Первый интеллигент, выросший в городе
Кайм – это первый казахский ученый-интеллигент, выросший в городе. Кайм, родившийся и выросший в городе, игравший на улицах с русскими, казахами, татарами, дрался, и до него интеллигенции не было. Ауэзов, Букейхан – все они, оказывается, закончили медресе в ауле и приехали в город учиться. А городская культура пришла вместе с Каймом, с его уличной культурой, с порядком улиц Семипалатинска, где кочевали юрты и поднималась пыль.
Дом, где прошло детство Каима, находился в 150 метрах от знаменитой мечети Тинибая. Люди называли его «зеленая крыша Мухамедхана». Его сущность, система мышления отличаются от нашей национальной интеллигенции. Даже Анвар Алимжанов, которого мы считаем пишущим по-русски, вышел из аула. Последующие Олжасы, подобно ему, впитали в себя городскую культуру, и в плане высказывания мнений им не было равных. Такие личности учились и использовали с детства накопленные мысли при выражении своего мнения. И выросли, пропитанные правдой. Именно поэтому ученики видных ученых Семипалатинска в свое время восхищались и высоко ценили Кайм.
Окружение, в котором вырос Кайм, его близкие, община – все они были тесно связаны с уважаемыми деятелями Алаша. Его отец Мухамедхан был влиятельной фигурой в своем кругу. Даже знаменитый Магжан жил в доме Мухамедхана. Ребенок Кайм – видел своими глазами национальных лидеров А. Букейхана и А. Байтурсынова, других деятелей, сидел перед ними. В период, когда самоубийство было в моде, в 1927 году, когда его арестовали, он сидел в одной тюрьме с Гафуром, сыном Шакарима, и тот совершил самоубийство. Тогда Мухамедхан, призвав его, сказал: «Эй, ты же мулла, ты все знаешь. Шариат не одобряет этого, зачем ты это делаешь?» На что Гафур ответил: «Вот это массовое… потомство будет плохим. Мой отец, моя мать, мои потомки, дети и внуки – все погибнут без остатка. Я не хочу этого видеть. Я хочу умереть в начале, ты совершишь мой джаназа, когда я умру». Тогда Мухамедхан, стоя на этом месте, выкопал яму здесь, перерезал себе горло, слил кровь в одно место, не разбрызгивая, и упал в ту яму, а джаназу совершил Мухамедхан. Это передал мне мой отец как завет, что это коснется и его самого, и он завещал быть верным Абаю, Алашу и религии.
Никогда не признавал советскую власть
Кайм жил, и до самой смерти сопротивлялся советской власти. «Как я могу признать советскую власть, она рухнет однажды, построенная на лжи» – таков был принцип Каима. Сколько бы тюрем и пыток он ни пережил, то, что он не говорил правду, свидетельствует о том, что он вырос в городе с юных лет и сформировался как настоящий интеллигент. Не зря он сидел перед Алашом, Магжаном, знал наизусть их стихи, впитал их всем своим существом, считал Алихана отцом, он никогда не признавал советскую власть. Это – открытый вопрос.
Вся жизненная цель Каима, вся его душа, его взгляд связаны с Алашом. Даже когда он обращался к древней истории, слушал современные художественные произведения, читал стихи, слушал песню Жанибека, он слушал и оценивал только с этой точки зрения. Его ожидание алашских деятелей, приходивших к нему домой, было особенным. А к советским людям у него было совершенно другое отношение. Я до сих пор помню: когда мы впервые познакомились, кресло, в котором сидел Ауэзов, стояло слева у входа. Когда я, запыхавшись, неосторожно сел в это кресло, он крикнул: «Встань!». И только спустя несколько лет, когда моему учителю исполнилось семьдесят, он лично усадил меня в это знаменитое кресло, усадил других уважаемых аксакалов и принял их. Он сказал: «У меня десять детей, одиннадцатый мой ребенок – это ты», выделив меня и выразив свою похвалу, одарив своим уважением.
Абай – во всем его мировоззрении. Без Абая Ауэзов не смог бы жить, Кайм не смог бы жить. Абай – для них не просто поэт, это их родная судьба, прожитая жизнь. Первый и величайший труд Каима в абаеведении – это организация музея Абая (в то время ни один интеллигент не руководил музеем на казахской земле, а Эрхам Исхакулы был представителем из народа), сбор всех его произведений, даже покупка, если было нужно. Привезли лесника из Москвы, тогда Ауэзов был еще силен, и когда экспедиция должна была начаться на следующее утро, началась война. А собранные там воспоминания об Абае и о нем, рукописи, и прочее – это то, что Кайм и Эрхам собрали, объезжая аулы. 70-80 процентов экспонатов нынешнего государственного музея-заповедника Абая в Жидебае – это работа, собранная и организованная Каимом в то время. Конечно, нет сомнений в заслугах Ауэзова в дополнении биографии Абая и пропаганде его произведений, но благодаря Каиму в науку вошли новые, свежие данные, точные указания, что Абай жил здесь, останавливался в этом доме в городе.
