Самая тяжелая доля, выпадающая на долю человека, – это горе от потери родного сына. Нет скорби сильнее, чем скорбь по потерянному ребенку. О том, что это за горе, знает лишь тот, кто пережил его, как и тот, кто испытал печаль в песне «Зауреш»…
Песня «Зауреш» – это траурный реквием.
Я до сих пор помню, как в летние месяцы 1967 года Есет Жубанов, ныне известный специалист по языку, работающий в университете имени Кудайбергена Жубанова в городе Актобе, защитил кандидатскую диссертацию на тему «Язык эпоса «Козы Корпеш – Баян Сулу». На следующий день, в один промозглый вечер, группа выдающихся ученых во главе с академиками Сметом Кенесбаевым, Мауленом Балакаевым, Гайниденом Мусабаевым и профессором Маликом Габдуллиным собралась в небольшой двухкомнатной квартире Есета. Поскольку я был близким другом Есета, мы с Умирзаком Айтбаевым (ныне доктором филологических наук, профессором) обслуживали старших гостей. Веселый аксакал Смет время от времени просил Умирзака спеть. Шутками и смехом время шло. Когда застолье разогрелось, приехал академик Ахмет Куанович Жубанов. Присутствующие вскочили со своих мест и проводили Ахана к почетному месту. Я знал, что он болен тяжелой болезнью. Теперь этот когда-то стремительный, как сокол, человек превратился в высохшую оболочку из-за болезни. Глаза его запали, щеки ввалились, тонкие, как крылья ласточки, губы искривились, кожа на предплечьях обвисла, мышцы иссохли. Движения были медленными. Безразличными. Вялыми. Понимая его состояние, интеллигентная компания встревоженно засуетилась, уступая ему место и тут же предоставляя слово. Ахан сказал: «Сегодня наш Естай пришел с победой. Это благодаря вам. Естай имеет все шансы стать ученым. Пусть он продолжает свой труд. Да ниспошлет вам Аллах свою милость», – поклонившись академикам, выразил свое почтение. Вскоре был перерыв. Мы с Умирзаком под руки вывели Ахана на улицу. Не было ни дуновения ветра. Тихий, усыпляющий, душный вечер. Гости, разделившись на группы по двое-трое, разговаривали между собой. Я не мог отойти от Ахана. Ахан молчал. Трудно было что-то сказать. Он тяжело дышал. Легко вздыхал. Даже в таком состоянии он был благородным человеком. Вдруг Малик Габдуллин, разговаривавший с кем-то вдалеке, увидев нас, подошел: «О, Аха, – сказал он, мягко обняв Ахана, – дай Бог, вы выздоровеете, у вас хороший цвет лица. Вчера по радио в музыкальной передаче рассказывали, как вы передали песню «Зауреш» Леониду Шаргородскому и как он аранжировал ее для оркестра. Глубина океана – это целый мир. Тысяча благодарностей и его предкам, которые чувствовали это всем сердцем. Слушая «Зауреш», я вспомнил слова Абая: «Как будто в безлюдном месте, погруженном в Бога», и погрузился в глубокие размышления, с трудом от них освободившись. Историю «Зауреш» Ануарбек Байжанбаев также прочитал, вложив всю душу. Боже мой, эта «Зауреш» оказалась реквиемом тяжелее, чем мелодии «Топан».
Ахан, словно довольный словами Малика Габдуллина, лишь кивнул и хотел что-то сказать, но промолчал. Немного погрустил. Затем: «В те годы Кюляш… Мукан Толебаев… Мухтар Ауэзов… Каныш Сатпаев… О, Боже мой, все они ушли… В их последние траурные минуты именно эта «Зауреш» проливала слезы. В конце сорок второго года Леонид Шаргородский пришел главным дирижером оркестра. Он давно тесно сотрудничал с нашим оркестром. Впервые я передал оркестру песни «Двадцать пять», «Два рыжих», «Жаворонок» для оркестровки Брусиловскому, Зильберу, Хамиди. А сам написал партитуры песен «Айдай», «Жанбота», «Зауреш». Среди этих песен Леонид Шаргородский постоянно восхищался «Зауреш». Другой наш дирижер, Сергей Шабельский, также часто слушал «Зауреш». К ним присоединялся наш Латек… Хамиди, и они долго рассуждали о «Зауреш» в философском ключе. В один из таких дней Леонид Шаргородский сказал: «Говорили, что в мире нет ничего выше «Реквиема» Моцарта. И у Бетховена достаточно музыки, вызывающей скорбь. Но, размышляя обо всем этом, я понимаю, что скорбь «Зауреш» сильнее. Это всего лишь песня. Всего лишь песня… а в оркестре – это траурная симфония!» Я встал и попросил его: «Если так, попробуйте аранжировать «Зауреш» в эту симфоническую форму». Вскоре он написал эту песню «Зауреш» в инструментальном виде, с болью в сердце. Ну что ж, Малик, мой брат… Маликжан, я так оформил свой реквием, – сказал он.
Малик: – Аха… Аха… – задрожал и заплакал, не зная, что делать…
На следующий год – 1 июня 1968 года – скорбящая общественность Алматы, собравшаяся в огромном фойе Театра оперы и балета имени Абая, в последний раз простилась с академиком Ахметом Куановичем Жубановым, и слезы текли рекой под траурные звуки «Зауреш».
«Зауреш»…
В сердцах людей история «Зауреш» рассказывается с разными оттенками. Все они, преображаясь, останавливаются на истории, написанной Ахметом Жубановым. Чаще всего это рассказы, сохранившиеся в Уральской и Актюбинской областях. В другие места доходит лишь ее мелодия. Прозвище… догадка… предположение… Даже соседний Атырауский край не так хорошо знает историю «Зауреш», как актюбинцы. Я в этом убедился.
В августе-сентябре 1995 года актюбинцы отметили 70-летие одного из своих любимых сыновей – выдающегося поэта Куандыка Шангытбаева, и он объездил всю страну. Мы, группа алматинских друзей, сопровождавших поэта, также разделили радость этих незабываемых дней. В ту поездку я неожиданно столкнулся с неизвестной историей песни «Зауреш», которая долгие годы меня беспокоила. Именно здесь я считаю уместным привести отрывок из статьи известного историка, профессора Торегали Каратаева, который сопровождал нас в той поездке и который рассказал об этом моменте лучше меня. Статья была опубликована в газете «Казахская литература» (1997, 15 марта) под названием «Кто такая Зауреш, вдохновившая песню Мухита?»: «…Проведя несколько дней в Иргизском районе, перед отъездом в Шалкар, на прощальной церемонии присутствовали пара пожилых аксакалов, сказавших: «Мы провожаем нашего Куандыка, выросшего на наших глазах». За дастарханом один из аксакалов (увы, я не запомнил его имени!) рассказывал о выдающихся личностях, живших в этом крае, и сказал: «Кости Зауреш, которую Мухит воспел в песне, покоятся здесь, недалеко от Иргиза». Илья встрепенулся: «Можете показать могилу?» – «Покажу, это минут пятнадцать-двадцать на машине», – согласился аксакал. Как только Илья сказал: «Ну что, кто пойдет со мной?», я вскочил со своего места».
