Эх, такова жизнь. Эту черную тетрадь я вчера утром, смешивая шутки и правду, оценил в 300 (тысяч!) тенге у свояка Батхана, у Аппака, и купил с такой щедростью. Утро мое началось удачно, и день закончился в приподнятом настроении. А сегодняшнее утро – хоть и уснул с улыбкой, началось с печальной новости: мой учитель, который распахнул для меня объятия добра, когда я начинал свой жизненный путь в Алматы, и которого я уважал как старшего брата, прожив с ним почти пятьдесят лет в неге, – ученый-интеллигент Турсеке – Турсынбек Какишулы скончался. Об этом мне сообщил через «чертову трубку» Сагымбай Жумагулов, мой последователь, который взрастил меня с яйца, выкормил птенцом, выпестовал в юности и сделал орлом, воспитав в области истории литературной критики, моей профессиональной специальности.
Пока холодное жало скорбной вести распространялось по телу, вспоминая Турсеке, я открываю эту «черную тетрадь» на страницах аэропорта Семея, где пишу эти строки. Какие слова наполнят ее? Наполнится ли? Хватит ли жизни, чтобы наполнить ее? Каково состояние Турсынгази?! Ушел Келденбай, осталась его песня. Вчера мы наконец-то поставили на ноги сына. Мы остались, как последние листья, дрожащие на осенней ветке! Прошлого много сожалений. О чем сожалеть в будущем? Кажется, многое…
Если «ребенок жив, голова цела» – и на том спасибо! Нет настроения, чтобы беспокоиться и суетиться из-за несбывшихся мыслей, недописанных вещей. Все самое интересное – впереди, как будто в завтрашнем дне…
***
Вот и в Алматы мы положили на землю бок Турсеке – Турсынбека Какишулы. Он прожил восемьдесят восемь лет.
Не знаю, сколько дней он смотрел на людей, но с того дня, как люди стали смотреть на него, он не переставал распахивать объятия для людей. Человек, который, не страшась взглядов друзей и врагов, не колеблясь перед президентами и министрами, смело выступал, когда речь шла о интересах казахов. И ради этих интересов: услышав голос десятилетнего ребенка, который смело выступал, он, несмотря на свой восьмидесятилетний возраст, бросался вперед и находил себя у истоков этого выступления. Поэтому его можно было бы назвать «звонкой жаворонком правды».
Чтобы донести свои мысли, он не переставал и не уставал «звонить» – будь то на собрании, перед большой аудиторией или в беседе двух-трех человек, зимой и летом. Если он сам верил, сам вкладывал душу, сам увлекался, то мог увлечь и убедить других – и тогда он не отступал от намеченного. Он стремился решить все на месте и не обременял других результатом, не возлагал его как ношу.
Он любил дела, завершенные ради блага многих, на виду у всех, в кругу многих. Взамен он давал задания в любой подходящий момент, в неожиданный поворот, в тесных обстоятельствах и хотел, чтобы его поручения были выполнены быстро. Даже если вы забывали, он, вспомнив через два года, говорил вам в лицо все, что думал, не считаясь с тем, уместно это или нет, старший вы или младший. Часто, опасаясь этого, мы находили способ сделать ему самому то, что не могли или не могли сделать, и он, зная это, делал вид, что не знает. Зная, он не показывал своего веса и не давил – он был истинным человеком открытым, с ясным лицом, ясным умом, умеющим взвешивать свой первый порыв задним умом.
Он был мне учителем, потом братом, потом снова учителем, снова братом, и наконец – братом-другом, или другом-братом.
Я уважал его как отца, почитал как учителя, не перечил ему как крестнику. Но я беззаботно баловался, как непослушный внук. В последние годы я даже собрал все это воедино и стал относиться к нему как к родственнику по материнской линии. Усопший принял все это с радостью.
Вся его жизнь прошла в труде, подобно муравью или пчеле. Он ушел в этом труде. Нельзя было работать, полагаясь на него или опираясь на него, или поручать работу другим. Потому что он был слишком добрым и чувствительным, и не требовал строгого выполнения порученной им работы. Он воспринимал сказанное им как завет, и если его очередная идея проходила – его душа радовалась. Хотя он быстро находил суть дела, он широко разворачивал решение.
Например, у меня есть два-три поручения от Турсекена, которые я до сих пор не выполнил. Даже спустя десятки лет я не могу сказать, что пренебрег его словами. Они решаются по мере возможности, по очереди. Потому что все это – масштабные задания, требующие исследования на концептуальном уровне. На многие из них были даны ответы на основе архивных данных в трилогии «Мой лозунг – Алаш!». А для отдельного исследования каждого из них разве хватит жизни. А таких заданий у каждого ученика – десятки. Усопший был носителем идей, а Турсеке – Т. Какишулы – был прорывателем льдов, носорогом. Чтобы привести в научную систему ледяной покров в общественной науке, который однажды пробил Турсеке, понадобилась бы целая жизнь. А сколько таких слоев он пробил. Вот почему я сказал, что «нельзя работать, полагаясь на него или следуя за ним». Ты распылишься. Поэтому все ученики, которые присвоили себе одно из его заданий и довели его до конца, достигли своей цели.
…В Астане, в Центральной научной библиотеке, один ученый, Оралтай Касымбекулы, очередной «страж науки», спросил:
– Вы глубоко проанализировали слова Абая: «сердце – одно, вера – одна, легкие – два, печаль – две». Действительно, печаль бывает двух видов: будешь ли ты скорбеть и печалиться о этом мире, или будешь скорбеть и печалиться о загробном мире – выбор за тобой. По-вашему, какая печаль преобладала у Турсеке?
Честно говоря, я не был готов ответить на такой вопрос. Это был вопрос, который даже не приходил мне в голову, и который сам Турсеке, возможно, не анализировал. Для нас все это – единая жизнь, находящаяся в воле Аллаха. А я забыл свою интерпретацию, объясненную в «Горишь, сердце… любишь». Она смутно всплыла в памяти.
Это была интерпретация, которую нельзя забывать, которую нужно развивать. Когда пришла мысль: «Надо время от времени перечитывать «Горишь, сердце… любишь»…» – в «Тарих-и Рашиди» господина Мухамеда Хайдара Дулати был такой термин, как «сахаба науки». Действительно, Турсеке – Турсынбек Какишулы был «сахаба науки».
Самолет начал снижение к Астане.
P.S. Пока острота еще не улеглась, и его образ еще не стерся из памяти, кажется, что пар этой правды, запечатленной в дневнике, еще не остыл. Еще будет написано много воспоминаний, и я считаю целесообразным представить эти мысли в сборнике, посвященном Турсеке, с надеждой, что их развитие – дело будущих дней.
Турсын Журбай
Воспоминание из книги «Сырсандык. Великий человек, посвятивший жизнь Сакену»
(Издательство Фолинат, 2016 г.)