…В груди есть песня неба,
Когда гремит небо – это его плач.
И там, на той высоте, горя,
Стекали бесчисленные яркие звезды.
Дауитәлі Стамбекулы.
До сих пор удивляюсь, какая сила кроется в этом небольшом уголке Акшагая Карагандинской области, где выросли и возмужали многие звезды искусства, такие как знаменитые певцы и исполнители кюев – Асет Найманбаев, Куляш Байсеитова, Аккыз Ахметкызы, Манарбек Ержанов, Магауия Хамзин. Небо у нас общее, Солнце – одно, Луна – одна… А разве реки Токырау и горы Аксоран, Кызыларай не встречаются в других местах казахской степи!
Хотя и сейчас их жизнь не роскошна, но Акшагайская степь, словно поющая, производит впечатление, будто ее сыновья и дочери – все домбристы, композиторы, и они не отказываются от обычая украшать праздники танцами и музыкой.
Дауитәли Стамбекулы, родившийся и выросший в этом регионе, тоже часто удивлял нас, своих младших братьев, своим пением.
Мы познакомились в начале восьмидесятых годов. Мы – студенты, он – видный, жизнерадостный молодой человек, известный в республике поэт, выпустивший несколько сборников стихов (оказалось, ему тогда было всего тридцать четыре года).
Несмотря на разницу в возрасте, мы быстро подружились, как братья.
Но у Даукена, у которого было много друзей среди русских и казахов… даже среди корейцев и турок… несмотря на его открытый характер, было много загадок… Мы много раз замечали его грустным, печальным, сердитым. Сам он не хотел этого показывать. Не унывал. Не сдавался. Не озлоблялся. В одном из его стихотворений:
…Жаждав свободы,
Я постиг поэзию.
Скрывая детскую непосредственность,
Я восхищался свободой.
Что мне делать, сказал я, озлобившись,
Даже если испугаюсь во сне.
Скрывая поэзию,
Я страдал внутри.
Вспоминая прошлое,
Это тоже принесет мне горечь.
Было много дней,
Когда все было разрушено, –
сказал он.
Очевидно, что Дауитәли не скрывал своей непосредственности среди своих друзей… известных в народе Турсын, Журсын, Намазалы, Несипбек, Саулебек… Его поэтический дар был известен всем… А вот свое певческое мастерство он скрывал!
Причина в том, что он пел прежде всего для себя, а не для других. Более того, ему, казалось, не подходило петь перед многими, кроме как в узком кругу нескольких друзей. Когда он брал в руки звучащую домбру и начинал петь народные песни высоким тенором, он, казалось, погружался в свою глубину, волновался и забывал об окружающих, а не сидел перед людьми. Иногда его голос становился низким, иногда, например, дойдя до припева «Дарига, та девушка» Касыма Аманжолова, он закрывал глаза, страстно пел, напрягаясь. После окончания песни он говорил:
– Я люблю Касыма! – говорил он, надув губы.
Когда-то старые люди, увидев знаменитого певца Естая, говорили:
– Когда он начинал петь, это было лучше драки. Он гудел, бормотал, трясся.
У Дауитәли тоже было такое качество.
Однажды он сказал, что часто берет домбру под влиянием вдохновения, остается один и тихо, протяжно поет песни.
– Иногда в такие моменты у меня наворачиваются слезы, – говорил он.
По словам его многолетнего соседа и друга, поэта Несипбека Айтулы, Дауитәли, будучи первым ребенком, вырос на руках у бабушки и дедушки и относился к своей родной матери как к невестке. Она тоже была открытой, резкой и пела песни с домброй перед публикой, как опытная артистка.
– Я много раз видел, как они, мать и сын, спорили, как родные брат и сестра, не признавая друг друга, – рассказывает Несага.
– Ты мой сын! А теперь умри! Поэзия досталась тебе от меня, – говорила мать.
Слова сына:
– Хватит, не говори ерунды! Поэзии в нашем роду достаточно!..
Говорят, Даукен, когда мать брала домбру и начинала петь, смотрел на нее с любовью и завороженно. Наедине он, казалось, признавался: «Возможно, певческий талант передался мне от нее!»
Он любил киргизские песни.
– Эх, и голос не тот, и мелодия не впиталась в мою кровь, и язык я не знаю чисто. А то можно было бы петь, – говорил он.
Позже на страницах издания появилось его стихотворение «Татарская песня», которое снова вызвало удивление.
…Когда он заставлял гармошку плакать,
Твоя голова не могла не погрузиться в мысли.
Всколыхнув мир,
Пусть так соединятся две песни,
Татарская песня, татарская песня! – говорит он.
Судя по этому, поэт с чувствительным сердцем прислушивался ко всей трогательной музыке.
Позже он часто приводил нас, своих спутников, похожих на слуг, к себе домой. Однажды, когда я только-только вышел из студенческого возраста и жил в общежитии, несмотря на то, что у него самого было двое уже взрослых детей, и к нему часто приходили гости:
– Как там невестка? У нее нет привычки печь хлеб? Тогда с завтрашнего дня приходите к нам домой. Трех комнат нам всем хватит. Невестка у меня неплохая женщина! – вспомнил я.
Он вкусно готовил рыбу. (Возможно, потому, что был родом из окрестностей Балхаша). Когда мы приходили, он старался сам налить чай, не обременяя жену.
В одном из своих стихов он писал:
– Не могу сказать лишнего,
В будущем – главная надежда.
Многим людям,
Я не сделал добра, –
но он старался быть опорой для нас, своих духовных братьев, до конца жизни.
– Вчера я разговаривал с тем человеком. Ты иди на то место! Договорились, – говорил он.
Затем с присущим ему изящным юмором:
– Завтра будет хорошо, если ты нас не узнаешь, – шутил он.
Сейчас прошло немало времени с тех пор, как этого дорогого человека, талантливого поэта, не стало видно. Поэтому, кажется, все больше людей скучают не по его певческому голосу, а просто по его голосу…
Култолеу Мукаш, писатель
2001 год.
«Ұлт порталы»