Второй вопрос, который стоит упомянуть: поэтическая школа Абая. Если бы не было Каима, не были бы собраны труды поэтов Кокбая, Арипа, Асета, сыновей Абая Магауии, Акылбая, Тулеу Кобдикова. Без него мы бы знали Абая, как будто он был один, идущий по бескрайней степи, без начала и конца. Мы считаем Дулата своим учителем, но до сих пор есть те, кто не считает его учителем. Это ясно показывает обострение болезни трайбализма. Собрав произведения упомянутых поэтов и подвергнув их самоотверженным научным исследованиям, он не оставил Абая голым. Если бы Абай остался голым и одиноким, мы бы сегодня были неизвестны сотням понятий и представлений, которые сформировались. Кто скажет, что одно стихотворение поэта Кокбая об Абае не вмещает в себя всю историю жизни, сущность, судьбу великого поэта?
Горячая и холодная камера. Пытки. Прохождение через ад
Кайм был осужден на 25 лет за «учеников поэта Абая». В январе 1951 года было принято постановление о национализме Абая. Как раз перед этим, 30 декабря, вышла статья. Кажым Жумалиев и другие говорили: «У Абая нет никакой школы», они сами подстрекали других, проявляли огромное упорство, мы должны открыто говорить об этом. Скрывая такую тему, мы не сможем защитить Ауэзова. Или мы оправдаем Жумалиева, который обрушил на Ауэзова свои предвзятые мнения? И почему мы не говорим о Сактагане Баишеве, который стал причиной осуждения Каима на 25 лет? Если мы не напишем об этом открыто, мы никогда не сможем достойно написать нашу историю.
Когда Кайм защищал свою диссертацию 27 октября, группа под руководством К. Жумалиева кричала: «Уничтожить, это делает Ауэзов», «мы не должны допускать таких бандитских дел (???)», «нам не нужны исламисты», и в этот момент только один еврейский ученый сказал: «Это очень высокоуровневая работа, сделанная с большой специальной целью. Не отступайте от этого, вы достигнете своей цели в итоге» и спустился с трибуны.
После этого Кайм был арестован и заключен в каменную камеру тюрьмы. Следователи говорили: «Ты молодой ученый, и директор. У тебя есть дом, семья ждет. Мы подготовили необходимые документы. Тебе нужно только одно признание. Скажи, что М. Ауэзов предложил мне эту тему и был научным руководителем». Кайм ни на что не соглашался. Эсмагамбет Исмаилов также был приговорен к 25 годам из-за своего отказа признаться. Кайм размышлял: «Если я признаюсь, Ауэзов уйдет. Если Ауэзов уйдет, от моего Абая ничего не останется…» Одна мысль была ужасной. Стиснув зубы, повторяя строки «Алашым», он говорил, что выдержал все избиения.
«Однажды пришел некий Сакенов. Генерал-майор, позже ставший заместителем КГБ. Сначала он отвел меня в другую камеру, там было тепло (место под названием камера №14 я увидел позже). «Эх, это хорошо», – думал я, когда мои ступни начали гореть. Если я касался стены, она была горячей, если трубы – тоже горячей. В какой-то момент, как пар в бане, все мое тело начало обжигать. «Но, – сказал он, – я вспомнил слова отца: «Пусть ступни человека не горят, человек, у которого горят ступни, никогда не станет человеком». Сердце, руки, ноги – это одно, но они, должно быть, тоже знают, как обжигать ступни, думая о том, чтобы сохранить их, я держался за трубу. «Максимум обожгутся ладони, пусть ладони сгорят, я не умру», – сказал я и прижался к стене. Прошел час или два, когда я пришел в себя, меня били. Меня жестоко били палками снаружи по рукам, а руки были прилипшими к той трубе. В какой-то момент, когда они открылись, я упал на землю. Я слышал: «Не умер, жив».
Через два дня меня снова привели в другую камеру. Я начал бояться, что меня запрут в горячую камеру, но нет, внутри оказалось холодно. «К холоду можно привыкнуть», – думал я, когда стены были покрыты белым инеем, это была очень холодная камера, как будто дул ветер. При ее подготовке, должно быть, доводили до 35-40 градусов мороза. Я знал, что человек может выдержать мороз два дня, а потом начинает терять сознание, поэтому я бегал по камере размером два метра в длину и метр в ширину, бегал и бегал. Я старался не останавливаться, как только мои ноги приходили в себя. Я знаю, что падал, когда пришел в себя, меня снова били. Я понял, что на холоде человек не чувствует боли. «Этот не умер, жив», – сказал кто-то.
В третий раз, когда они спросили: «Эй, сдаешься или нет, у тебя есть дети, внуки, почему бы тебе не признаться?», я стиснул зубы и сказал: «Нет, лучше умру, ничего не скажу», как вдруг пришли двое здоровяков и надели на меня большой мешок. Затем, с резиновой дубинкой в руках, они били меня без разбора по голове и лицу, особенно когда попадали по пальцам, тело пронзала боль. Место, куда попадала резиновая дубинка, не синело, на следующее утро я не мог встать с постели. Они говорили: «Этот еще жив».