Как рассказывал профессор Торегали Каратаев, мы вскоре по неровной дороге степи добрались до густого старого кладбища на правом берегу реки Иргиз. Местные жители называют его «зиратом». В центре зирата, на холме, похожем на перевернутую тахию, с серой, как морские отложения, мягкой землей, мы увидели несколько балбалов. Аксакал, который привел нас, внимательно рассматривал каждый камень, проводил пальцами по рельефу некоторых из них, задумчиво остановился у одного изящного памятника с узорами и сказал: «Вот, здесь покоится Зауреш. Ее надгробный камень. Да упокоит Аллах твою душу, Зауреш, – он задрожал от волнения, – муж Зауреш, Сейдалин, также похоронен здесь».
Надгробный камень Зауреш… Сколько людей, начиная с Ахмета Жубанова, писали о Зауреш. Никто из них не писал, что Зауреш покоится в иргизской земле. Вероятно, они не знали, где она похоронена. Надгробный камень Зауреш наполовину врос в землю. Цвет его потускнел. Вероятно, изначально он был бледно-желтым. От дождя и ветра его первоначальная форма была нарушена, он сильно обветшал. Арабская надпись на восточной стороне, извивающаяся, не поддается чтению. Изначально надпись была вырезана. Остались лишь следы стертого рельефа. Аксакал рядом с нами сказал: «Мы, жители Иргиза, называем этот могильный холм «Зауреш». Это слово передается из поколения в поколение. И до вас сюда приезжали многие гости из других мест, специально заезжали, читали Коран и фотографировались. В последние годы искатели Зауреш совсем прекратились. От прежних мы слышали, что муж Зауреш, некий Сейдалин, был интеллигентным человеком, – сказал он. Другой человек, шедший с нами, подтвердил слова аксакала: «Я тоже много раз слышал от старших, что муж Зауреш, тот самый Сейдалин, был здесь, в Иргизе, мировым судьей».
Мы прочитали молитву за Зауреш и других усопших.
Народ не говорит зря. Он знает. По дороге мы молчали, погруженные в свои мысли, в машине. Я снова и снова повторял про себя имя Сейдалин. Я видел его в исследованиях историков, опубликованных в различных изданиях в последние годы. Но мне и в голову не приходило, что эти Сейдалины могут быть связаны с Зауреш. Теперь эти сведения о Зауреш не давали мне покоя даже после возвращения в Алматы. В это время вышла статья профессора Торегали Каратаева, отрывок из которой я привел выше. Интересность этой статьи заключалась в том, что она раскрывала существование не одного, а шести Сейдалиных. Это были: Сейдалин (имя и фамилия неизвестны), окончивший юридический факультет Казанского университета в 1882 году; Альмухамед Кунтореулы Сейдалин – из рода торе. В 1860 году ездил в Петербург. Был переводчиком у оренбургских султанов. Об этой его поездке упоминает Шокан в письме к отцу (9 августа 1860 г.). Т.А. Сейдалин (1837-1919 гг.), из рода торе. Вероятно, родственник Альмухамеда Сейдалина. Исследовал земледелие в Тургайской области, написал труд на тему «О развитии хлебопашества по бассейну реки Тургая». Жанша Сейдалин (1877-1923 гг.). Сын Альмухамеда Сейдалина. Окончил юридический факультет Петербургского университета в 1904 году. Работал адвокатом в городе Троицке, входившем в Оренбургскую губернию. Не поддерживал партию «Алаш». Жанайдар Сейдалин – писал статьи в газету «Речь», издававшуюся кадетами во время первой русской революции. Его высоко ценил Алихан Бокейханов. Он преследовался за свою политическую деятельность. Муса Сейдалин – во время Первой мировой войны ездил до Минска, чтобы помогать казахам на фронте. В 1917 году учился в Москве вместе с Назиром Торекуловым.
Вот шесть Сейдалиных. Меня мучил вопрос: кто из этих Сейдалиных служил судьей в Иргизе? Я начал искать ответ на этот беспокойный вопрос. Если мне посчастливится найти сведения о том, что один из этих Сейдалиных действительно служил в Иргизе, то, несомненно, он будет мужем Зауреш! Я изучил все труды, исследованные профессором Торегали Каратаевым. Если один из Сейдалиных, ярко представленных им, окажется законным супругом прекрасной Зауреш, то будет раскрыта одна из тайн легендарной героини песни. Сейдалин… Зауреш…
С декабря 1999 года я открыл в Кокшетауском университете имени Шокана Валиханова школу «Сал, Серилер» и начал интересное дело по обучению студентов народной музыке. Студенты проявили к этому большой интерес. Я время от времени проводил для них концерты-беседы, посвященные песням. А зимой 2000 года, во время очередной поездки, я познакомился с сыном ректора университета, доктора физических наук, профессора Абая Айтмухамбетова – Айдаром. Он был преподавателем в университете имени Ахмета Байтурсынова в Костанае. В ходе беседы я был поражен тем, насколько этот молодой человек осведомлен о неизвестных нам тайнах казахской истории, и начал расспрашивать его о найденных им сведениях. Он изучал историю зарождения просвещения в Казахстане и столкнулся со многими материалами. В одном из них он привел следующее предложение об Альмухамеде Сейдалине: «В 1876 г. приказом по Министерству юстиции Сейдалин переведен на должность уездного судьи в Иргизский уезд». Я ухватился за эти слова Айдара. Затем рассказал ему историю Зауреш. «В народных преданиях говорится, что этот Сейдалин прослужил судьей в Иргизе всего один год», – сказал я. Он кивнул в знак согласия: «В найденных мной данных также указано, что Альмухамед Сейдалин прослужил в Иргизе всего один год. У меня есть статья об этом». Через день-два эта статья попала ко мне в руки. Прочитав ее от начала до конца, я твердо остановился на мысли, что муж Зауреш, о котором с уважением говорили иргизцы, – это именно Альмухамед Сейдалин. Альмухамед Кунтореулы Сейдалин! Кем он был? Теперь я попытаюсь пролить свет на этот вопрос и раскрыть его.
