество карманов. Те, кто пытается обмануть народ, в итоге обманывают сами себя.
Человеку нужно все, но если бы пришлось выбрать только троих, я бы выбрал: здоровье, верного друга, неугасающую любовь.
Сердце в небе, взгляд на горизонте. Скача на короткой лошадке, когда же я доберусь?
Никто не хочет умирать, но если не умирать, то мир не вместит, и все же не умирать – мечта.
Характеристики некоторых людей
Много обещаний, мало исполнения. Пустое положение уничтожается необоснованными словами.
Слова пусты, мысли туманны, неугомонный, проклятый.
Входит с улыбкой, выходит с рыданиями. Неизвестно, кто друг, кто враг.
О, боже, сохрани моего теленка, соседский бык – жертва!
Едет на осле, погоняет сплетнями, все тело – расчет.
Превращает друзей во врагов, завидует тем, кто его опережает.
Одним показывает одно, другим другое… и живет так, но все равно ведет себя высокомерно.
«Нет славы без бесстыдства, нет удачи без обмана!» – говорил Талтанбай. Он достиг и того, и другого, насытился, состарился, но до сих пор не имеет стыда и совести, и умрет с открытым ртом.
Ему нет дела до других, и другим нет дела до него. Ему нужно только одно – сытость и быть самим собой.
Из-за пустяков ссорится, потом мирится, снова ссорится, что осталось от лица?
P.S. Казахи говорят, что должность и богатство – гря