Так и не добившись признания, он был приговорен к 25 годам тюремного заключения, как альтернатива расстрелу, и отправлен в Сибирь. Сначала он находился в Петропавловске, где сидел в тюрьме вместе со штабом Жукова. Генералы спрашивали Каима: «Ты был на войне?». Когда он рассказал, где был в армии, какое наказание отбыл, они приняли его как своего ребенка и взяли к себе. Затем его отправили в Карлаг.
«Вы предатель!»
После освобождения из тюрьмы он встретился с Ауэзовым в Алматы. «Я приехал, сразу же должен ехать в Семипалатинск. Поезд опоздал на два дня, когда я приехал, Ауэзов спал. После того, как мы справились о здоровье, он спросил: «О чем ты мечтал, сидя в тюрьме?»
— «Об алкоголе», – сказал я.
Он налил из графина в граненый стакан и предложил: – «Как тюрьма?» Я прочитал стихотворение «В тюрьме»: – «Я, побывав в горячей и холодной камерах тюрьмы, превратился в раба. Ради Абая. Ради вас», – сказал я.
— «Когда мы сами сидели в тюрьме, Байтурсынов был вашим аташкой, он сказал нам с Алимханом: «Пишите, вы будете носителями идеи, нас все равно расстреляют, Магжану мы не верим. Вы останетесь живы, у вас есть путь». Он сказал: «Чтобы вы остались живы, эй, Кайм, я отказался от вас». Это сказал Ауэзов.
— «Как?»
— «Я отказался, сказав, что вы не мои ученики. Купите у киргизского академика Жанбыршинова», – сказал я.
— «Тьфу, вы сами оказались подлецом. Вчера вы предали алашцев, сегодня вот, продаете меня. Вы беспечны».
— «Эй, Кайм, это называется тактикой, тюремной тактикой. Если я уйду, вас тоже расстреляют. Это называется тюремной тактикой, ты этого не знаешь», – сказал он.
Кайм все же пережил эти мучения.
В 1989 году в связи со 150-летием Абая начала работать комиссия, утвержденная председателем Узбекали Жанибековым и секретарем Сейтом Каскабасовым. Меня тоже пригласили. Там я предложил подготовить академическое издание к юбилею и специально для этого пригласить Каима Мухамедханова. Было принято постановление, и мы пригласили Каима ага из Семипалатинска. Он приехал в Алматы, поселился, ему дали дом. Я, руководивший домом-музеем Ауэзова, устроил его на работу, затем в 1997 году из-за сокращения он был уволен. В конце концов, он снова уехал в Семипалатинск, и мы попрощались со слезами.
Абдильда Тажибаев – великий поэт, но предатель
Я говорил, что мы должны раскрывать личности, полностью исследовать их окружение. Мы признали Алаш Орду как нацию, значит, мы должны придерживаться ее как идеи нашей независимости, нашего будущего. Почему же мы тогда чтим людей, которые расстреляли тех алашординцев, заперли их в могиле на семьдесят лет, сделали их несчастными? Почему мы даем их имена улицам? Как преследовали Каныша Сатпаева? Разве не позор для нашей совести чтить Сактагана Баишева? Тажибаев, который отправил Магжана, Ильяса, который был свидетелем Каима? Великий поэт, но предатель. Об этом я вкратце написал в своем труде «Лозунг – Алаш». Признаем ли мы таких личностей национальными лидерами?
Кайм жил честно, поэтому он жил свободно. Он жил по принципам «наука должна быть чистой», «совесть должна быть чистой». Он не был таким, как Тажибаев, который писал стихи под одеялом, называя их «мой месяц», «мое солнце». Абдильда в своих воспоминаниях пишет, плача: «Прости, прости» Каиму.
Однажды, когда я встретился с поэтом Абдильдой Тажибаевым, я рассказал о черной кошке. «Черная кошка на острове в Семипалатинске», – сказал я.
— «Что ты знаешь о черной кошке, эй, – спросил он. – Кому ты доверяешь?»
— «Каиму», – сказал я.
— «Ну, рассказывай».
— «Я знаю, что вы похоронили черную кошку. На острове».
Тогда Ауэзов ездил в Семипалатинск, там был Сабит Муканов, и Абдильду послали посмотреть, зачем они туда ездили. Кайм не принял его – не принял. Тогда он, взяв черную кошку, пошел на остров (там было расстреляно и похоронено 64 представителя Алашской интеллигенции), заставил Каима взять лопату, копать, показал: «Мы хороним алашцев так, Ауэзова так, С. Муканова так», – и похоронил черную кошку.
Позже вышел его труд «Воспоминания», я написал ему письмо, напомнил об этом случае, но ответа не получил.
Школа Абая, школа Ауэзова в абаеведении, и теперь, помимо школы Каима в литературоведении, можно с полной уверенностью сказать, что его текстологическая школа в абаеведении заложила прочный фундамент. Пока жив казахский народ, будет жить Абай, пока жив Абай, будет жить и Кайм – это вечное движение.
Записал Зангар КАРИМХАН