Альмухамед Сейдалин происходил из рода торе. Его отец – Кунторе. Прадед – султан Сейдалы. Это род с богатой историей. Во времена султанов Досалы и Сейдалы, отца и сына (1773-1775 гг.), во время пугачевского бунта, они то выступали против колониальной политики царского правительства, то, после кровавого подавления пугачевского восстания, переходили на сторону царя, лавируя между двумя сторонами. Они возглавляли две тысячи юрт родов тама и табын, кочевавших по берегам рек Хобда и Елек. После пугачевского восстания, когда Сапар, дочь человека по имени Матен из рода табин, под тайными именами «Невидимка», «Куктемир», «Светая» с сентября 1775 года по весну 1776 года держала в страхе царское правительство, они, отец и сын Досалы и Сейдалы, оказались в центре этих бурных событий. В то время Сапар было двадцать два года. Ее мужа убили калмыки. Затем она вышла замуж за своего деверя Жанболата по обычаю левирата. Сапар – это и есть «Невидимка» (во всех донесениях царю о этом движении ее всегда называли так). Она объявила, что «Пугачев не убит, а жив», что он задержался в Уфе по каким-то причинам, но вскоре с большими силами перейдет через Волгу и вернется в Оренбургскую губернию, и довела численность восставших против царского правительства тама и табинов до десяти тысяч. В то время царское правительство неоднократно натравливало башкир на казахов, заставляя их воевать друг с другом. Досалы и Сейдалы, подпитывая движение «Невидимки», использовали эту старую вражду в своих целях, грабя соседние башкирские аулы и разжигая пограничные конфликты. В конечном итоге они не были искренне преданы народному движению, возглавляемому Сапар. Поэтому народ их ненавидел. Вот так раскрывается древняя история рода Сейдалиных, ветвистого султанского рода.
Теперь давайте взглянем на жизнь Альмухамеда Кунтореулы Сейдалина. Он окончил Неплюевский кадетский корпус в Оренбурге.
Неплюевский кадетский корпус был открыт в Оренбурге 2 января 1825 года как военное училище. Позднее, в 1844 году, он был преобразован в Неплюевский кадетский корпус. Здесь в основном учились дети дворян. Казахских детей принимали неохотно. В корпусе работали два отделения: европейский и азиатский эскадроны. По закону здесь должны были учиться тридцать детей богатых казахов и старшин. Со временем царское правительство, опасаясь пробуждения сознания казахов через образование, сократило стипендии для этих тридцати детей, и число казахских детей, поступающих на учебу, стало сокращаться. Альмухамед Сейдалин учился в такое трудное время. Нет сведений о его материальном положении в то время. Однако ясно, что он учился вместе с детьми из состоятельных семей. Приведем несколько выдержек из статьи Айдара Айтмухамбетова «Султан Сейдалин – выпускник Неплюевского Кадетского корпуса»:
…Точная дата его рождения не известна, вероятно, он родился в конце 30-х годов XIX века. Именно тогда, в 30-40 гг. XIX века, в Оренбурге начинает функционировать военное училище, вскоре преобразованное в корпус.
…Как и все казахи, Сейдалин учился в азиатском эскадроне военного корпуса.
По окончании корпуса дети султанов с хорошей успеваемостью получали звание сотника, с плохой успеваемостью – хорунжего. Сейдалин по окончании курса наук высочайшим приказом производится в прапорщики в Оренбургский 4-линейный батальон. В ноябре 1855 г. его командировали к начальнику 23-ей пеходной дивизии с заселением батальон. Так начинается военная служба Сейдалина. 26 марта 1856 г. Сейдалина назначают в ведомство Областного Правления Оренбургскими казахами с «состоянием по армейской пехоте», что свидетельствует о том, что Сейдалин числился на новом месте как офицер императорской армии.
… В 1857 г. Сейдалин командирован в Санкт-Петербург для «нахождения при Бухарском посольстве».
… Социальное происхождение, изысканная воспитанность, светские манеры, образованность, знание языка и восточной культуры сделали его весьма удобным человеком при Бухарском посольстве. В качестве вознаграждения за усердную службу Сейдалин удостаивается денежной премии от правительства «единовременно из кибиточного с киргизов сбора 300 руб. серебром».
… 22 сентября 1858 г. Высочайшим приказом по военному ведомству Сейдалин «зачислен по армейской кавалерии с оставлением при Областном правлении». Перевод по военному ведомству свидетельствует, что Сейдалин продолжал числиться в качестве кадрового офицера в вооруженных структурах. В то же время за отличную службу Сейдалин произведен в подпоручики, т.е. официально удостаивается офицерского звания, так необходимого ему для дальнейшей военной карьеры.
Продвижение Альмухамеда Сейдалина в качестве офицера императорской армии было очень быстрым. Среди казахской молодежи, обучавшейся в Оренбургском крае, было трудно найти такого всесторонне образованного и высококультурного сотрудника, который в совершенстве владел бы русским языком, а также языками восточных народов, в частности, арабским, персидским, туркменским, а также узбекским. Царское правительство все больше и больше стремилось к Востоку, к Средней Азии. Для реализации этой цели было закономерно создавать условия для таких военных людей, как Сейдалины. В конце пятидесятых годов XIX века Россия, раскрыв свои амбиции, начала конфронтацию со среднеазиатскими государствами, захватывая новые земли и продвигаясь вперед, как змея. Они полагались на свои крепости в Казахстане. Они еще больше их укрепляли. Им было очень трудно передвигаться и воевать в бескрайней пустынной степи, в знойной пустыне, среди сыпучих песков. Местное население, не покорившееся этому российскому агрессивному натиску, вело партизанскую борьбу. Именно в такой ситуации остро ощущалась потребность в военных людях, знающих обстановку в этих странах. Еще одна выдержка из вышеприведенной статьи:
…В таком же положении находилась Аральская флотилия, куда и была направлена военная экспедиция, в составе которой находился Сейдалин. В результате ему «за уседные труды и старания в доставлении к начальнику Аральской флотилии посланных вещей и денег 15 тыс. руб. изъявлена благодарность от Оренбургского и Самарского генерал-губернатора».
В то время одним из мест, которое волновало Россию, был Конырат. Эта земля издревле была заселена воинственными туркменскими племенами. Это плодородный берег Амударьи. Хивинское и Кокандское ханства также давно претендовали на нее. Когда российская военная экспедиция впервые попыталась проникнуть в этот регион, она потерпела поражение и отступила. Учитывая прошлые неудачи, они тщательно подготовились и снова начали поход. В следующей части статьи, на которую мы опираемся, мы видим Сейдалина в составе такой военной экспедиции:
…Летом 1859 г. Сейдалин вновь принимает участие в среднеазиатской экспедиции на побережье Амударьи.
…Однако и в этот раз Сейдалин зарекомендовал себя с лучшей стороны и за проявленное усердие удостаивается награды единовременного полугодового оклада жалованием в 160 руб. серебром.
После успешного завершения этих двух военных экспедиций талантливый, деловой, образованный офицер императорской армии Сейдалин был вызван в Петербург. В военной службе его звезда ярко сияла, и перед ним открывались многие надежды. Однако с этого момента он переводится на гражданскую службу. Точность и ценность статьи, которую мы приводим и цитируем по частям, заключается в том, что она позволяет нам узнать биографию такой крупной личности, как Сейдалин, его современников, таких как Шокан Валиханов, Ыбырай Алтынсарин, Мухамедсалык Бабажанов, и понять их передовые взгляды и характеры. Поэтому давайте еще раз внимательно рассмотрим ее:
…В Петербурге в 1860 г. Сейдалин оказался задействованным при казахской депутации, прибывшей для «представления к Высочайшему Двору», в качестве переводчика. За что всемилостивейше был награжден единовременным годовым окладом жалования в 320 руб.
Через год или около того, после этого, в декабре 1861 года, Сейдалин был направлен на работу по надзору за деятельностью Оренбургского ведомства в казахской степи. На этой должности он также отличился своей деловитостью. Ему присвоили звание поручика. А осенью 1862 года Сейдалин был назначен советником Областного правления. Примерно в это время Сейдалин поддерживал дружеские отношения с Василием Васильевичем Григорьевым, известным русским востоковедом, ориенталистом, профессором, начальником Оренбургского областного правления по делам казахов. Григорьев оказывал существенную помощь и давал мудрые советы Ыбыраю Алтынсарину в его просветительской деятельности в казахской степи. Этот Григорьев всесторонне исследовал казахскую жизнь в Оренбурге, открыто и смело высказывал свои мысли о будущем этого народа, писал глубокие статьи в петербургские газеты и журналы. За это он подвергался гонениям и преследованиям. Но он никогда не отступал от пути справедливости. Он признал в Сейдалине достойного человека. Однажды, когда он вышел в отставку и испытывал трудности в Петербурге, он делился всеми своими горестями с Сейдалином и переписывался с ним. Профессор Н. И. Веселовский, глубоко изучив его научные статьи о казахском быте, писал: «Василий Васильевич, будучи начальником, сделал много добра казахам. Даже после ухода из Оренбурга он не прекратил служить казахам, и его особую услугу казахам нельзя забывать. До него наша администрация в Оренбургском крае даже не осознавала, что у казахов есть свой язык. Мы верили словам татарских чиновников, что «казахи говорят только на татарском языке». Василий Васильевич первым в степной администрации сделал казахский язык официальным. Нельзя забывать, что он с радостью одобрил труды Н. И. Ильминского, который начал научный анализ казахского языка. (Веселовский Н.И. «В.В. Григорьев, по его письмам и трудам.» стр. 212-215). Сейдалин… Ильминский… Григорьев… Алтынсарин… Великие личности, стоящие плечом к плечу! В этой среде Сейдалин становился все более значимым. Он всегда находился под особым вниманием высших инстанций. В 1864 году он получил звание штабс-ротмистра. Через два года он приступил к новой должности:
…В марте 1866 г. Сейдалин «назначен исправляющим должность султана – правителя Западной части области. В момент своего назначения Сейдалин едва ли достиг 30-летнего возраста, но по степени образованности превосходил многих.
В это время в казахском обществе обострились межродовая и межсемейная конкуренция, соперничество и вражда. Сейдалин, как и Шокан Валиханов, видел и оценивал эти уродства своего окружения. Он был человеком нового мышления, который вел народ по новому пути, в новом направлении. Он доказывал это на каждой своей неуклонно продвигающейся службе, поднимаясь от ступени к ступени. В 1866 году Сейдалин имел чин ротмистра. В 1869 году по приказу Министерства юстиции он был назначен уездным судьей Николаевского уезда Тургайской области, входившей в то время в состав Оренбургской губернии. Хотя Сейдалин не изучал юриспруденцию, благодаря своим глубоким знаниям и широкому кругозору он блестяще справлялся с судейской работой, будучи проницательным в российском законодательстве и в особенностях казахского общества. На этой должности он получил звание майора. Такое звание в то время получали только султаны. Через семь лет после этого, в 1876 году, по приказу Министерства юстиции Сейдалин начал службу уездным судьей Иргизского уезда. В это время ему (родился в 1837 году. Современник Шокана, они знали друг друга из Петербурга. Это видно из письма Шокана отцу, когда Альмухамед приехал в Петербург. Он на два года моложе Шокана) было тридцать девять лет. Его жена – Зауре. Он ласково называл ее Зауреш. Двое влюбленных, равных друг другу, жили в счастливой жизни, подобной сказке. В Иргизе жили представители разных национальностей: казахи, русские, татары, башкиры, бухарские узбеки, евреи, поляки. Иргизская ярмарка, открывшаяся всего шесть лет назад, также быстро оживилась. Когда-то это место, известное как Жармола, расположенное на высоком обрыве правого берега Иргиза, с древними захоронениями, уходящими во времена Чингисхана, сначала было Уральской крепостью, затем стало называться Иргизом и превратилось в административный и культурный центр этого региона, принеся сюда бурную жизнь. Среди чиновников, служивших здесь, судья Альмухамед Сейдалин пользовался особым авторитетом. Если прислушаться к народным словам, то на собраниях иргизской интеллигенции говорили, что их пара, Зауреш, отличалась особой красотой, радующей глаз и привлекающей внимание. Добродушные люди сравнивали их с Козы-Корпешем и Баян Сулу, а завистливые смотрели на них с холодной завистью. Жизнь есть жизнь, и жизнь этой прекрасной пары, которая, казалось, была создана друг для друга, не продлилась долго. Внезапно прекрасная Зауреш, ангел красоты, посланный небесами, ушла из этого мира. Я всегда представляю себе траур по прекрасной, как сказочный персонаж, Зауреш так: иргизская степь, украшенная алыми цветами, темнеет, как будто солнце затмилось, и издает скорбный гул. Все ручьи, звонко впадающие в иргизскую воду, становятся похожими на слезы, и голоса жаворонков, щебечущих на рассвете, умолкают. Жители Иргиза стонут, как верблюдица, потерявшая верблюжонка, а девушки и женщины, которые еще вчера были рядом с Зауреш, облачаются в черное. Слезы текут по бородам стариков. Их скорбные голоса разносятся по степи. В центре густого кладбища, среди захоронений торе, Альмухамед лежит, обняв еще теплую могилу, и стонет: «Зауреш, Зауреш». Каждый раз, когда я играю песню «Зауреш», мое тело сотрясается от этого траурного чувства…
Отец Зауреш, Медет, когда-то был бием, влиятельным человеком в народе. Он был известен как богатый человек из рода торе, обладавший большим авторитетом, красноречием и огромным богатством. У него было три жены. Пока все три жены жили в своих аулах, от внезапных эпидемий умерли все тридцать сыновей Медета. Из-за этого ужаса, которого не пожелаешь врагу, из трех семей осталась только одна Зауреш, единственная, как зрачок глаза…
Что можно сделать против безжалостного удара судьбы? Холодная черная земля теперь забрала и Зауреш.
Эту историю, сохранившуюся в народной памяти, академик Ахмет Жубанов записал следующим образом:
«Когда Медет поехал в Оренбург и вернулся, Зауре тоже умерла, осталась только ее могила. Медет, обняв могилу, рыдал. Эта трагедия взволновала Мухита. Он взял домбру и сочинил песню на слова, которые, как говорят, произнес Медет. Песня распространилась в народе под названием «Зауреш». Попытаемся привести полный текст песни (разумеется, здесь приводится только то, что дошло до нас. На самом деле, эта траурная песня состояла из более чем шестидесяти строф):
Мой дорогой, ради тебя я пришел из края,
Из того края, где ты бывала прежде.
Почему ты не трепещешь, когда я пришел?
Я хотел вдохнуть твой запах, поцеловать тебя.
Я видел молодого кулана в степи,
Я видел молодую листву березы.
Ты, Зауреш, единственная из тридцати сыновей,
Тебе не досталось даже горсти земли.
Близкие друзья делятся секретами,
Отец говорит правду сыну.
Оставшись без единственного ребенка,
Кто теперь назовет меня «Кёке»?
Я думал, ты встанешь, когда я приду,
Спросишь о состоянии отца.
Даже если ты лежишь неподвижно для других,
Встанешь ли ты ради меня?
Твой дух, наверное, знал, что я пришел,
Я прочитал все молитвы, что знал.
Ты не подняла головы, когда я пришел,
Единственная моя, теперь я знаю, что ты умерла.
Я достиг самой тяжелой части скорби,
Мои слезы стали потоком, заливающим мою грудь.
Я долго лежал, обняв твою могилу,
Думая, что смогу прижаться к тебе.
Стальной нож не сохранится без ножен,
Зачем нужна ложь, если нет правды.
Когда я пришел, рыдая, как верблюдица,
Подними хотя бы голову.
Ты была моим источником, текущим с горы,
Я просил у судьбы твою жизнь.
Ты была моим единственным ребенком из тридцати,
Неужели ты действительно ушла, свет мой?
Я не мог успокоить свой дух в краю,
Моя полутораметровая дочь лежит, уместившись в земле.
Твои глаза, как глаза газели,
Кто похоронил тебя здесь, не имея сил?
Я сижу, читаю аят, слезая с коня,
Не выдерживая, время от времени обнимаю могилу.
Если бы я не видел тебя даже час, я бы не выдержал,
Ты исчезла, улетела из рук?
Мое имя Медет стало известно в народе,
Когда-то я вершил суд, разрушая и созидая.
Ты, моя опора, ушла рано,
Куда мне идти одному?
Мир, эта жизнь, ты повернулась ко мне спиной,
Для любого человека ребенок – это сладость.
Смертельная стрела, предназначенная тебе, достигла меня,
Лучше бы я умер за три дня до тебя.
Где твои глаза, сияющие, как драгоценный камень,
Ты не поместилась, хоть и была девушкой, в этот мир.
Пусть судьба-всевышний простит тебя,
Я скоро последую за тобой…
Зауреш умерла преждевременно от оспы, оставив после себя такой стон.
Похоже, что Зауреш попала в иргизскую землю именно в 1876 году. А в следующем году Сейдалина снова перевели уездным судьей в Николаевский уезд. Сколько времени Сейдалин прослужил там судьей? Это пока неизвестно. Давайте еще раз обратим внимание на данные Айдара Айтмухамбетова о дальнейшей жизни и службе Сейдалина: …В 1884 г. Сейдалин «указом Правительственного Сената… за номером 141 произведен на выслугу лет в Надворные Советники со старшинством». А уже в апреле 1885 г. произведен в коллежские советники со старшинством. Продвижение Сейдалина шло со стремительной быстротой, вероятно, его карьера вызывала зависть окружающих, однако бесспорном остается то, что своим продвижением он обязан был упорному труду, таланту, честности и образованности. В октябре 1885 года он «указом Правительственного Сената… за номером 102 произведен на выслугу лет в Статские Советники со старшинством. В наборе наград Сейдалина числилась светло – бронзовая на Владимирской ленте в память войны 1853 – 1856 гг… К этому добавим – Сейдалин в 1873 году был награжден орденом Святой Анны третьей степени. Еще один источник – в книге Сейлхана Оразымбетова «Иргиз» – подтверждает, что Сейдалин снова служил судьей в Иргизе. Приведем его слова: «…А. Сейдалин, стремясь к обучению казахских детей, был соратником, другом и единомышленником великого просветителя нашего народа Ы. Алтынсарина в реализации этой благородной цели. Он с энтузиазмом взялся за открытие школы для казахских девочек в Иргизе. Об этом Ы. Алтынсарин пишет своему другу Н. И. Ильминскому в письме от февраля 1889 года: «В Иргизе работают мировой судья и следователь Альмухамед Сейдалин. Он очень заинтересован в обучении казахов. В этом году он помог мне открыть в Иргизе первую школу для девочек на 20 человек в казахской степи». Из этого интересного факта мы узнаем еще одну грань Сейдалина, сияющую, как алмаз. Две дочери Сейдалина, Гульжаухар и Гульжихан, учились в этой школе. (Гульжаухар была сведуща в литературе, истории, культуре, обычаях западных и восточных стран. Была красивой и мудрой невесткой знатного рода Биримжановых. Законная жена Ахмета Курганбековича Биримжанова. В годы репрессий она была опорой для своих родственников, например, ее родная сестра Рабига (Ракиш) Альмухамедовна Сейдалина-Тунгашина (муж Рабиги – Ахмет Тунгашин, окончивший ветеринарный факультет Варшавского университета. Из рода торе), родившаяся в 1888 году в Иргизе и умершая в 1959 году в Алматы, была в затруднительном положении.) Судя по таким делам, поздняя жизнь Сейдалина прошла в Иргизе. Перед выходом в отставку в 1897 году он поднял вопрос о назначении специальной стипендии для казахских девушек в Оренбургской женской гимназии. Это желание также было удовлетворено, и двум казахским девушкам ежегодно выделялось по 500 сом стипендии. На государственной службе Сейдалин проработал таким образом сорок лет.
Альмухамед Сейдалин скончался в 1898 году. Он был похоронен рядом со своей первой женой Зауреш. Сведений о его второй жене пока нет.
О детях Альмухамеда Сейдалина в вышеприведенной статье говорится: «После его смерти в семье осталось семеро детей, причем самому старшему – сыну Жиганшаху (Жанша) в ту пору исполнился 21 год. Большая семья существовала на пенсию, выдаваемую за заслуги Сейдалина. Впоследствии его сын Жиганшах (Жанша) поступил в Санкт-Петербургский университет на юридический факультет. Жиганшах (Жанша) признавался, что испытывал материальные трудности в студенческие годы. Очевидно, пенсии Сейдалина было явно недостаточно для обеспечения семьи». Проходят годы. Этот человек вырастает. Становится известным деятелем. Мы видим это в биографических данных, приведенных в сборнике Алихана Бокейханова «Избранное» (Алматы. 1995, стр. 24): «Самарский период жизни Алихана Бокейханова завершается его участием в «Мусульманском съезде». В 1914 году семипалатинские казахи выдвинули его делегатом на первый съезд мусульманских народов России, созванный в Санкт-Петербурге. Алихан активно участвовал в работе Мусульманского съезда (всего тридцать пять депутатов), работая плечом к плечу с Бахытжаном Каратаевым, Досаном кажи Аманшы улы, Жиханшой Сейдалиным (из всего казахского народа участвовало четыре депутата)».
Вот так, словно зажигая огонь и зажигая свечу в глубинах истории, погребенных под ее слоями и остававшихся незамеченными, мы наконец-то раскрываем тайну, связанную с песней «Зауреш». Мы с трепетом в сердце говорим об Альмухамеде Кунтореулы Сейдалине, верном спутнике прекрасной Зауреш, невинной жертве несправедливого общества прошлого, которое сделало наших родных чужими (разумеется, это был потомок ханов, торе, султанов). Это только начало многих историй, которые будут рассказаны в будущем…
О, скорбная песнь, разрывающая грудь, но трогающая душу, как колыбельная, «Зауреш»…
Размышления академика Ахмета Жубанова:
«…Песня, приписываемая Медету в народных преданиях, взволновала Мухита, и его песня до сих пор заставляет болеть кости каждого, кто ее слушает.
…«Зауреш» начинается с верхнего регистра голоса. Она идет медленно, неторопливо. Мелодия не повторяется в течение куплета, постоянно добавляется новый звук, скорбь за скорбью, печаль за печалью, и она продолжает развиваться. В основном контексте песни нет лишних звуков, мелодическая волна, связанная друг с другом, дополняющая друг друга, в непрерывном развитии, укреплении, росте с первой ноты до конца захватывает и удерживает слушателя».
Ахмет Жубанов так просто и точно описывает музыкальную структуру «Зауреш». К этому следует добавить неповторимые, трудновообразимые узоры исполнителей этой скорби, их индивидуальный стиль, а также траурный дух эмоций, усиливающий их. Если Ахмет Жубанов назвал «Зауреш» «произведением, достойным уровня небольшого реквиема», то композиторы-дирижеры Леонид Шаргородский и Сергей Шабельский, почувствовавшие в этой песне симфоническую природу, сделали ее основной темой второй части своей «Симфониетты».
Я имел незабываемый удивительный разговор с этим выдающимся корифеем казахской музыки, композитором Евгением Григорьевичем Брусиловским, незадолго до его шестидесятилетия. Этот разговор был посвящен истории создания оперы «Кыз Жибек». Когда композитор выбирал народные казахские песни и кюи для этой оперы, найти подходящую песню для основной арии Жибек и для последней арии, где она, потеряв возлюбленного Толегена, в отчаянии решает покончить с собой, было настоящим испытанием. Даже если бы песня была найдена, она должна была понравиться прежде всего Кюляш Байсеитовой, исполнявшей партию Жибек, Габиту Мусрепову, автору либретто, и, что самое главное, начальнику Наркомата просвещения Темирбеку Жургенову, который поручил написать эту оперу. Если кто-то из них говорил «нет», то все было кончено, и ваши усилия были напрасны. Евгений Григорьевич был человеком дальновидным и очень собранным. Он улыбаясь, начал говорить: «В ходе таких беспокойных поисков я однажды присутствовал на репетиции оркестра народных инструментов имени Курмангазы. Ахмет Жубанов, с болью в сердце исполняя «Зауреш» Мухита, поразил меня до глубины души. Это была не песня, а симфоническое размышление. Каждый раз, слушая «Неоконченную симфонию» Франца Шуберта, я погружался в глубокие размышления, прокручивал в голове множество жизненных сожалений и изнемогал. Также, трагическая часть «Смерть Азы» из симфонической сюиты Эдварда Грига к пьесе Генрика Ибсена «Пер Гюнт» заставляла меня страдать. Я искал такую музыку для последней арии Жибек, когда она прощается с этим миром. И вот, посмотрите – песня «Зауреш» пронзает мое сердце. Я молча, про себя, присвоил песню «Зауреш» и был уверен, что «нашел». Но я боялся сказать об этом Ахмету Жубанову. Я подозревал, что он оставит мои слова без ответа. Между нами пробежала черная кошка. Я оставил свою работу в кабинете фольклора музыкального техникума под руководством Ахмета Куановича и по «приказу» Темирбека Жургенова перешел в оперный и балетный театр художественным руководителем. Ахмет Куанович, который сам пригласил меня из Ленинграда, очень обиделся на это. Мало того, что я ушел, я еще и забрал рояль из своего кабинета, что его сильно разозлило. И они строили мне дом из самана. Я, как неблагодарный, отвернулся от всех этих добрых дел, сказав: «Неблагодарный, да поперхнись». Ахмет Куанович не простил мне этой «измены». Я успел убедиться в его характере, который, если уж уходит, то уходит навсегда. В такой ситуации попробуйте приблизиться. На той репетиции он, увидев меня в зале, сделал вид, что не заметил. Он даже не повернулся, чтобы поздороваться. А песня «Зауреш» жгла мое сердце, и из глубины души, с простой гармонией, она предстала передо мной, как тяжелая симфония, заставив мир потемнеть и увлекая в бездонную пропасть размышлений. Жибек, плача под эту «Зауреш», представляла себе чудесный мир, «тоскуя» по тому миру, где лежит Толеген, и эта ужасная картина охватила все мое существо. Я не осмелился сказать ни слова Ахмету Куановичу. На следующий день в театре я сыграл песню «Зауреш» Кюляш в ее комнате. Я не сомневался, что Кюляш ее полюбит. Это не песня, это реквием. Это то, что мне нужно! Я повторил «Зауреш» три раза безмолвно. Кюляш уменьшилась, как перепелка, и сжалась. Затем ее красный, размером с наперсток, след от оспы на щеке исчез, губы стали бледными, тонкими и задрожали. Она уставилась в окно и сказала: «Я знаю «Зауреш». Это мужская скорбь. Мне нужна ария, которая заставит меня сказать «О, мир!» с женским вздохом. Евгений Григорьевич, пожалуйста, потерпите немного, кажется, есть такая песня». Я встал в вялом состоянии и сказал: «Я не знаю, я не встречал более траурной песни, чем «Зауреш». «Елим-ай» и она – это реквиемы с великим казахским духом. Кто знает, если мы найдем песню, которую ты ищешь, мы, возможно, столкнемся с такой же скорбью, как в «Зауреш». Но я пока в этом не уверен», – сказал я, падая духом, но был очень огорчен тем, что Кюляш не приняла «Зауреш». Затем, после долгих размышлений, мы снова вернулись к песням Мухита. Однажды мы нашли его песню «Дүние-ай» («О, мир!»). То, что искала Кюляш, нашлось на земле. Эта песня также была потоком скорби. Я был поражен ее таким нежным, лиричным чувством, ее чистым вкусом. «Дүние-ай» по своей природе и характеру оказалась полной противоположностью «Зауреш» – настоящей женской скорбью. Таким образом, она стала скорбной арией Жибек в последнем акте оперы, полностью возвысив оперу. А «Зауреш» все равно продолжала трогать мое сердце. Годы шли. Однажды талантливый композитор Алтынбек Жаныбеков, учившийся в моем классе и окончивший его, показал мне свою «Первую симфонию». Эта симфония была посвящена великому киргизскому поэту и композитору Токтагулу Сатылганову. Токтагул был сослан в Сибирь во времена царизма. После освобождения из ссылки он возвращался на родину через казахскую степь. Когда он ступил на казахскую землю, его сердце сжалось, и он вспомнил свою мать, жену, детей. Он узнал, что его жена умерла, пока его не было. В этой части симфонии песня «Зауреш» звучит как скорбь. Это такой тяжелый момент. Я сам, будучи опечаленным тем, что не использовал «Зауреш», увидел, как она придала особую силу симфонии киргизского композитора. Какое сердце было у Мухита? Откуда он черпал такую скорбь и печаль? Я не знаю, откуда человек черпает такую силу? Эта «Зауреш» будет вдохновлять многих композиторов и в будущем. Мы однажды уйдем из жизни по воле судьбы. От нее никто не избавится. Было бы хорошо, если бы в этом «сне» звучала скорбная мелодия, подобная «Зауреш». Тогда мы познаем блаженство души, избавившись от мук этой суетной жизни…»
Один из тех, чье сердце было разбито «Зауреш», — поэт Иса Байзаков. Его известная дочь, артистка Махфуза, писала книгу об отце, показывала мне некоторые главы, консультировалась, и мы несколько раз передавали по радио связанные с песней отрывки. Услышав эти рассказы по радио, Канабек Байсеитов сказал: «Позвольте мне тоже поговорить по радио, Куляш… У меня накопилось столько невысказанной скорби о моей Куляш, позвольте мне выразить ее через песню «Зауреш», чтобы я тоже почувствовал облегчение, как Иса, утоливший свою тоску «Зауреш». Разве его прекрасная жена Шарбан, чьи слезы были прозрачны, как синева лебедя, не умерла рано, как Зауреш, повергнув Ису в горе? В те траурные дни «Зауреш» стала утешением для души Исы. Мы, своими глазами, видели это. Дочь Исы, Махфуза, позвонила мне и со слезами на глазах спросила: «Как хорошо она (Зауреш) представлена в книге Махфузы о «Зауреш»?» Мы выполнили это искреннее желание Канабека Байсеитова. Как же Канабек воспевал и с теплотой почитал великий талант Куляш, всю ее сущность по радио! В тех передачах песня «Зауреш» стала лейтмотивом, терзающим сердце. Позже, когда вышел двухтомник поэта Исы, мы с волнением прочитали в книге дочери Махфузы Байзаковой отрывок об отце – рассказ «О моем отце»: «Я помню, как в Семипалатинске, летом 1936 года, Исекең играл роль парня по имени Серик в спектакле «Жалбыр». В самом конце спектакля Жалбыр и Серик находят тела Елемеса и Хадиши. Тогда мой папа, опираясь на ружье, вытащил из себя и зарыдал мелодию – песню «Зауреш». Голос моего папы был очень скорбным. Этот звук до сих пор звучит в моих ушах. (Иса Байзаков. 2-том, 1983 г., стр. 158).
Песня «Зауреш» так трогает всех, от простого человека до корифеев музыки.
Когда-то Шынтас и Шайхы научились «Зауреш» из уст самого Мухита. Эти два великих певца донесли ее до нашего времени. Гарифолла Курмангалиев сохранил их дыхание и вздохи, вплоть до их глубоких стонов, в первозданном виде. Его пронзительная, заставляющая дрожать до костей скорбная мелодия передалась последующим певцам. Величие Гарифоллы в том, что он сроднил с этой «Зауреш» Жүсіпбека Елебекова, «живого Біржан-сала» степных песен, с которым он долгие годы был близким другом и соратником. В годы моей работы главным редактором на радио я пригласил Жүсіпбека Елебекова в студию (6 июня 1974 г.) и записал четырнадцать его песен. Последней из них была «Зауреш». Жүсіпбек, который никогда не пел западных песен, заставил «Зауреш» дрожать от скорби. Вскоре Жүсекең тоже скончался. Тогда мне пришла мысль: «Ах, Жүсекең, в тот раз он сам спел свой реквием с «Зауреш»…»
«Зауреш»… «Зауреш»… Жизнь есть жизнь, и радость и горе всегда идут рука об руку. Боль раненого сердца, изматывающая человека. Легко ли от нее избавиться? Женщина может петь и изливать свою скорбь. Только песня «Зауреш» могла стать утешением для измученного сердца отца, подобного Медету, тоскующего по своей Зауреш. Как же эта скорбная мелодия пронзила грудь Мухита? Как человек может вынести все это… как?
Самое тяжелое горе, которое может постигнуть человека, — это скорбь от потери близкого ребенка. Это знает только тот, кто пережил горе, подобное горю в песне «Зауреш»…
Песня «Зауреш» — это траурный реквием…
* * *
Я пока закончил историю «Зауреш» так. Она была опубликована в шестом номере журнала «Жұлдыз» и в газете «Алтын Орда» (22-29 ноября 2002 г.) в 2002 году. Это исследование получило широкую поддержку со стороны читателей и ученых. Прислушиваясь к мнениям, дополняющим мою работу, я не сомневался, что история «Зауреш» все еще хранит в себе неожиданные неизвестные тайны. Эта мысль пришла мне не случайно. После моего рассказа в журнале «Жұлдыз» была опубликована очень интересная статья Гульнар апай, дочери Міржақыпа Дулатова, под названием «Осколок драгоценности», содержащая много сведений о роде Бірімжановых. Читая статью, я вспомнил свою встречу с Батырбеком Ахметовичем Бірімжановым, доктором химических наук, профессором, много лет проработавшим в Казахском национальном университете имени аль-Фараби. Эта встреча произошла в доме его ученика, ныне доктора химических наук, профессора, ректора Аркалыкского педагогического института Косылгана Кузембаева. Косылган был моим родственником. В тот день он защищал докторскую диссертацию. В честь этого радостного события Батырбек ағай произвел на меня особое впечатление. Он был выдающейся личностью из числа первых казахских интеллигентов. Этот всесторонне образованный, культурный человек, чья доброта сочеталась с высоким ростом, оставил в глубине души воспоминания о Зауреш. Я помню его слова: «У меня есть неизвестные широкой публике строфы песни «Зауреш». Гульнар Дулатова, подробно рассказывая о роде Батырбека Бірімжанова, привела яркое свидетельство о семье Альмухамеда, мужа Зауреш: «А. Сейдалин был женат дважды. Его первой любимой женой была Зауреш, от которой не было потомства. Она умерла рано. Второй женой была Гульсим. От Гульсим родились: Жиханша, Яхия, Зулкарнай, Гульжаухар, Гульжихан (Гульжикей), Рабига (Ракыш), Смагул, Муса, Суйингирей.» Среди упомянутых детей Зулкарнай записал (он записал это со слов своей сестры Жакени, жившей в Бузылыке Самарской губернии, 21 августа 1909 года, в одиннадцать часов ночи, когда пел): одиннадцать строф песни «Зауреш» хранились в личном архиве ученого Батырбека Ахметовича Бірімжанова, как золотой самородок, спрятанный на дне ножен, долгие годы:
Дитя мое, ради тебя я пришел из края,
Пришел из края, где ты выросла.
Почему ты не двигаешься, когда я пришел?
Я хотел обнять тебя и поцеловать.
Я надеялся, что ты встретишь меня,
Спросишь о делах твоего отца.
Даже если ты будешь лежать неподвижно для других,
Ты встанешь ради меня.
Ты была моим текущим источником,
Я просил у Бога твоей долгой жизни.
Остальные тридцать лет, моя дорогая,
Неужели и ты ушла, дитя мое?
Надгробный камень на твоей могиле высок,
Дитя мое, ты покоишься на земле.
Твои два глаза, как светильники, сияли,
Почему же ты отдала себя черной земле?
Твой дух, наверное, знал, что я пришел,
Я прочитал то, что знал из молитвы.
Сколько бы я ни плакал, нет ответа,
Я только сейчас узнал, что ты умерла.
Стальной нож не сохранится без ножен,
Никто не любит ложь, если есть правда.
Оставшись без своего ребенка,
Пусть хотя бы мой внук останется.
Я стал жертвой самой тяжелой скорби,
Мои слезы стали потоком, наполняющим мою грудь.
Я долго лежал, обнимая твою могилу,
Надеясь прижаться к тебе, как к ребенку.
Боже мой, забери меня теперь,
Пусть Хазраил принесет свой посох.
Оставшись без своего ребенка,
Пусть хотя бы мой внук останется.
Друг другу друзья доверяют свои тайны,
Ребенок говорит правду своему отцу.
Все мои тридцать лет умерли,
Кто теперь назовет меня «отец»?
Мы назовем мир преходящим ради обмана,
Жизнь хорошего человека коротка, ради мечты.
Моя надежда на Альмухамеда, моего сына, велика,
Что он залечит рану, ради духа предков!
Шынғырлау – это вода, но не Жайык,
Нам не подобает говорить об этом.
Но даже если мое сердце переполнено и болит,
Не будет ошибкой выпустить немного пара.
Гульнар Дулатова выражает свою радость: «Как замечательно, что Батырбек Бірімжанов, опираясь на рассказы своей матери Гульжаухар, записал эти одиннадцать строф стихотворения, посвященного Медет-торе кызы Зауреш, спустя ровно семьдесят лет после того, как Зулкаш (Зулкарнай) записал его в 1909 году, 21 августа, вспоминая то, что слышал от матери, и оставил это 21 августа 1979 года». Заставляет задуматься тот факт, что Батырбек Бірімжанов, основываясь на рассказах своей матери Гульжаухар, высказывает мнение, что место захоронения Зауреш – город Оренбург. А жители Иргыза почитают два балбала на старом кладбище торе как «памятник Зауреш и Альмухамеда», как мы говорили выше. Здесь я снова привожу данные академика Ахмета Жубанова: «Медет отправился в Оренбург в качестве путешественника, и когда он вернулся, Зауре уже умерла, и осталась только ее могила. Медет скорбел, обнимая могилу». Я утверждаю это потому, что в мае 2003 года в Атырау, в областном краеведческом музее, прошла конференция работников региональных музеев. На этом собрании присутствовала Рысжан Ильясова, бывший директор Актюбинского областного музея, хорошо знающая историю своего края. Я поговорил с ней о Зауреш. Рысжан сказала: «Могила Зауреш находится в Иргызе. Это точно. Я недавно была там и почтила ее память». Это слова не только Рысжан, но и всего Иргыза. Размышляя над этими фактами, я прихожу к мысли: «Место, где обрела покой душа Зауреш, – Ир